Олег открыл рот, чтобы возразить, чтобы крикнуть, чтобы привычно обвинить её в том, что она портит ему вечер. Но он посмотрел в её глаза и осёкся. Там не было ни злости, ни обиды, ни желания спорить. Там была пустота. Безжизненная, окончательная пустота, в которой он увидел отражение своего будущего — на лестничной клетке, рядом с вонючим мешком мусора. Он понял, что это не очередной скандал. Это была точка.
Витёк и Серёга, словно нашкодившие школьники, которых застал директор, поспешно ретировались. Никто не прощался. Они просто молча натянули куртки, просочились в приоткрытую дверь и растворились на лестничной клетке, оставив Олега одного перед лицом этой новой, пугающей Марины. Он проводил их растерянным взглядом, а потом повернулся к жене. Она стояла посреди гостиной, прямая, как струна, и смотрела на него. Просто смотрела. Олег попытался пустить в ход последнее оружие — снисходительную мужскую иронию.
— Ну всё, разогнала всех. Довольна? — он попробовал усмехнуться, но губы его не слушались.
Она не ответила. Просто развернулась и ушла в спальню. Олег остался стоять в гостиной, пропитанной запахом его веселья. Он подождал несколько минут, прислушиваясь. Из спальни не доносилось ни звука. Он решил, что она, как обычно, дуется. Ну, в этот раз дуется сильнее обычного. Ладно. Утро вечера мудренее. Он свалился на диван, прямо на крошки от чипсов, и почти мгновенно уснул, убаюканный алкоголем и уверенностью, что всё рассосётся само собой.
Проснулся он от запаха кофе. Густой, ароматный, дразнящий. Голова гудела, во рту стоял привкус вчерашнего пива. Он сел на диване, щурясь от утреннего света, бившего в окно. Марина уже была на кухне. Она стояла к нему спиной, одетая в свой рабочий костюм. На плите в маленькой турке кипел кофе, наполняя квартиру жизнью. Олег встал, потянулся до хруста в костях и поплёлся на кухню, готовый к утреннему раунду нравоучений.
— Доброе утро, — прохрипел он, ожидая в ответ ледяное молчание или поток обвинений.
Марина не обернулась. Она сняла турку с огня, налила кофе в свою любимую чашку — одну чашку — и добавила ложку сахара. Затем она взяла с полки тарелку, положила на неё пару сырников, которые, очевидно, приготовила только что, и села за стол. Она ела не спеша, глядя в окно, будто в квартире, кроме неё, никого не было.
Олег застыл на пороге кухни. Он не был невидимкой. Он был хуже. Он был пустым местом.
— Марин, я понимаю, ты злишься. Я виноват, ладно, — он попытался придать голосу раскаяния. — Витёк заплатит за ремонт ноута, я сам прослежу. И кресло… что-нибудь придумаем.
Она продолжала есть, медленно отрезая ножом кусочек сырника. Она не слышала его. Или делала вид, что не слышит. Это было унизительнее любого крика. Он подошёл ближе, почти нависая над столом.
— Ты собираешься игнорировать меня весь день? Это что за детский сад?
Она допила свой кофе. Встала. Подошла к раковине и вымыла за собой чашку и тарелку. Одну чашку. Одну тарелку. Вытерла их полотенцем и поставила на сушилку. Её движения были выверенными, экономичными, лишёнными всякой суеты. Она двигалась по своей квартире, по их общей квартире, как по чужой территории, на которой она вынуждена временно находиться, соблюдая строгие правила гигиены.
Олег смотрел на неё, и внутри него вместо похмельной слабости начала закипать глухая злость. Он был хозяином в этом доме! Это он приводил друзей, это он решал, как им проводить вечер! А она вела себя так, будто он — назойливая муха, на которую даже жалко тратить удар мухобойки.
Она прошла мимо него в коридор, взяла с вешалки свою сумку, надела туфли.
— Ты куда? Ты хоть слово скажешь? — крикнул он ей в спину.
Она остановилась у двери, поправляя на плече ремешок сумки. На секунду ему показалось, что она сейчас обернётся, и всё вернётся на круги своя. Но она просто взялась за ручку. Щёлкнул замок. Дверь открылась и закрылась. В квартире воцарилась тишина.
Олег остался один. Он медленно вернулся в гостиную. Весь вчерашний срач был на месте. Пустые бутылки, грязные коробки, липкие пятна на столе. Только чёрного пакета с мусором у двери не было. Он посмотрел на эту картину запустения. Раньше это был фон для весёлого вечера. Теперь это выглядело как декорации к его персональному аду. Он был в своём доме, но чувствовал себя бездомным. Он был не один, но чувствовал себя бесконечно одиноким. Холодное, равнодушное молчание Марины было громче любых скандалов. И он вдруг с ужасом понял, что она не остынет. Она уже остыла. Окончательно.
