Однажды вечером, когда Надежда Петровна ушла к соседке, Маша решилась на серьёзный разговор.
— Саш, нам надо уезжать, — сказала она, стоя у окна и глядя на мокрый от дождя двор. — Мы не копим, мы просто содержим твою маму.
Саша нахмурился, его лицо стало серьёзным.
— Маш, ты преувеличиваешь. Она нам помогает, а ты её чуть ли не в тираны записала.
— Помогает? — Маша повернулась к нему, её голос дрожал. — Она нами манипулирует! Ты не видишь? Она каждый раз придумывает, на что потратить наши деньги. А ты… ты всегда на её стороне!
— Это моя мама, Маша! — Саша повысил голос. — Она одна меня растила, я ей обязан!
— А мне ты обязан? — вырвалось у Маши. — Я твоя жена, Саша. Или это уже не важно?
Он замолчал, и в этой тишине Маша почувствовала, как что-то рушится. Не их брак, нет, но что-то хрупкое, что они строили вместе. Она ушла в ванную, включила воду и сидела там, слушая, как шум воды заглушает её собственные мысли.
***
На работе Маша делилась своими переживаниями с коллегой Наташей, женщиной лет сорока, которая всегда казалась спокойной и мудрой. Они сидели в учительской, пили чай, и Наташа внимательно слушала.
— Маш, ты должна с ним говорить, — сказала Наташа, помешивая ложкой в своей кружке. — Не ссориться, а говорить. Он, возможно, не видит ничего странного, потому что для него это норма. Он так жил всю жизнь.
— А если он не услышит? — Маша смотрела на свои руки, сцепленные на коленях. — Я боюсь, что он выберет её, а не меня.
Наташа покачала головой.
— Он тебя любит. Но он запутался. Мужчины часто такие — не видят дальше своего носа. Ты должна показать ему, где правда.
Маша задумалась. Наташа была права: Саша не был плохим, он просто не видел, как его мать использует ситуацию. Но как объяснить это так, чтобы он не почувствовал себя предателем?
***
Всё изменилось в один из холодных декабрьских вечеров. Маша вернулась с работы и застала Надежду Петровну за разговором с Сашей. Они обсуждали, как накопить денег на поездку к морю — для Надежды Петровны, конечно.
— А мы с Машей? — спросил Саша, и в его голосе Маша впервые уловила сомнение.
— Ой, Сашенька, вы же молодые, вы ещё успеете, — отмахнулась Надежда Петровна. — А мне здоровье поправить надо.
Маша стояла в коридоре, слушая, и вдруг поняла: это не просто случайности. Надежда Петровна сознательно выстраивала их жизнь вокруг своих желаний, а Саша, её сын, был слишком привык к этому, чтобы сопротивляться. Она вошла в комнату, её сердце колотилось.
— Надежда Петровна, — сказала она, стараясь говорить спокойно, — мы с Сашей уезжаем. Мы благодарны за помощь, но дальше так нельзя.
Саша посмотрел на неё, его глаза расширились. Надежда Петровна ахнула, прижав руку к груди.
— Маша, как ты смеешь? — начала она, но Маша её перебила.
— Я не хочу вас обидеть, — сказала она, хотя голос дрожал. — Но мы с Сашей — семья. И мы должны строить свою жизнь, а не вашу.
Саша молчал, но Маша видела, как он смотрит то на неё, то на мать. Впервые она почувствовала, что он действительно слушает.
***
Той ночью они с Сашей говорили до утра. Маша рассказала всё: как чувствует себя невидимкой в этом доме, как боится, что их мечта о квартире никогда не сбудется, как устала быть на вторых ролях. Саша слушал, иногда хмурясь, иногда кивая. Впервые он не перебивал, не защищал мать.
— Я не хотел, чтобы ты так себя чувствовала, — наконец сказал он. — Я думал, мы все в одной лодке.
— Мы в одной лодке, Саш, — ответила Маша. — Но рулит только твоя мама.
Он слабо улыбнулся, и Маша поняла, что это первый шаг. Они решили снять маленькую студию, пусть даже это будет тяжело. Саша пообещал говорить с матерью, но Маша знала: это будет долгий путь.
***
Через месяц они переехали. Новая квартира была ещё меньше прежней, но она была их. Маша поставила на подоконник горшок с фиалкой, а Саша повесил на стену их свадебное фото. Надежда Петровна звонила, иногда ворчала, но Саша научился мягко, но уверенно отказывать.
Однажды вечером, сидя на кухне за ужином, Маша посмотрела на Сашу.
— Мы справимся, да? — спросила она.
Он взял её руку, сжал.
— Справимся, Машуль. Вместе.
И в этом «вместе» была вся их надежда. Жизнь не стала проще, но она стала их собственной. И в этом было что-то освобождающее, как будто они наконец вдохнули полной грудью.
