Егор вернулся в кухню минут через десять, с видом человека, решившего глобальную проблему. Он был доволен собой. Он поставил точку в бессмысленном споре, направил свою неразумную жену на путь истинный и теперь мог со спокойной совестью вернуться к обдумыванию своей блестящей карьеры. Марина стояла на том же месте, только теперь она вытирала абсолютно сухой стол чистой тряпкой. Её движения были медленными и какими-то ритуальными.
— Я надеюсь, инцидент исчерпан, — начал он примирительно, готовый проявить великодушие победителя. — Давай больше не будем к этому возвращаться.
Она прекратила вытирать стол и положила тряпку. Потом взяла в руки его телефон, который так и лежал на столешнице. Она небрежно повертела его в руках, словно это был просто безымянный кусок пластика.
— Я позвонила Виктору Евгеньевичу, — сказала она ровным, безжизненным голосом.
Егор замер. Его благодушное выражение лица медленно сползло, сменившись недоумением, а затем — тревогой. Он сделал шаг к ней, но остановился.
— Что? Зачем?
— Хотела поздравить тебя с будущим повышением, — продолжила она всё тем же монотонным голосом, глядя не на него, а куда-то сквозь него. — Узнать, так сказать, подробности. Подготовить сюрприз.
В воздухе повисло напряжение, густое и липкое. Егор молчал, ожидая продолжения.
— Он был очень удивлён. Сказал, что ценит твоё… — она сделала едва заметную паузу, подбирая самое точное и самое унизительное слово, — …гостеприимство. Сказал, что ты очень щедрый парень и с тобой приятно посидеть в хорошем ресторане за твой счёт. Он назвал это «другим функционалом». А потом сообщил, что в списке кандидатов на должность начальника отдела тебя нет. И никогда не было.
Она положила телефон на стол с тихим стуком. Для Егора этот звук прозвучал как выстрел. Его лицо из бледного стало багровым. Но он не закричал. Он прошипел, наклонившись к ней.
— Ты… Ты ему позвонила? Ты позвонила моему начальнику?
— Я позвонила человеку, на которого ты спустил две свои зарплаты за два месяца, — поправила она, впервые посмотрев ему прямо в глаза. Её взгляд был холодным и пустым, как у врача, сообщающего безнадёжный диагноз.
И тут его прорвало. Не криком, а потоком ядовитых, злых обвинений.
— Ты меня опозорила! Ты унизила меня перед руководством! Я почти добился своего, я был в шаге от цели! Они просто проверяли меня, мою лояльность! А ты, со своей мелочной бабской ревностью к деньгам, всё разрушила! Теперь мне точно ничего не светит! Именно из-за тебя! Ты хоть понимаешь, что ты наделала?
Он не пытался оправдываться. В его вселенной он не мог быть неправ. Он не мог быть жалким и обманутым дураком, которого использовали как удобный кошелёк. Виноватой должна была стать она. Это она своим звонком разрушила его гениальный план.
Марина молча смотрела на него, не говоря ни слова. Её молчание бесило его ещё больше, чем любые возражения. Он резко развернулся и быстрыми, решительными шагами вышел из кухни. Через минуту из спальни донеслись звуки выдвигаемых ящиков. Он не бросал вещи, он складывал их в дорожную сумку с деловитой злобой. Рубашки, ноутбук, несессер. Он собирался не как человек, уходящий из дома, а как человек, уезжающий в срочную командировку, из которой он, возможно, вернётся победителем, чтобы посмотреть на её униженное лицо.
Через пять минут он снова появился на пороге кухни с сумкой в руке.
— Я не останусь здесь ни минуты. Поживу у Андрея, пока ты не одумаешься. Хотя после такого я не уверен, что захочу к тебе возвращаться.
Он ушёл. Не хлопнув дверью, а просто закрыв её за собой. Марина осталась одна. Она не двинулась с места, просто прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов.
Егор сел в свою машину, купленную в кредит, который по большей части гасился из её зарплаты. Он чувствовал смесь ярости и праведного гнева. Он найдёт поддержку. Уж Андрей, его коллега и соратник, с которым они провели столько «деловых обедов», точно его поймёт и приютит. Он набрал номер.
— Андрюха, привет. Слушай, тут такое дело… Не мог бы я у тебя на пару дней перекантоваться? С женой повздорил, чисто бытовуха, не хочу сейчас дома находиться.
В трубке на мгновение воцарилось молчание. Затем раздался спокойный и абсолютно равнодушный голос Андрея.
— Слушай, Егор, не вариант. Жена будет против, сам понимаешь. Да и неудобно у нас, ремонт затеяли. Ты уж извини.
Короткие гудки. Егор опустил телефон. Ремонт. Неудобно. Это был вежливый, но абсолютно недвусмысленный отказ. В одно мгновение мир Егора, такой понятный и выстроенный, дал первую, но очень глубокую трещину. Друг, который с радостью ел за его счёт, не захотел даже пустить его на порог. Он сидел в машине посреди ночного города, и впервые за долгое время ему стало по-настоящему одиноко. Оставался последний оплот, последнее убежище, где его всегда ждали и понимали — родительский дом в деревне.
