Он перестал пить кофе с корицей. Казалось бы, мелочь — но именно с этого я поняла: что-то сломалось. Максим всегда смеялся над моей любовью к «десертным добавкам», но каждое утро пододвигал мне свою чашку: «Попробуй, сегодня я насыпал вдвое больше». А теперь он молча заваривал растворимый, даже не спрашивая, хочу ли я. Как будто я стала воздухом в собственном доме.
Всё началось после того злополучного воскресного обеда. Свекровь, Ирина Владимировна, приехала с пирогом, который пах не яблоками, а тревогой. Её взгляд скользил по нашей квартире, будто проверяя, не украла ли я серебряные ложки, подаренные на свадьбу.
— Максим, ты похудел, — она ущипнула его за щёку, как десятилетнего. — Наверное, готовят тебе тут плохо.
Я фальшиво улыбнулась, вспоминая, как три дня назад он похвалил моё рагу. Но он промолчал, глядя в тарелку.
После десерта они ушли «на балкон покурить» — ритуал, которого раньше не существовало. Сквозь приоткрытую дверь доносились обрывки фраз: «…нельзя откладывать…», «…она никогда не согласится…», «…твоя обязанность…».
Когда Ирина Владимировна уехала, Максим заперся в кабинете. А наутро перестал класть мне сахар в чай.
Спустя неделю я нашла спрятанные счета. Он аккуратно сложил их в коробку из-под моих духов — той самой, что я берегла как символ нашего медового месяца. «Оплата юридических услуг», «Консультация психолога», «Агентство недвижимости». Даты совпадали с её визитами.
— Это что? — я бросила бумаги на стол, когда он вернулся с работы.
Он вздрогнул, как пойманный вор.
— Мама… Она считает, нам нужно переехать. Ближе к ней.
— В её трёхкомнатную тюрьму с часами-кукушкой? — я засмеялась истерично. — Мы же выбирали эту квартиру вместе! Ты сказал, что балкон напоминает тебе Париж…
— Париж был ошибкой, — он резко повернулся к окну. — Мы должны думать о будущем.
В его голосе звучали чужие интонации. Как будто Ирина Владимировна диктовала текст по телефону.
Той ночью я полезла в его электронную почту. Пароль остался прежним — дата нашей свадьбы. Горькая ирония.
Письма свекрови пестрели требованиями:
«Доктор Ковалёв подтвердит, что её стресс вредит зачатию»
«Квартиру продадим, разделим средства»
«После переезда она одумается или уйдёт»
Максим отвечал коротко: «Обдумаю», «Согласен», «Как скажешь».
Последнее письмо заставило меня задохнуться:
«Во вторник подпишем договор. Не говори ей, пока не уволишься. И смени пароль»
Я распечатала всё, сложила в папку с нашими свадебными фото и оставила на кухонном столе.
Он вернулся под утро, пахнущий чужим одеколоном — тем, что Ирина Владимировна дарила ему каждый Новый год.
— Объясни, — я ткнула пальцем в распечатку.
Он побледнел, увидев фото на обложке. Там мы смеялись, обливаясь шампанским в аэропорту Шарль-де-Голль.
— Мама считает…
— Хватит о маме! — я врезала ладонью по столу. Чашка с его пресным кофе упала, облив бумаги коричневыми пятнами. — Ты собирался уволиться? Продать наш дом? Молча?
Он молчал. Губы дрожали, как в тот день, когда он делал предложение.
— Она нашла… — он сглотнул. — Твои таблетки.
Я отшатнулась, будто он ударил меня. Антидепрессанты, которые я перестала принимать три месяца назад, после того как он пообещал быть «моей опорой».
— Мама говорит, ты… нестабильна. Что я должен…
— Должен? — я засмеялась, чувствуя, как трещит что-то внутри. — Ты взрослый мужчина или марионетка?
Он вышел, хлопнув дверью. А я села на пол, собирая осколки нашей чашки. Стекла впивались в ладони, но боль была приятной. Настоящей.
Утром я надела красное платье — то самое, в котором мы танцевали на крыше отеля. Написала заявление на увольнение. Его, а не своё.
— Что это? — он побледнел, увидев бумагу на столе.
— Ты ведь собирался уйти с работы? — я сладко улыбнулась. — Не хочу мешать твоим планам с мамой.
— Ты сошла с ума! — он смял заявление. — Как я буду…
— Жить на её деньги? — закончила я. — Думаю, она уже всё продумала.
Я вытащила из сумки ключи от квартиры и положила рядом с его недопитым кофе.
— Я съезжаю.
— Куда? — в его голосе впервые зазвучала паника.
