— Варя, ну это просто… не знаю… не по-человечески, — Юрий встал, прижав телефон к груди, будто он там пульс ловил. — Мама не может сама купить Кате одежду. Ты же знаешь, зима кончилась, всё дорожает. А у Кати даже приличного пальто нет.
— Зато есть твоя зарплата, моя зарплата и абонемент на бесконечный шопинг за наш счёт, — Варвара даже не повышала голос, наоборот, говорила тихо, как хирург перед операцией. — Давай уточним сразу: что значит «не может сама купить»? Почему это всё время должны делать мы?
Юрий, уже в куртке и с ключами в руке, по привычке притворился, что спешит. Он всегда начинал собираться на выход, когда Варвара заводилась: будто считал, что если хлопнуть дверью, она останется с эмоциями наедине, а он как-нибудь вырулит по дороге.
— Потому что она не работает. Ты же знаешь. После того как Катин бывший исчез, мама взяла на себя сына. У Кати даже времени на подработку нет.
— Юр, давай я тебе на холодильнике маркером напишу: «Ката – взрослая. Варя – не банкомат». Может, так лучше усвоится?
Он застыл у порога, почесал затылок.
— Слушай, давай я просто сам решу, как мне распоряжаться своей частью денег?
Она повернулась к нему. Медленно. В её лице не было злости — только усталость, пропитанная горьким сарказмом.
— Отлично. Тогда я, пожалуй, начну отдельно распоряжаться своей. Прямо с этого месяца. Сниму отдельный счёт. Можешь на пальто Кате отдать хоть всё. Я – на жильё.
Юрий покачал головой:
— Ты вообще себя слышишь?
— А ты себя — видишь? — Варя подошла к нему вплотную. — Мы не семья. Мы бухгалтерия. Только у нас один бюджет — и три клиента на нём. Твоя мама, Катя и ты. А я — вроде как главбух, но без полномочий. Подписываю, перевожу, улыбаюсь. Но меня никто не спрашивает.
Он раздражённо дёрнул молнию куртки.
— Варя, ты превращаешься в счётную машинку. Всё просчитываешь, всё взвешиваешь…
— А ты — в безвольного «любимого сына», у которого кнопка «отказать» сломалась. Её мама, между прочим, не стесняется.
— Не начинай.
— Поздно. Я уже в середине.
Юрий замер. Вдохнул. Выдохнул. Говорил глухо:
— Ты вообще понимаешь, что у мамы давление? Что она расстроилась вчера, потому что ты отказалась перевести ей деньги? Что она плакала, между прочим?
— Отлично. Запишем в графу «эмоциональный шантаж». Тебе самой не стыдно, Варвара? — передразнила она свекровь, поджав губы. — У неё давление, а у меня, между прочим, ещё и зуб болит. Потому что я опять не пошла к врачу. Угадай почему? Потому что у Кати пальто не того фасона.
Юрий шагнул вперёд. Не резко, но с напряжением в плечах.
— Не надо. Вот это — не надо. Мама старается. Катя тоже не виновата.
— Я не говорю, что виноваты, Юр. Я говорю, что мы должны думать о себе. А не о других — всегда. И в ущерб. Всё. Я не могу больше. Хочешь — отправляй деньги. Но тогда я не играю в эту игру.
— Это не игра, Варя. Это жизнь. Люди болеют, разводятся, теряют работу.
— Ага. А я теряю мечты. Потихоньку. Молча. Потому что ты всегда выбираешь их. А я… просто пункт в семейном бюджете.
Тут он впервые сорвался:
— Ты знаешь, как тяжело мне между вами двумя? Ты давишь, мама жалуется, Катя молчит, но всем всё надо! А я разрываюсь!
Она посмотрела на него с неожиданным спокойствием.
— Так выбери. Одну сторону. Один приоритет.
— Что, прям ультиматум?
— Нет, Юр. Это уже — логика. Мы либо живём для себя и копим на будущее, либо остаёмся кассой взаимопомощи. Только не называй это семьёй. И не проси меня мечтать с тобой о будущем, если ты всё отдаёшь в прошлое.
Он молчал. Долго. Потом вдруг снова заговорил:
— Ну хорошо. А если всё вот так? Мама попросит — я не перевожу? Катя скажет — я отказываю? И потом буду жить с чувством вины?
— Лучше с чувством вины, чем с чувством полной финансовой импотенции, — парировала Варя. — А если серьёзно — то да. Именно так. Иначе — ты теряешь меня.
Он не ответил. Ушёл. Хлопнув дверью.
Варвара осталась стоять у стены. Потом медленно опустилась на пол, прислонившись спиной к обоям цвета «бежевый от безнадёги». В животе тошнотворно сжималось. В голове крутилась фраза: «ты теряешь меня». Она её произнесла. Она. Та, что терпела, глотала и верила в «потом».
Вечером Юрий не пришёл. Прислал только голосовое:
— «Мне надо подумать. Ушёл к маме. Я не хочу ссориться».
