— Ну ты вообще, Вика, конечно, жжёшь, — с усмешкой проговорила Лена, подруга Виктории, когда та, наконец, дошла до своей смены. — Полный боевой разворот. Мужа в стойло, родственников — вон, и квартиру — в порядок. Я горжусь тобой, подруга. Правда. Хотя… чего-то мне подсказывает: это не конец.
— Да я и сама это чувствую, — хмуро пробормотала Виктория, отпивая остывший чай из термокружки. — Дмитрий молчит. Третий день. Ходит как по минному полю. Не разговаривает. Не обижается. Просто — воздух с ним рядом как будто тягучий стал. Мол, сама всё решила, ну и живи.
— А ты что, советоваться должна была? — Лена склонила голову. — Это твоя квартира. Если уж и с кем-то советоваться, так это с юристом. Или с участковым.
Молчание дома действительно стало звенящим. Дмитрий приходил поздно, ужинал молча, смотрел телевизор, не включая звук, и спал на диване.
Он не орал, не скандалил, не хлопал дверьми. Просто… был рядом, как большой и печальный предмет интерьера.
Викторию это бесило.
— Может, скажешь уже хоть что-то? — бросила она однажды, не выдержав, когда он снова сел ужинать, не глядя на неё.
— А чего говорить? — он пожал плечами, отломив кусок батона и макая в борщ. — Всё и так понятно. Я для тебя никто. Моя семья — тоже никто. Ты всё решила сама.
— Я решила, потому что иначе меня бы раздавили. Потому что ты не способен сказать своим «близким» ни одного твёрдого слова. Потому что в твоей системе ценностей мои границы — это пустое место.
— Да не было у тебя никаких границ, пока ты не почувствовала власть. Как квартиру отхватила — сразу корону примерила.
— Спасибо, Дим. Это многое объясняет.
На выходных он ушёл к Илье.
— Надо по-мужски поговорить, — бросил, собирая рюкзак. — Я не могу быть крысой в собственном доме.
— Ну конечно, — усмехнулась Виктория, — а кто я? Жаба на сундуке с золотом?
Он ничего не ответил. Ушёл, громко хлопнув дверью.
Вечером позвонила соседка с Мясницкой.
— Виктория Сергеевна, у вас сегодня, случайно, никто ключи не просил?
— Нет. А что?
— Тут ваш муж приходил с тем братцем. Пытались попасть в квартиру. Дверь закрыта, они по лестничной клетке бродили, ругались. Я с балкона слышала. Потом уехали. Но, по-моему, он… он вам мстит.
Виктория долго сидела в машине возле дома, прежде чем решилась подняться. Ключ в замке проверила дважды. Всё было как и оставила. Только… на коврике лежала бумажка.
“Не думал, что ты такая. Предательница. Сама останешься в этой клетке.”
Подписи не было. Но почерк Дмитрия она знала с закрытыми глазами.
— Ты не понимаешь, — в понедельник, на работе, она вывалила всё Лене. — Он не злобный. Он просто… как будто не видит меня. Для него я — функция. Готовка, порядок, здоровье, опора. Но когда я сказала: «Хватит» — он словно почувствовал угрозу.
— А ты не думала, что он всю жизнь был так воспитан? Что «семья» — это значит молчать и терпеть?
— А я, значит, должна молчать и терпеть его «семью»?
— Нет, Вик. Просто… может, он не за тебя. Не потому что плохой, а потому что не может. У него спина мягкая.
К вечеру Виктория решилась.
Она зашла в «Мои документы», оформила заявление на смену замков и подала документы на временную регистрацию квартиры за собой. Формально. Но она знала — такие ходы учат людей соблюдать границы. Особенно тех, кто этих границ не чувствует вовсе.
Через три дня Дмитрий вернулся.
— Ключ не подходит, — бросил с порога. — Ты сменила замки?
— Смести — не смела. Я — хозяйка. И поступила, как мне велит закон. Не эмоции. Закон.
— То есть, теперь ты против нас по закону?
— Я — за себя, Дима. Я больше не хочу быть мишенью в собственной жизни.
Он стоял, не зная, куда девать руки.
— Они же всё равно семья, — глухо сказал он. — А ты… ну, сдала нас всех. Продала.
Виктория засмеялась. Сухо. Громко. Почти хрипло.
— Знаешь, кто продаёт? Те, кто свою мать променял на мужика и шаурму. А я просто… спасаю то, что ещё осталось от нормальности.
Он молча развернулся. И ушёл.