Дорога до деревни заняла два часа, которые показались Егору вечностью. Он ехал на автомате, прокручивая в голове унизительный разговор с Андреем. Холодное, равнодушное «извини» от человека, который ещё вчера с энтузиазмом поглощал за его счёт фуа-гра, било по самолюбию сильнее, чем ярость Марины. Он строил свой мир на иллюзии собственной значимости, и этот мир начал рассыпаться с пугающей скоростью. Но родители — это другое. Мать его поймёт. Она всегда была на его стороне, всегда видела в нём особенного, талантливого мальчика, которому просто немного не везёт с окружением.
Он свернул с асфальта на знакомую грунтовку. Машина недовольно подпрыгивала на ухабах, поднимая клубы пыли. Вот и их дом — крепкий, основательный, пахнущий деревом и дымом из трубы. Мать, Мария Степановна, была на огороде. Увидев его машину, она выпрямилась, воткнула тяпку в землю и пошла навстречу, вытирая руки о фартук. Отец, Виктор Евгеньевич, сидел на завалинке и молча курил, наблюдая за приездом сына.
— Что стряслось? — спросила мать вместо приветствия. Её взгляд был острым, оценивающим. Она не из тех, кто бросается на шею с расспросами. Она сначала ставила диагноз, а потом решала, стоит ли лечить.
— С Мариной поругались, — бросил Егор, вытаскивая сумку из багажника. — Серьёзно. Я на пару дней к вам.
Он прошёл в дом, рассчитывая, что сейчас начнутся сочувственные расспросы. Он уже приготовил речь — о том, как Марина его не ценит, как своим недальновидным поступком разрушила его карьерные перспективы, как она мелочна и приземлённа. Он сел за большой дубовый стол в горнице. Мать вошла следом, сняла фартук и села напротив. Отец остался на улице.
— Рассказывай, — коротко велела она.
И он рассказал. Он говорил долго, с чувством, расписывая в красках своё благородство, свои «инвестиции» в будущее семьи, свою сложную стратегическую игру. Он выставил себя жертвой женского непонимания и предательства. Когда он закончил, в комнате повисла тишина. Мария Степановна смотрела на него не мигая, и в её глазах не было ни капли сочувствия.
— То есть, — начала она медленно, словно раскладывая по полочкам его бред, — ты спускал все деньги на рестораны с начальством, которое тебя в грош не ставит, сажал жену на голодный паёк, требовал от неё отчёта за каждую копейку, а когда она узнала правду, ты обвинил её в том, что она разрушила твою… что? Карьеру? Которой у тебя нет?
Егор опешил. Он ожидал чего угодно — возмущения в адрес Марины, утешений, материнской поддержки. Но не этого холодного, безжалостного анализа.
— Мам, ты не понимаешь… Это была стратегия…
— Я всё понимаю, Егор, — перебила она его жёстко. — Я понимаю, что вырастила болвана с непомерными амбициями. Твой отец всю жизнь на заводе пашет, и мы никогда не голодали. А ты, «стратег» столичный, живёшь за счёт жены и ещё пытаешься её контролировать. Марина — золотая женщина, раз столько времени терпела этот цирк.
— Но она меня опозорила!
— Она открыла тебе глаза на то, кто ты есть, — отрезала мать. Она встала. — А ты вместо того, чтобы спасибо сказать, прибежал сюда жаловаться. Мы тебя не так воспитывали. Собирай свою сумку.
— Куда? — не понял он.
— Обратно в город. К жене. На коленях ползи и проси прощения. И не смей здесь появляться, пока она тебя не простит.
В дверях появился отец. Он ничего не сказал, просто посмотрел на Егора тяжёлым, осуждающим взглядом и кивнул, подтверждая слова жены. Это был приговор. Окончательный и не подлежащий обжалованию. Его вышвыривали из последнего убежища. Униженный, раздавленный, он молча поднялся, взял свою сумку и поплёлся к выходу.
Он вернулся в город глубокой ночью. У него не было выбора. Он стоял перед дверью своей квартиры, чувствуя себя чужим. Он нажал на звонок. Дверь открылась не сразу. Марина стояла на пороге в домашней одежде, спокойная и какая-то отстранённая. Она не выглядела ни злой, ни расстроенной. Она выглядела так, будто смотрит на незнакомого человека.
— Я… — начал он, но слова застряли в горле. Он не знал, что сказать. Он не пришёл просить прощения. Он пришёл, потому что ему больше некуда было идти. — Давай поговорим. Я был неправ. Я погорячился.
Она смотрела на него несколько секунд, а потом на её губах появилась слабая, едва заметная усмешка.
— Уже не надо, Егор. Ничего не надо.
— В смысле? — он сделал шаг, чтобы войти, но она не сдвинулась с места, преграждая ему путь.
— В прямом. Пока ты ездил жаловаться маме, я поняла одну простую вещь. Мне просто не нужен мужчина, который строит свою жизнь на лжи и пустых понтах. Мне не нужен стратег, чья стратегия — прожить за мой счёт. Возвращайся к своему начальству, может, они тебя накормят.
Она говорила это тихо, без всякого надрыва, и от этого её слова звучали ещё более жестоко.
— Марина, ты не можешь… Куда я пойду?
— Это твои проблемы, — она пожала плечами. — Можешь считать это своей новой «стратегической задачей».
И она медленно, без всякой злости, закрыла перед ним дверь. Щёлкнул замок. Он остался один на лестничной клетке, под тусклым светом лампочки. В руках у него была дорожная сумка, в кармане — почти пустой кошелёк, а в голове — гулкая пустота. Ни жены, ни друга, ни родительского дома. Все его «инвестиции» обратились в прах. Он был полным, абсолютным банкротом…