— К подруге. Или в отель. Или в Париж, — я повернулась к двери. — Главное — подальше от вашего кукольного театра.
На лестничной площадке я услышала, как он звонит ей: «Мама, она всё знает…».
Сейчас я пишу это в кафе напротив его офиса. Через час у него совещание с инвесторами. А у меня в сумочке — флешка с перепиской, которую я не распечатала. Там, среди прочего, его признание шефу: «Жена против переезда, но мама найдёт способ».
Я заказала двойной эспрессо. С корицей.
Игры без правил
Совещание началось в 11:00. Я вошла в конференц-зал его офиса за минуту до старта, в платье, которое он называл «цветом победы». Максим, увидев меня, выронил папку с документами. Бумаги разлетелись по полу, как белые голуби, выпущенные на свадьбе.
— Простите за опоздание, — я улыбнулась инвесторам, поднимая флешку. — У меня есть дополнения к презентации.
Он замер, будто узнал в моих глазах ту самую девушку, которая когда-то выиграла у него в покер на первом свидании.
— Это частные данные! — прошипел он, но я уже вставляла флешку в проектор.
На экране всплыла переписка. Строка за строкой: советы Ирины Владимировны по «корректировке» нашего брака, её планы продажи квартиры, её комментарий к моим таблеткам: «С такими диагнозами детей не рожают».
В зале повисла тишина. Потом заговорил старший инвестор, Борис Ильич:
— Мы вкладываемся в людей, а не в семейные драмы.
Максим побледнел. Его телефон замигал — звонок от «мамы». Он выбежал, не глядя на меня.
В кафе я ждала два часа. Когда он вошёл, его галстук был криво завязан, а в руках дрожал конверт.
— Ты разрушила мою карьеру! — швырнул он конверт на стол. Внутри — письмо об отказе в финансировании.
— Нет, — я отпила латте. — Ты разрушил её сам, разрешив маме играть в кукловода.
Он опустился на стул, стиснув виски.
— Она… Она всегда знала, что лучше. После отца…
— Твой отец умер, когда тебе было семь, — я вспомнила старые фото из альбома. Максим-ребёнок в костюме, стоящий рядом с матерью в чёрном. — Но ты не обязан заменять ей мужа.
Он вздрогнул, будто я ударила его. Впервые за месяцы его взгляд стал прежним — живым, растерянным.
— Она боится остаться одной, — прошептал он.
— А ты? — я наклонилась. — Боишься лишиться её одобрения больше, чем меня?
Он не ответил. Но когда я встала, чтобы уйти, схватил мою руку:
— Прости.
Той ночью я вернулась в квартиру. Ирина Владимировна сидела на нашем диване, как королева на троне. Её пальцы сжимали мой свадебный альбом.
— Думала, напугаешь меня детским садом? — она кивнула на флешку, лежавшую на столе.
— Нет, — я сняла туфли, будто это обычный вечер. — Я хочу понять. Зачем?
Она рассмеялась. Звук напоминал скрип несмазанных качелей.
— Ты никогда не была ему ровней. Максим — гений, а ты…
— Я та, кто верил в его гениальность, когда вы называли его проекты «блажью», — я села напротив. — Помните «умный дом»? Вы говорили, это пустая трата денег. А я заложила бабушкины серёжки, чтобы он купил оборудование.
Её веки дёрнулись. Она не знала этого.
— Он стал другим из-за вас, — я открыла альбом на фото с Парижа. — А я люблю того Максима. Если он мёртв, мне здесь нечего делать.
Она долго смотрела на фото, где её сын смеялся, держа меня на руках у Эйфелевой башни. Потом вдруг сказала:
— Его отец ушёл к другой. За месяц до смерти.
Ледяной ком встал в горле.
— Я не позволю ему повторить этот путь, — она встала, выпрямившись. — Даже если придётся сломать вас обеих.
Утром Максим нашёл меня на балконе. Я укуталась в его старый свитер, который когда-то убрала «для памяти».
— Мама уехала, — он сел рядом, не решаясь прикоснуться. — Сказала, что я предатель.
Внизу шумел город, а мы молчали, слушая, как трещит лёд между нами.
— Помнишь, как мы прятались тут от дождя? — он указал на потёртое пятно на полу. — Ты говорила, что капли — это аплодисменты для смельчаков.
Я кивнула, глотая слёзы.
— Я подал заявление на патент, — он вытащил из кармана бумаги. Чертежи новой системы «умного города», над которой работал годами. — Без маминых связей. Без её денег.
Солнце брызнуло золотом по документам. Внизу, в графе «Соавтор», стояло моё имя.
— Ты… — я не могла договорить.
— Вернись, — он обнял меня, пряча лицо в моих волосах. — Помоги мне вспомнить, кто я.
