— Мама сказала, вы не договорились, — бросил он, не глядя.
— Мама сказала? — переспросила Оксана, снимая серьги. — То есть, теперь она пресс-секретарь в этом бардаке?
— Она просто хочет… спасти нас. Всё, что мы делаем — ради нас. Ради того, чтобы всё не рухнуло.
— Не рухнуло? — Она подошла ближе, присела на корточки и посмотрела ему в лицо. — Всё уже рухнуло, Ваня. Только ты до сих пор сидишь в дымящейся куче и надеешься, что это временно.
— Я люблю тебя, — сказал он вдруг. Тихо. По-настоящему. Почти жалко.
И на секунду — всего на секунду — её накрыло. Не нежностью, нет. Скорее, воспоминанием. О нём. О том, каким он был. Тот первый поцелуй на автобусной остановке, та дурацкая надпись на асфальте, кофе в машине посреди ночи. Всё это промелькнуло и… ушло.
— Я тоже тебя когда-то любила, — сказала она. — Но ты сделал выбор. Вместе с мамой. А теперь я делаю свой.
— Ты что, уйдёшь?
— Нет, — усмехнулась Оксана, — ты уйдёшь. Это моя квартира, помнишь?
Он встал, с трудом, будто с него сняли бронежилет. Посмотрел на неё так, будто видел в последний раз. Может, и правда — в последний.
— А можно хотя бы до понедельника? Мне нужно подумать, где…
— Сегодня, Ваня. Сегодня. У тебя был год на то, чтобы “подумать”. А у меня — целая жизнь, чтобы всё выстроить заново.
Он молча пошёл в спальню собирать вещи. Без истерик. Без скандалов. Без последнего поцелуя.
В прихожей он стоял с сумкой в руке, и на секунду ей стало неловко. Почти. Но не до конца.
— Маме привет, — бросила она на прощание. — И скажи ей: если она ещё раз позвонит мне — я подарю её номер агентству по подбору пожилых актрис для съёмок в рекламе кремов от старости.
— Ты злая, — грустно улыбнулся Иван.
— Нет, Ваня. Я выздоравливаю.
Он ушёл.
И дверь наконец захлопнулась так, как надо: громко, с финальной точкой.
***
Субботнее утро выдалось на удивление ясным, будто кто-то наверху пожалел Оксану и наконец решил не наваливать сверху ещё и дождь. Тишина в квартире резала слух, как незваный гость. Ни шороха, ни запаха ванили от Ваниной дурацкой пенки для бритья, ни перетирающего нервы бубнежа новостей на кухне. Всё — пусто. Чисто. Страшно.
Она сидела у окна с чашкой остывшего кофе, обнимая колени, как будто это был последний теплый человек в её жизни. Квартира казалась теперь слишком большой. Без чужих голосов, без чужих вещей. Без его носков под батареей и без Ольги Петровны, заглядывающей раз в неделю с лицом, будто Оксана ей задолжала почку и характер.
Телефон вздрогнул. СМС от Ивана. Без прикрас, без сердечек.
«Уехал. Документы на регистрацию переписал. Скажи, если что надо забрать. Маме ничего не говори. Она не знает».
Она даже не ответила. Просто поставила телефон экраном вниз. У неё не было сил бороться с очередным «она не знает». Она знала. И она участвовала.
И всё же внутри скреблось что-то. Не гнев — устал. Не боль — опустошённость. Как будто из неё вычерпали всё до последней капли, и теперь ей нужно заново наливать себя.
Через неделю у подъезда, как будто по заказу из параллельной вселенной, появилась Ольга Петровна.
На каблуках, в сером пальто, с фирменным выражением лица «давай поговорим по-взрослому, но я буду главнее».
Оксана только вернулась с рынка — с двумя авоськами, полными овощей, как бабушка из фильма шестидесятых. Она не хотела говорить. Но открыла дверь в подъезд. Не для неё — для соседки. А свекровь проскользнула внутрь, как опытный шпион.
— Ты даже не позвонила, — упрёк в голосе был такой, как будто Оксана должна была вручить ей медаль за “моральное мужество в условиях разоблачения”.
— У меня были дела, — отрезала Оксана, не останавливаясь.
— Я просто хотела… — Ольга Петровна шла за ней по лестнице, как тень. — …поговорить. Я ж не враг тебе. Я мать твоего мужа.
— Бывшего, — бросила Оксана, не оборачиваясь.
— Ну, знаешь ли… Бывшие — это в паспорте. А в жизни всё сложно.
Оксана открыла дверь, поставила сумки на пол. Вдохнула.
— Проходите. У нас сегодня день открытых дверей для раскаявшихся родственников.
Ольга Петровна зашла, как будто пришла в музей своей совести. Осмотрелась. Всё чисто, спокойно, и почему-то стало страшно. Потому что порядок был не про уют. Порядок был про окончательность.
— Я… — она запнулась. — Я ведь правда думала, что так будет лучше.
— Для кого? — Оксана уселась за стол, не приглашая её сесть. — Для вас? Для Ивана? Или для вашего воображаемого благополучия, которое держится на вранье и чужой квартире?
— Я не враг, Оксана. Мы просто… не знали, как по-другому.
— А вы пробовали честно?
Тишина.
— Понимаешь… — Ольга Петровна наконец присела. — У нас ведь ничего не осталось. Магазин — закрыт. Деньги — улетели. Иван держался, как мог. А ты жила своей жизнью: ремонты, проекты, подружки. И мы… Я подумала: ну, раз у неё есть, она же не бросит. Ты ведь не из тех, кто бросает.
Оксана почувствовала, как внутри поднимается волна. Но это была не ярость — это было понимание. Противное, липкое понимание. Да, она не из тех. Вот только теперь — из тех.
— Я не бросаю. Я просто выбираю себя. Это не предательство. Это инстинкт выживания.
Ольга Петровна смотрела на неё — и вдруг впервые в её глазах что-то сломалось. Не высокомерие. Не злость. А усталость. И страх.
— А как мы теперь? — почти прошептала она.
— Вы теперь — как хотите. У вас был план, была стратегия, была вера, что «Оксана всё стерпит». Не стерпела. Не сегодня. И не завтра. Найдите себе другого спонсора ваших решений.
Ольга Петровна встала. Медленно. Словно оставляла часть себя на этом стуле.
— Ты стала жестокой, — бросила она напоследок.
— Нет, Ольга Петровна, я просто больше не удобная.
Она ушла.
Прошёл месяц.
Оксана шла по улице с пакетом из магазина и новым настроением — спокойным, как будто кто-то наконец выключил гудящий в голове телевизор. Никаких скандалов. Никакой лжи. Никаких игр. Только она, холодный воздух и чуть дурацкий шарф, который она купила себе просто так, потому что хотела.
На пересечении улиц её окликнули.
— Оксана!
Она обернулась. Мужчина лет сорока, в очках, с рюкзаком и книгой под мышкой. Кто-то из старых знакомых? Архитектор? Заказчик?
— Ты меня не помнишь. Я Саша. Мы учились вместе. Я ещё в тебя был влюблён, пока ты не убежала с Ванькой.
Она рассмеялась. Настояще. Впервые за долгое время.
— Прости, не узнала. Ты — прям как из другой жизни.
— Ну, может, и хорошо. Может, в новой жизни — новые люди?
Он предложил кофе.
Она согласилась.
И, пока они шли в сторону кафе, она вдруг поймала себя на мысли: а ведь я дышу. По-настоящему. Без страха. Без ожидания боли. Без чувства, что всё — ненадолго.
Жизнь не стала легче. Но она стала — её.
И может быть, это и есть победа.
