— Игорь, ну ты что, серьёзно? Ты теперь и разговаривать с нами не хочешь?
— А о чём?
— Ну как о чём? Ты оформил всё на себя, маме даже не сказал!
— А она мне сказала, когда пыталась вас туда вселить?
Светлана шумно выдохнула.
— У меня двое детей! Мы живём на восьми квадратных метрах! Ты серьёзно не хочешь нам помочь?
— Помочь — это когда просят. А не когда требуют.
— Ты же не хочешь быть один до конца жизни?
— Спасибо за заботу. Лучше один, чем в окружении шантажистов.
— Это мама попросила. Она всё для тебя делала.
— Правда? Тогда пусть вспомнит, как я сам себе покупал ноутбук на учёбу. Как я после колледжа на складе работал ночами. А она тем временем «всё делала». Только для кого?
Светлана замолчала. Потом голос её стал тише:
— Мама плачет. У неё давление. Ей плохо.
— Света. Ты взрослая. У тебя своя семья. У мамы есть Вася. А у меня — только я. И квартира. И я её никому не отдам. Всё.
Он отключился. Руки дрожали, как после экзамена. Он понимал: теперь всё, пути назад нет.
Вечером к Диме пришёл курьер. Принёс конверт с уведомлением: Ольга Петровна обратилась в суд с иском о признании завещания недействительным.
— Вот же… — Дима покрутил письмо в руках. — Не успела проиграть, уже сдалась в бой.
— Они хотят меня добить.
— А ты? Готов в суд?
Игорь посмотрел в окно. За стеклом был тот самый город, в котором он вырос. Где за двадцать лет не нашлось ни одного родного, кому было бы важно, чего хочет он.
— Готов, — сказал он. — У меня всё оформлено. Есть переписка, чеки за ремонт. Бабушкин сосед — свидетель.
Он встал.
— Я не отдам это. Даже если останусь вообще один.
Через два месяца был суд. Игорь пришёл в сером пиджаке, который купил на «Авито». Рядом сидел его адвокат — знакомый одногруппника. Напротив — мать, с кислым лицом, в бордовом пальто. Светка рядом, с лицом мученицы.
— Мы просто хотим справедливости, — начинала Ольга. — Игорь ввёл пожилую женщину в заблуждение. Он манипулировал ей.
— Я помогал ей, когда вы даже не звонили, — спокойно ответил Игорь. — Я был там. Я ухаживал за ней. Я с ней ездил к врачу. Она сама сказала, что хочет, чтобы я жил в её квартире.
Судья кивнул, листая документы. Всё было в порядке.
Через час заседание закончилось. Завещание осталось в силе.
Ольга отвернулась, Светлана — ушла молча. Даже не посмотрела.
Игорь вышел на улицу. Холодно. Но в груди — тепло. Как будто вылез из ледяной воды и надел сухую рубашку.
Мир не изменился. Но теперь у него был шанс. Не на “счастье”, как в сериалах, а хотя бы на тишину.
Он достал телефон, набрал Диму:
— Свободен я. Пошли на шавуху?
— Только если с двойным мясом.
Свою квартиру Игорь открыл сам. Ключ входил в замок туго — за те месяцы, что он отсутствовал, никто её не открывал. Ни одного следа. Никто не пытался вломиться, никто не ждал его с веником и щами.
В коридоре пахло пылью и краской. Потолок, выбеленный им в мае, чуть пожелтел. Обои держались хорошо. Всё стояло на своих местах. Он провёл пальцем по подоконнику. Пыль. Дом ждал.
Он сел на табурет в кухне. Холодильник выключен, шторы сняты. Глядя в окно, он не чувствовал ничего. Ни радости, ни злости, ни облегчения. Просто — тишина.
— Теперь у меня нет семьи. Зато есть я.
Через неделю после суда Ольга Петровна всё-таки позвонила.
— Игорь… Я знаю, ты зол. Но ты пойми: я просто хотела, чтобы всё было по-человечески.
— Ага. Ты хотела, чтобы я отказался от квартиры. По-человечески.
— Не начинай. Ты сам уехал, сам ушёл. Мы с отцом переживали. Он тебе даже денег хотел дать.
— Деньги… За что? За предательство?
— Господи, какие громкие слова! Предательство! А кто нам всё рассказал про суд? Соседи! Ты даже не предупредил!
— А ты предупредила, когда подала иск?
Молчание.
— Ну? Что, язык проглотила?
— Я просто… я не думала, что ты будешь так… так жесток.
— Жесток — это вы. Вы с Светкой. Мама, я не хочу разговаривать. Мы с вами чужие. Всё.
— А если я умру?
— Тогда, возможно, мне станет грустно. Возможно. Если вовремя скажут.
Он положил трубку. Больше она не звонила.
Прошло два года.
Игорь вернулся из армии, как обещал. Дима встретил его на вокзале с кофе и грязной шуткой.
— Ну чё, герой, квартиру-то хоть не продал?
— Нет. Берёг, как глаз.
— А мамашка твоя?
— Не знаю. Не видел. Не звонила.
— И правильно.
Они доехали до квартиры Игоря, на маршрутке, как раньше. Всё было то же. Только внутри что-то у Игоря поменялось. Он вошёл не просто как хозяин — а как человек, который выстоял. Без семьи. Без поддержки. Зато с собой.
Через месяц он устроился работать в автомастерскую — с детства любил копаться в моторах. Дима помог с резюме, друг из армии — со связями.
Жил он скромно. Без «евроремонта». Без шика. Но каждый вечер, возвращаясь домой, он знал: этот пол, эта стена, этот холодильник — всё его.
Никто не придёт и не скажет: «А теперь тут будет Светка с детьми».
Никто не попросит: «Ну поживите в коридоре, вы же молодые».
Никто больше не заберёт у него то, что он строил. Ни руками, ни сердцем.
Весной снова позвонила мать.
— Игорь… Нам с Васей нужен ремонт. Крыша течёт. В ванной сырость. У тебя есть возможность помочь?
— Денег нет. Но держитесь.
— Ты не должен быть таким! Ты же всё-таки мой сын!
— А вы — всё-таки не моя мать. Вы давно это выбрали. Я просто запомнил.
— Ты хочешь, чтобы я на коленях просила?
— Я не хочу, чтобы вы звонили вообще.
— Ты пожалеешь об этом!
— Возможно. Но точно не сегодня.
Он отключил. Убрал номер в «чёрный список».
Потом долго смотрел в окно. На соседний двор. Дети играли в песочнице. Пожилой дед кормил голубей. Всё было обыденно, спокойно. Как он хотел.
И впервые за долгое время он почувствовал лёгкость.
Не потому, что стал свободен. А потому, что понял — свобода даётся не когда тебя отпускают, а когда ты сам отпускаешь.
Эпилог.
Ольгу Петровну Игорь увидел однажды в магазине. Она стояла у прилавка с крупами, мерила гречку.
Он прошёл мимо.
Она посмотрела на него. В глаза. Без вины. Без злости. Просто — пусто.
Он кивнул. Она не ответила. Игорь вышел на улицу.
И пошёл домой.
В ту самую квартиру, где не было ни запаха варёных пельменей, ни маминых «ну я же мать», ни детских криков.
Зато было главное. Тишина. Свобода. И он сам.
