— Только на полчаса, — буркнул Игорь в машине, крутя руль так, будто ехал на кладбище. — Проверим, что с ногой. Уедем.
— Да. Сразу уедем, — уточнила Оля, глядя в окно. — Если, конечно, она не решит с гипсом переселиться к нам.
Игорь вздохнул.
— Началось…
— Оно и не заканчивалось, Игорь. Я просто напомню, у нас нет “гостевой комнаты”, у нас диван, на котором даже кота не укладываем — он проваливается. И я не обязана делить кухню с женщиной, которая смотрит на мою мультиварку, как на инквизитора.
Он промолчал. Она это уже знала: его любимая тактика. Молчать. Как будто само пройдёт.
Когда они вошли в квартиру, всё было подозрительно спокойно.
Светлана Геннадьевна сидела в кресле, нога на подушке, телевизор орёт, и рядом — Надя. С шампанским.
На столе — оливье, какие-то рулетики, пирожки (пищевой табу из Дзена — да-да, это были просто “булочки с начинкой”).
— А где же травма? — хмыкнула Оля, снимая куртку. — Мы думали, гипс, костыли, драма.
— Слава богу, обошлось, — быстро вставила Надя. — Но мама испугалась. А я подумала — чего сидеть? Надо быть рядом. Помочь. Ну, и… отметить. Всё-таки хорошо, что не перелом.
— А вы, значит, без нас отмечаете? — удивился Игорь, ещё не вкурив подвоха.
— Без тебя, сыночек, ничего не обходится, — протянула Светлана Геннадьевна и, не моргнув, добавила: — Мы вот только тут обсудили, Надя, скажи?
Надя встала. Лицо собранное, голос тоже. Будто не булочки с начинкой, а заседание в суде.
— Мы с мамой решили: я перееду к вам. С детьми. На время. Пока у мамы с ногой проблемы. Чтоб не бросать её, но и не таскать детей туда-сюда. Всё-таки вы ближе к саду, и…
— Что? — Оля сказала это тихо. Очень тихо. Настолько, что даже телевизор будто сбавил громкость.
— Да не навсегда, — добавила Надя. — Ну что ты сразу так? На пару месяцев. Там и школу новую подыщем. Может, всё само сложится…
Оля встала.
Медленно.
Спокойно.
Словно айсберг. Но внутри уже всё рушилось, трещало и вылеплялось в нечто очень горячее.
— Ты знал? — повернулась она к Игорю.
Он промолчал. А потом неуверенно повёл плечами:
— Ну… мы… разговаривали. Пока ты была в клинике с отчимом. Мама боялась одна оставаться. А Надя предложила… Я думал, мы обсудим. Вместе.
— Вместе? — Оля рассмеялась. Смешно, громко, нервно. — Вместе — это когда ты хотя бы предупреждаешь, что у тебя мать с сестрой вселились в нашу жизнь, как плесень в хлебницу. А ты — опять. Опять, Игорь. Как в прошлом году, когда ты прописал мать “временно”. И она три месяца не съезжала, потому что “у неё давление”.
— Ну не выгонять же её, — пробормотал он. — Я не могу её выгнать.
— А меня — можешь? — уточнила Оля. — Или как, план такой: я с вещами — на балкон, Надя — в спальню, дети — в мою ванную, и все счастливы?
— Оль, ну это не навсегда! — вспыхнула Надя. — Мы же семья! Ты чего такая…
— Какая?! — Оля шагнула вперёд. — Принципиальная? Злая? Или просто надоела вам со своим “нет”? Вы хотите — “временно” — забрать мою жизнь, мою тишину, мой унитаз, простите за подробности. А когда я говорю “нет” — я вдруг “негостеприимная”?!
— Оля… — Игорь наконец поднял на неё глаза. Уставшие. Сломленные. — Я просто не хочу, чтобы мама одна осталась.
— А ты подумал, что тогда одна останусь я? — спросила она. — В квартире, где все шкафы полны чужих вещей, а ты — между нами. Опять. Только теперь уже не я на одной стороне, а ты на противоположной. Ты — просто где-то посередине. Без хребта. Без выбора. Только с “я не могу” и “давай потом решим”.
Она пошла к двери, надевая куртку. Резко, словно за ней гналась стая собак.
— Оль, стой! — бросился Игорь. — Не так, давай… подожди…
Она остановилась у порога. Спиной. Плечи дрожали. В голосе — ни капли слёз. Только усталость. Железная, как батарея зимой.
— Ты выбрал их. Опять. Не надо оправдываться. Я тебя понимаю. Но я — не они. Я не умею жить там, где меня гнут. Я не умею молчать. Я не буду жить в доме, где мне надо отвоёвывать пространство. Даже если это мой дом. Даже если я платила за него шесть лет. Сама.
Она хлопнула дверью.
На лестничной площадке пахло кошачьей едой и мокрыми куртками.
Спускаясь вниз, она шептала себе:
— Не жалей. Не бойся. Не возвращайся.
И шаг за шагом становилось легче.
И страшнее.
Одновременно.
Потому что конец — это всегда и больно, и правильно.
И потому что она — наконец выбрала себя.