Тамара Павловна опешила. Её победная улыбка сползла с лица, сменившись выражением оскорблённого недоумения. Она привыкла к тому, что невестка молчит, терпит, в крайнем случае — жалуется мужу. Но такой прямой, ледяной угрозы она не ожидала.
— Ты что себе позволяешь, девчонка? Ты с кем разговариваешь? Я мать твоего мужа, я тебе в матери гожусь! Я тут для вас стараюсь, чистоту навожу, а ты…
— Ты не стараешься. Ты уничтожаешь, — тихо, но отчётливо произнесла Ольга. Она не повышала голоса, и от этого её слова звучали ещё более весомо. — Ты вошла в мой дом и решила, что можешь здесь всё менять. Ты тронула вещь, которая для тебя — тряпка, а для меня — единственное, что осталось от моей бабушки. Ты этого не спросила. Не поняла. И не поймёшь.
— Я Антону всё расскажу! Он тебе покажет, как со старшими разговаривать! Неблагодарная! — взвизгнула Тамара Павловна, переходя на привычные ей высокие ноты.
Но это больше не работало. Ольга смотрела на неё как на пустое место. Она больше не видела в ней мать мужа, бабушку своего ребёнка. Она видела чужую, враждебную женщину, которая методично разрушала её жизнь. И терпеть это она больше не собиралась. Не сказав больше ни слова, она развернулась и пошла прочь из гостиной. Не в спальню, чтобы плакать. Не на кухню, чтобы успокоиться. Её шаги были твёрдыми и целенаправленными. Она шла в коридор. Туда, где в углу стоял большой цветастый чемодан её дорогой свекрови.
Тамара Павловна, застывшая в дверях гостиной, не сразу поняла, что происходит. Её мозг, привыкший к пассивности и молчаливому неповиновению невестки, отказывался обрабатывать новую информацию. Она видела, как Ольга, не глядя на неё, проходит в прихожую, наклоняется и с усилием дёргает за ручку её большой цветастый чемодан, похожий на огромного неуклюжего жука.
— Ты что удумала, идиотка?! Поставь на место! — взвизгнула она, когда колёсики чемодана издали противный скрежет по ламинату.
Ольга молчала. Она тащила чемодан к входной двери, и в её движениях не было суеты или истерики. Была только холодная, тяжёлая методичность, как у рабочего, выполняющего неприятное, но необходимое задание. Каждый метр, который она преодолевала, отдавался в ушах Тамары Павловны похоронным звоном.
— Я сейчас Антону позвоню! Он тебе ноги-то повыдёргивает за такое! Ты что творишь, дрянь?! Это же мои вещи! — её крик срывался на фальцет, но Ольга, казалось, была глуха.
Она дотащила чемодан до порога, одной рукой щёлкнула замком и распахнула входную дверь. В квартиру ворвался холодный, сырой воздух подъезда, пахнущий сыростью и вчерашними щами от соседей. Тамара Павловна бросилась вперёд, пытаясь перехватить добычу, и вцепилась в ручку чемодана с другой стороны. На мгновение они застыли в нелепой позе, как два борца, не желающие уступать друг другу.
— Пусти! — прошипела свекровь, дёргая чемодан на себя.
Ольга посмотрела на неё. И в её взгляде не было ничего, кроме пустоты. Она просто разжала пальцы. Тамара Павловна, не ожидавшая этого, по инерции отлетела назад и едва не упала. А Ольга, воспользовавшись моментом, вытолкала чемодан на лестничную клетку.
Грохот, с которым он скатился с порожка на бетонный пол, заставил свекровь издать пронзительный вопль. Но это было только начало. Ольга шагнула следом, присела на корточки рядом с чемоданом и дёрнула за язычок молнии. Звук расстёгиваемой молнии в гулкой тишине подъезда прозвучал, как рык дикого зверя.
— Не смей! Не трогай! — запричитала Тамара Павловна, пытаясь оттолкнуть её.
Но Ольга была как машина. Она распахнула чемодан, схватила его за дно, приподняла и с силой перевернула. Домашние халаты, ночные рубашки, нижнее бельё, вязаные кофты, баночки с кремами и таблетки — всё содержимое её упорядоченного мирка вывалилось на грязный бетонный пол лестничной клетки. Всё смешалось в одну жалкую, бесформенную кучу. Наверху хлопнула соседская дверь, послышались любопытные шаги.
— Ах ты… Ах ты тварь! — Тамара Павловна забыла все слова. Она бросилась к этому тряпью, пытаясь собрать его, защитить от осквернения. Её крики превратились в бессвязный вой, полный ужаса и унижения. Она ползала на коленях по грязному полу, сгребая в охапку свои вещи, а Ольга просто стояла и смотрела на это сверху вниз.