Поздним вечером она включила телефон, который весь день лежал в авиарежиме. Десятки сообщений. От Дмитрия — ни одного. От Ильи — три. Все с угрозами.
«Ты заигралась. Посмотрим, кто смеяться будет последний.»
— Смешно, — прошептала Виктория, — я уже не боюсь.
В эту ночь она уснула в квартире на Мясницкой. Одна. Впервые за долгое время — спокойно.
***
Утром Виктория проснулась рано. Холодный свет пробивался сквозь жалюзи, и в квартире стояла звенящая тишина. Та самая, которая сначала пугает, а потом становится спасением. Ни храпа, ни щелчков выключателей, ни бубнежа с кухни: «Ты масло куда опять спрятала?..» — ничего.
Виктория надела халат, сварила крепкий кофе и села у окна. Телефон был по-прежнему в беззвучном режиме. И пусть.
Днём раздался звонок. Номер незнакомый. Она не хотела брать, но подняла — привычка врача.
— Это вы, Виктория Сергеевна? — голос был строгим, мужской.
— Да. А вы?
— Старший лейтенант Кулаков. Ваш адрес фигурирует в заявлении о незаконной блокировке доступа к жилплощади. Вам нужно подъехать в участок. Желательно сегодня.
На месте её встретили вежливо, но холодно. Вызов поступил от Ильи. Он утверждал, что проживал в квартире на законных основаниях, и его вещи остались внутри. Приложил липовый договор аренды с поддельной подписью Дмитрия и даже справку о «ремонте, который он проводил за свои деньги».
— Они что, с ума там все посходили? — Виктория сидела у участкового как на вулкане. — Это моё жильё. Унаследованное. Никто из них не зарегистрирован. Это просто… цирк!
— Мы всё проверим, не переживайте, — спокойно ответил лейтенант. — Но вы понимаете: будут разбирательства. И с вашим супругом тоже. Он фигурирует в жалобе как соучастник.
К вечеру Виктория снова зашла в «Мои документы». Там уже лежала заготовка — исковое заявление о защите права собственности. Она заполнила всё, подписала и отправила. Без дрожи в пальцах. Потому что всё стало ясно: игра пошла на уничтожение, и она должна быть готова.
Дмитрий объявился сам.
— Ты зачем в суд подала? — взгляд его был уставшим, но агрессивным.
— Затем, что у меня нет другого выхода. Потому что вы все решили, что я просто мебель. Или банкомат. Или проходной двор.
— Я хотел договориться. Сказать, что Ольга беременна. Им негде жить. Мы бы как-то… временно…
— Нет, Дима. Вот тут стоп. — Она подняла ладонь, как шлагбаум. — Ни беременность, ни голод, ни война — не повод лезть ко мне в квартиру. Потому что я — не «мы». И я больше не дам собой прикрываться. Ни тебе, ни им.
Он опустил глаза. Потом, вдруг, вспыхнул:
— А что, если я подам на раздел имущества? Ты же жена! Половина квартиры — моя!
— Ага, — кивнула Виктория спокойно, — подавай. Учитывая, что квартира до брака, по наследству, и оформлена только на меня — шансы у тебя, как у тапка на параде.
Он выдохнул зло, но понял: проиграл. Не просто спор. Битву за контроль.
Через неделю пришло письмо — Илья отказался от претензий. Наверное, кто-то объяснил ему, что суд — штука упрямая, и жалобы в полицию — это не «по понятиям».
Дмитрий собрал вещи. Молча. Без скандалов. Виктория не мешала. Только подала ему на прощание пластиковый контейнер с рубашками.
— Это тебе. Вдруг где-то пригодится быть чистым.
Он кивнул. На выходе задержался.
— Ты знаешь, — сказал вдруг, — я думал, ты просто злишься. А ты, оказывается… сильная.
— Нет, Дима, — ответила она, улыбнувшись. — Я просто больше не слабая.
Месяц спустя она сидела в МФЦ, оформляя завещание. Квартира переходила её племяннице — тихой студентке, дочери брата, которого уже не было в живых. Без пафоса. Без семьи, что «пристала как банный лист». Всё по закону. Всё по-человечески.
— Ну и как ощущения? — спросила Лена, когда они потом пошли на кофе.
— Как будто я вылезла из тесного лифта, где пахло чужими носками, — фыркнула Виктория. — И наконец-то — дышу.
Вечером она сняла цепочку с ключами от Мясницкой и повесила её на гвоздь у двери. Дом больше не был ловушкой. Он стал крепостью. И она — его единственная хозяйка.
