Ключи я кинула на стол. Чтобы со звоном. Чтобы услышали. Все.
— Ну что, — говорю, снимая кроссовки, — поздравьте. Я теперь на колесах.
Из кухни тянуло подливой. Той самой, с пережаркой, которую Валентина Петровна считает вершиной кулинарии.
Первой вышла Маша. В пижаме, с телефоном.
— Купила? Какая?
— Лада Гранта. Новая. Серебристая. Простая, но с кондиционером.
— Мама! Ты — просто огонь! Папа знает?
Я кивнула в сторону зала.
Там — Игорь. В трениках, в майке. Всё тот же пульт, всё то же выражение лица, будто ему не машину привезли, а памятник снесли.
— Ты серьёзно? — не глядя, буркнул он. — Без меня? Без совета?
— А ты когда что-нибудь со мной советовал, Игорь? Когда сметану в суп кидаешь? Или когда мама у нас жить осталась навсегда?
Он выключил телевизор медленно. Как человек, у которого в голове вместо мыслей — каша. Как будто надеялся: сейчас я махну рукой и скажу — ладно, пошутила, давайте обратно всё сложим, как было.
Но не сказала.
— Елена… — выговорил он, как будто имя моё впервые слышал. — Ты что, совсем с ума сошла?
А я вдруг ясно поняла — всё. Шанс на спокойный разговор остался в той квартире, где мы когда-то жили счастливо. Или казалось.
— Нет, Игорь. Я как раз в себя пришла.
На кухне скрипнул табурет. Дверь приоткрылась, и появилась Она. Вечно бодрая, вечная, как вокзал в областном городе. Халат «под леопарда», заколка на макушке, торчащая, как антенна в грозу.
— Машину купила? — ледяным голосом, который даже чай в чашке остудить мог.
— На премию, — спокойно сказала я. — Показать справку?
— Да хоть справку от психиатра! — рявкнула. — Женщина твоего возраста, с двумя детьми, и с машиной! Это ж не жизнь, а анекдот! Да ещё ЛАДУ! На них ездят только таксисты и те, кому не повезло!
— Значит, я — неудачница на такси, — усмехнулась я. — А вы, Валентина Петровна, пассажир. Без права комментировать маршрут.
— Не смей со мной так говорить! — шагнула ко мне, гневная. — Это я тебя приютила! Это я тебе сына родила! Это ты благодаря мне — в семье!
— Вы, может, и меня родили? — засмеялась я. — А то берёте на себя больше, чем Господь Бог.
И тут — толчок. Резкий, нечестный. В плечо. Я отшатнулась, задела стену.
— Ты что орешь на мать?! — заорал Игорь и сжал мне руку так, что стало больно.
— Это она меня толкнула! — выдернула руку. — Ты слышал?! Я, по-твоему, сумасшедшая? Да я прозрела! Знаешь, сколько лет я это терпела? Её постоянное “не так сидишь, не так ешь, не так живёшь”. Ты хоть раз сказал ей: “Мама, хватит”? Хоть один раз?
— Потому что ты сама нарываешься! — вспыхнул он. — Нормальная жена сначала советуется!
— Двадцать лет я “советовалась”! — крикнула я. — И всё, что получала — “рано тебе”, “поздно тебе”, “ты не умеешь”, “ты не достойна”! Всё, Игорь. Хочу — делаю. Хочу — молчу. Хочу — еду. Моя жизнь. Моя премия. Моя, черт возьми, ЛАДА!
Маша стояла в дверях, в обнимку с толстым пледом, с глазами испуганными.
Кирилл выбежал из комнаты, как солдат на тревогу.
— Не трогайте маму! — твёрдо сказал он. — Пап, тебе не стыдно? Мама одна всё тянет. А бабушка только орёт. Мам, поехали. Прямо сейчас. Я с тобой.
Я посмотрела на него. Всё. Конец спектаклю под названием “семья”.
— Пошли, — сказала я. — Соберём вещи. Не всё сразу, но начнём.
— Ты что творишь?! — взвыла Валентина Петровна. — Дом разваливаешь! Детей уводишь!
— Я ухожу. Сама. А дети пусть решают сами. Хотя, похоже, они уже всё решили.
— С ума сошла, Лена… — прошептал Игорь, глядя в пол.
— Да, Игорь. Сошла. Но знаешь, это приятное ощущение. Свобода. Говорят, она в голове. А я её в багажник положу. Рядом с аптечкой и зарядкой.
Мы с детьми ночевали у моей подруги — на полу, в спальниках, с чайником и пельменями из морозилки. Смех был тихим, уютным. А я впервые за долгие годы — дышала.
— Мам, — сказала Маша, — я горжусь тобой. Я думала, ты никогда не решишься.
— Я сама так думала, — шепнула я. — Но потом поняла: если не решусь сейчас — не решусь уже никогда.
— А дальше что? — спросил Кирилл. — Развод?
Я кивнула. Без истерик. Без страха. Просто — кивнула.
— Ты серьёзно подаёшь на развод? — голос Игоря в трубке был почти чужой. — Ты ведь обещала…
— Обещала что? Терпеть? Молчать? Слушать, как меня называют неудачницей? Сидеть в доме, где меня нет? Нет, Игорь. Я больше ничего не обещаю.
Он замолчал. Надолго.
— Я не знаю, как теперь жить. Мама… она тоже в шоке.
— Мама — всегда в шоке. Особенно когда её не слушают.
— Я пытался быть между вами…
— Значит, не пытался вовсе. Потому что между — это значит никого. Ни меня, ни её. А теперь, Игорь, я вот что тебе скажу. Эти бумаги — заявление на развод. Уже подписано. Всё. С сегодняшнего дня я свободна.
В суде всё было тихо. Часы шли медленно, как в кино. Валентина Петровна в новом пальто — торжественная, как будто на вручение премии пришла. Лицо — камень, глаза — лёд.
— Елена, — сказала она, когда судья дал слово, — а ты о детях подумала? Это же разрушение семьи!
— Я думаю о детях каждую минуту, — ответила я. — Именно ради них я ухожу. Чтобы они жили без крика, без унижений и без вечной тени над головой.
После суда нас ждали ключи от новой квартиры. Маленькой. С потертым полом. Но нашей.
На следующий день — звонок в дверь. Она. Без предупреждения. С папкой в руках.
— Если хочешь сохранить хоть что-то, — сказала она на пороге, — забудь про квартиру и машину. Там половина — от моего сына. По наследству. Не всё так просто.
— А вы не переживайте, — вздохнула я. — Я уже всё проверила. Квартира и машина — на мне. Вы теперь — мимо.
— Лена, подумай. Ты не справишься.
— Это вы не справляетесь без меня, — сказала я. — До свидания.
Через неделю позвонил Игорь.
— Лена, я… я ушёл. Мама настояла. Но… я всё равно с тобой. Не как муж. Как отец. Я заберу детей на выходные. И с ремонтом помогу, если надо.
— Спасибо, Игорь. Это… правильно.
Прошло три месяца. Я езжу. Сама. Музыка, окно приоткрыто. Свобода в каждом повороте.
Дети растут. Дом — живёт. Без крика.
Валентина Петровна не звонит. А Игорь… говорит тихо. Осторожно. Как будто боится, что разобьётся.
А я больше не жду. Я — делаю. Потому что поняла главное:
Чудо — это когда берёшь и перестаёшь жить не своей жизнью.
И начинается настоящая.
Конец.