Она дала ей несколько секунд этого унизительного барахтанья. А затем шагнула вперёд и жёстко схватила свекровь за предплечье, потянув вверх. Хватка была неожиданно сильной. Резко развернула её к себе, заставляя посмотреть ей в глаза. Тамара Павловна замолчала, её лицо исказилось от удивления и страха. Её рот остался открыт, но из него не вырывалось ни звука.
И тогда Ольга, глядя ей прямо в лицо, тихо, почти беззвучно, но так, чтобы каждое слово впечаталось в мозг, произнесла:
— Это мой дом. И тряпка здесь только ты.
После этих слов она разжала пальцы. Тамара Павловна, лишённая опоры, мешком осела на пол, прямо в кучу своего барахла. Ольга, не удостоив её больше ни единым взглядом, шагнула обратно в квартиру. Она не хлопнула дверью. Она закрыла её медленно, с достоинством. Повернула ключ в замке, потом второй. И только когда тяжёлые щелчки замков эхом разнеслись по лестничной клетке, Тамара Павловна, кажется, поняла весь ужас произошедшего. Её вой за дверью обрёл новую силу, но теперь в нём слышалось не только возмущение, но и отчаяние.
Заперев за собой дверь, Ольга прислонилась к ней спиной. Вопли свекрови с лестничной клетки бились о толстое дерево, как град о железную крышу. Сначала это были проклятия и угрозы. Потом они перешли в жалобные причитания и стук кулаком. Ольга слушала эти звуки, но не слышала их. Внутри неё была оглушительная тишина. Адреналин, толкавший её на безумные поступки, отхлынул, оставив после себя гулкую, звенящую пустоту. Она не чувствовала ни триумфа, ни сожаления. Ничего.
Она медленно прошла в детскую, вытащила спящего сына из коляски и переложила в кроватку. Он даже не пошевелился. Затем она пошла на кухню, насыпала в турку три полные ложки кофе, залила водой и поставила на огонь. Она смотрела, как медленно поднимается тёмная пенка, и вдыхала горький, запретный аромат. Это был её первый кофе за три месяца. И он пах свободой.
Вой за дверью постепенно стих, сменившись тихим, прерывистым подвыванием. Ольга сделала глоток обжигающего напитка, и по её телу впервые за долгое время разлилось тепло. Она сидела в тишине около часа, пока в замке не заскрежетал ключ.
Дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену. На пороге стоял Антон. Его лицо было багровым, глаза метали молнии. За его спиной маячила заплаканная, растрёпанная тень матери, которая тут же принялась собирать свои вещи с пола.
— Ты что наделала?! Ты в своём уме вообще?! — взревел он, врываясь в квартиру. Он не разулся, оставляя на чистом полу грязные следы. — Моя мать сидит на лестнице в слезах, вся её одежда на полу! Соседи смотрят, как на цирк! Ты этого добивалась?!
Ольга молча смотрела на него, отпивая ещё один глоток кофе. Она видела перед собой не мужа, а чужого, разъярённого мужчину с красными пятнами на шее. Его крик был просто шумом, фоном, который больше не мог причинить ей боль. Та часть её души, которая могла бы испугаться или расстроиться, умерла час назад, когда она выбросила на помойку свой старый плед.
— Она пожилой человек! Она хотела как лучше! А ты… ты вышвырнула её, как собаку! У тебя вообще есть что-нибудь святое?! — он размахивал руками, задыхаясь от ярости. — Я прихожу домой, а у меня мать на коврике рыдает! Что я должен был подумать?!
Он ждал ответа, оправданий, ответных криков. Но она молчала. Её спокойствие выводило его из себя ещё больше. Это было хуже, чем скандал. Это было полное, тотальное пренебрежение.
— Я с тобой разговариваю! — он подошёл почти вплотную, нависая над ней. — Ты сейчас же пойдёшь, извинишься перед ней и занесёшь её вещи обратно! Ты меня поняла?!
Ольга медленно поставила чашку на стол. Встала. Её движения были плавными, почти ленивыми. Она посмотрела ему прямо в глаза — без ненависти, без злобы, с одним лишь холодным, кристальным безразличием. Затем, не сказав ни слова, она развернулась и пошла к входной двери.
— Вот и правильно! Давно бы так! — победно выдохнул он, думая, что она идёт исполнять его приказ.
Но Ольга не вышла на лестничную клетку. Она просто взялась за ручку и распахнула дверь настежь, открывая вид на униженно копошащуюся на полу Тамару Павловну. А затем повернулась к мужу.
— Тогда и твоё место там, рядом с ней.
Антон застыл. До него не сразу дошёл смысл этих тихих, спокойных слов. Он смотрел на её невозмутимое лицо, на открытую дверь, за которой скулила его мать, и вдруг понял. Это был не ультиматум. Это был приговор. Его только что выставили из его же собственного дома. И он не мог произнести ни слова в ответ…