На следующее утро Варвара вышла из дома. Проехала две остановки до работы и вдруг сошла. Купила кофе в киоске на углу. Села на лавочку. И впервые за много месяцев подумала: «А чего хочу я? Вот лично я? Без всех этих “надо помочь” и “семья — это святое”».
Ответа не было. Был только горький капучино и лёгкий озноб.
А потом пришло сообщение от Анастасии Львовны:
«Варенька, если Юра ещё не перевёл, ты можешь? Там срочно. Катя уже выбрала пуховик. Осталась последняя модель.»
У Варвары тряслись пальцы. Она нажала «ответить» и написала три слова:
«Пусть выберет мозги».
***
Когда Юрий вернулся, он пах чужими духами. Не женскими — нет, эти духи пахли квартирой с коврами на стенах, плотно закрытыми окнами и нафталином. Варвара узнала аромат его детства: Анастасия Львовна, чай с жасмином, кошка Лапа и строгое “а как ты думаешь, кто его в школу собирал?”.
Он зашёл как обычно — без звонка, своим ключом. Снял обувь, повесил куртку. Не сказал ни «привет», ни «прости». Просто положил на кухонный стол конверт с деньгами и тихо:
— Это на кредит. На март. Я взял подработку. Разгрузка на складе по вечерам.
Варвара молча села напротив. Не стала смотреть в глаза. Не спросила, где был. Всё было и так понятно — “ушёл подумать” оказался равным “ушёл, чтобы мама всё решила за меня”.
— Понятно, — сказала она наконец. — Теперь у нас два бюджета. Один — от мамы, второй — от склада. Никакого общего. Красота.
Он потёр глаза, как будто только что проснулся.
— Варь… я не хочу, чтобы мы ссорились. Я просто не умею быть жестоким.
— Это не жестокость, Юр. Это ответственность. Её не отрастишь, если каждый раз уходишь к маме — под крылышко, в носки, связанные из прошлого.
— Ты снова её винить будешь? Она просто старается помочь.
— Она помогает тебе не взрослеть. А меня — превращает в раздражённую, злую, выжатую тётку, которая всё время считает. И знаешь, в чём ужас? Я стала себя ненавидеть. Потому что чувствую, что превращаюсь в чужую себе.
Он сел. Молча. Оперся локтями на стол. Руки — в замок. Губы — в линию. Варвара смотрела, как он старается не сказать что-то, но язык чешется, как у школьника на уроке.
— Мама сказала, — начал он, — что если ты так настроена, то… может, нам лучше пожить отдельно. Подумать. Остынуть.
Варвара рассмеялась. Нервно, почти истерично.
— Мама сказала. Конечно. Мама у нас семейный медиатор. А Катя — отдел логистики.
— Ты перегибаешь. Она просто волнуется.
— А ты? Ты волнуешься за меня? За нас? Или только за то, чтобы ей спокойно спалось?
Тут он снова поднял голос:
— Да что ты от меня хочешь?! Чтобы я маму вычеркнул? Чтобы я Кате сказал: “сорри, живи на улице, Варвара против”? Так не бывает!
— Бывает, Юр. Бывает, когда человек понимает, где его семья, а где — инфантильный балласт. Я не против твоей семьи. Я против того, чтобы мы жили ради их комфорта, а не своего.
Он встал. Раздражённо, резко.
— Всё, понятно. Я не умею быть таким, как ты хочешь.
— А я больше не хочу быть такой, как ты хочешь, — ответила Варвара тихо. — Я хочу быть собой. И жить по-человечески. Не ждать, пока мне разрешат купить подушку без отчёта перед свекровью.
Через неделю Юрий съехал. Сказал, что поживёт у мамы. “До прояснения”. Только не сказал, что именно должно проясниться: его смелость? Варварина усталость? Или баланс на карточке?
Катя прислала в мессенджере злое сообщение:
“Вообще-то ты разрушила нашу семью. Мама плачет, Юре плохо. А ты — эгоистка. Из-за таких как ты браки и рушатся.”
Варвара не отвечала. Удалила. И поехала смотреть однушку в новостройке. Маленькая, без лифта. Но с видом на железную дорогу. Зато — её.
На подписание развода Юрий пришёл. В строгой куртке и с лицом уставшего клерка. Росписи — формальность. Но Варваре казалось, что её рука дрожит как у наркомана на детоксикации.
— Варя… — сказал он, прежде чем она ушла. — Я… может быть, через время… мы…
— Юра. Мы — не кредит. Мы не пересматриваемся через полгода.
Он хотел обнять. Не решился. Варя кивнула — и ушла.
Через месяц она сидела в кафе у метро. Пахло выпечкой и свободой. Варвара делала глоток капучино и впервые не думала ни о Катином пуховике, ни о Юриной маме. Только о себе.
Телефон завибрировал. Письмо от юриста:
“Подтверждаем: ваши активы не подлежат разделу. Вы свободны распоряжаться накоплениями.”
Она нажала «архивировать». Взяла блокнот. На первой странице крупно написала:
«Копить на себя — не стыдно».
И впервые за долгое время улыбнулась.
Конец.