Весь следующий день Олег провёл в вакууме. Воздух в квартире загустел, стал вязким, и каждое движение требовало усилий. Он даже, собрав волю в кулак, убрал весь вчерашний свинарник. Вынес мусор, протёр стол, собрал бутылки. Он делал это, прислушиваясь к тишине, ожидая, что вот сейчас откроется дверь и Марина, увидев его старания, смягчится. Но когда она вернулась вечером, её лицо не выразило ничего. Она скользнула по нему пустым взглядом, прошла в комнату, переоделась в домашнюю одежду и уселась в кресло с книгой. Не в то, прожжённое, а в старое, стоявшее в другом углу. Словно он просто переставил мебель в пустом доме, в котором никто не живёт.
Это было невыносимо. Молчание давило, сжимало грудную клетку, лезло в уши ватой. Он ходил за ней из комнаты в комнату, как привидение, но она его не замечала. Он включал телевизор — она уходила на кухню. Он садился за стол — она вставала и начинала мыть посуду. К вечеру напряжение достигло такого предела, что Олег почувствовал, как у него начинают дрожать руки. Ему нужен был крик, скандал, что угодно, лишь бы пробить эту ледяную стену.
Он ворвался на кухню, где она резала овощи для салата. Только для себя.
— Хватит! — рявкнул он, и от звука собственного голоса сам вздрогнул. — Ты собираешься со мной разговаривать или нет? Что, молчать будем до пенсии?
Марина продолжала методично нарезать огурец. Нож стучал по доске: стук-стук-стук. Ритмично, спокойно.
— Я с тобой говорю! — он ударил ладонью по столу, отчего подпрыгнула солонка. — Это и мой дом тоже! Я тут живу! Ты не можешь просто взять и вычеркнуть меня!
Она положила нож. Медленно подняла на него глаза. В них не было страха или злости. Только смертельная усталость и холодная решимость.
— Я для тебя мебель, да? Фон для твоих попоек с дружками? — его несло. Слова, которые он копил весь день, вырывались наружу грязным потоком. — Думаешь, я просто соберу вещички и уйду, поджав хвост? Не дождёшься! Это моя квартира так же, как и твоя! Попробуй только выставить меня!
Он ожидал слёз, криков, ответных обвинений. Но Марина молча достала из кармана телефон. Её пальцы быстро пробежались по экрану. Она поднесла трубку к уху. Олег замер, глядя на неё.
— Да, — сказала она в телефон. — Приезжайте.
И всё. Она убрала телефон и вернулась к своему салату. Стук ножа возобновился. Ровный, безжалостный, отмеряющий последние минуты его пребывания здесь. Олег стоял посреди кухни, и его гнев сменился дурным предчувствием. Кому она звонила? Что значит «приезжайте»?
Он не ждал долго. Минут через двадцать в дверь позвонили. Коротко, по-деловому. Марина вышла из кухни, даже не взглянув на него, и открыла. На пороге стояли два человека. Её братья, Андрей и Пётр. Не качки-братки из боевиков, а простые, рабочие мужики, оба выше его на голову и шире в плечах. Лица у них были серьёзные, непроницаемые. Они вошли в квартиру, молча кивнув сестре.
— Что это значит? — нервно спросил Олег, обращаясь к Марине.
Она не ответила. Андрей и Пётр, не говоря ни слова, прошли в гостиную. Андрей подошёл к тумбе, аккуратно отсоединил провода от большого телевизора, который Олег считал своей главной гордостью. Пётр в это время сдёрнул с дивана плед и начал сгребать в него диски с играми и джойстики от приставки. Их движения были деловыми, лишёнными эмоций. Они не крушили и не ломали. Они работали.
— Эй! — крикнул Олег, бросаясь к Андрею. — Ты что делаешь? Поставь!
Андрей даже не посмотрел на него. Он просто развернулся с телевизором в руках, и Олег, наткнувшись на его каменную грудь, отступил. Брат молча вынес телевизор на лестничную клетку. Пётр следом вынес узел с игровой мелочёвкой. Затем они вернулись и пошли в спальню. Олег услышал, как открываются дверцы шкафа. Он бросился за ними. Они методично снимали с вешалок его рубашки, джинсы, свитера и аккуратными стопками клали их на руки.
— Это мои вещи! Не трогайте! — он попытался выхватить у Петра свою куртку.
Пётр, не меняя выражения лица, просто отвёл его руку в сторону. Движение было не резким, но таким сильным и уверенным, что Олег чуть не потерял равновесие. Он смотрел, как его жизнь, его вещи, его мир выносят из квартиры кусок за куском. Его коллекция пивных кружек, его компьютерное кресло, его гантели. Всё это молча перекочёвывало на лестничную клетку, образуя там уродливую гору.
Когда последняя пара его ботинок была выставлена за порог, Пётр и Андрей вернулись в квартиру. Они встали по обе стороны от Олега. Никто не говорил ни слова. Но смысл их присутствия был предельно ясен. Олег посмотрел на Марину. Она стояла у стены, сложив руки на груди, и смотрела на него. В её взгляде не было ни триумфа, ни злорадства. Только пустота.
Он понял. Это конец. Медленно, как во сне, он развернулся и вышел на лестничную клетку. Он встал посреди своего барахла — телевизора, одежды, осколков его прошлой жизни. Дверь за его спиной закрылась. Не хлопнула. Просто мягко и неотвратимо встала на место. Замок щёлкнул. Окончательно…