Сейчас я печатаю это за столом, который мы купили на распродаже ИКЕА. Максим спорит по телефону с поставщиками, а я поправляю его заметки. Иногда он ловит мой взгляд и улыбается — по-старому, с искоркой.
Ирина Владимировна звонит каждый день. Он ставит её на громкую связь, пока мы готовим ужин.
— Ты погубишь себя с этой авантюристкой!
— Тогда я умру счастливым, — парирует он, а я кидаю в него оливкой.
Сегодня пришло письмо от Бориса Ильича: «Ваш проект интересен. Обсудим?»
Максим печатает ответ, а я смотрю на закат за окном. Мы снова пьём кофе с корицей. И я знаю: это только начало войны.
Свобода в границах любви
Ирина Владимировна пришла на презентацию в чёрном костюме, как на похороны. Мы с Максимом стояли у входа в конференц-зал, где через десять минут должны были представить проект «умного города». Его пальцы сжимали мою руку так, будто я была якорем в шторме.
— Ты уверен? — я шепнула, поправляя ему галстук.
— Нет, — он улыбнулся, впервые признавая страх. — Но я уверен в нас.
Борис Ильич кивнул нам из зала. Его присутствие означало больше, чем деньги — доверие. Но когда зажглись софиты, я увидела, как Ирина Владимировна достаёт телефон. Её пальцы быстро бежали по экрану.
Презентация началась с провала.
Максим только подошёл к микрофону, как погас свет. В зале повисло недоумённое бормотание. На экране проектора всплыли личные фото: наши ссоры, распечатки переписок, даже снимок моих таблеток.
— Это что, часть шоу? — кто-то засмеялся нервно.
Ирина Владимировна сидела в первом ряду, невозмутимая. Я поняла: она взломала наш аккаунт в облаке. Максим замер, будто его снова превратили в того мальчика, который боялся выйти из-за материнской юбки.
— Простите, технические неполадки, — я выхватила микрофон, выходя в центр. — Пока коллеги решают проблему, расскажу историю.
Я говорила о нас. О том, как Максим ночами рисовал схемы на салфетках, пока я спала. Как мы спорили о дизайне интерфейса, забывая поесть. Как его идеи рождались не в кабинетах инвесторов, а в нашей кухне, за кофе с корицей.
— Этот проект — не технология, — я посмотрела на мужа. — Это история о том, как два человека учатся быть свободными. Даже если мир пытается их остановить.
Зал зааплодировал. Борис Ильич встал, хлопая громче всех. Свет вернулся, но слайды больше не были нужны.
После презентации Ирина Владимировна ждала нас у лифта. Её лицо напоминало треснувшую маску.
— Ты предал меня, — она ткнула пальцем в грудь Максима. — Как твой отец.
Он взял её руку, медленно опуская.
— Папа не предал тебя. Он просто перестал быть твоей собственностью.
Она задышала чаще, будто воздух вдруг стал жидким. Я шагнула вперёд, неожиданно для себя:
— Вы боитесь, что он счастлив без вашего контроля. Потому что тогда ваша жертва — вся эта ложь о «спасении» — была напрасной.
Её губы задрожали. Она повернулась, но Максим удержал её за плечо:
— Останься. Послушай, каким может быть будущее.
Он показал ей чертежи детского образовательного центра — части проекта, о которой мы не рассказывали. Там, где её сын когда-то мечтал стать учёным.
— Это… — она коснулась экрана планшета. — Ты хотел строить такие площадки?
— Всегда, — он обнял её, осторожно, как ребёнка. — Но ты говорила, это не принесёт денег.
Слёзы катились по её щекам, стирая идеальный макияж.
— Я… не знала.
Сейчас мы сидим втроём на кухне. Ирина Владимировна пьёт чай с мятой, которую я специально купила. Максим рисует на салфетке схему новой игровой зоны.
— Здесь можно добавить сенсорные панели, — бормочет он.
— Бесполезно, — фыркает она, но тут же поправляется: — То есть… Дети всё сломают.
— Значит, сделаем прочнее, — я подмигиваю.
Она отводит взгляд, но я вижу, как уголки её губ дрогнули.
Проект утвердили. Борис Ильич назвал нашу презентацию «глотком честности». Ирина Владимировна пока не говорит «извини», но каждую пятницу присылает рецепты пирогов. Без комментариев.
А сегодня утром Максим поставил на стол две чашки. В его — щепотка корицы.
— Чтобы не забывать, — сказал он, целуя меня в макушку.
На балконе, где когда-то разбились наши голоса, теперь стоит вазон с жасмином. Его аромат смешивается с запахом кофе и свободы.