Суд проходил в старом здании с облупленными стенами и запахом дешёвой бумаги, кофе из автомата и чужих разводов. Тут пахло несбывшимися надеждами и юристами за почасовую оплату.
Анна сидела на скамье, не отводя взгляда от пластиковых часов над дверью. 09:57.
Ровно через три минуты начнётся заседание, где она официально станет «беспощадной невесткой», разрушившей святое: российскую традицию — жить всем скопом в доме, где ни у кого ничего нет, но все имеют право.
Рядом с ней сидела её юрист — молодая женщина с острым носом и голосом учительницы алгебры.
— Вы уверены, что не хотите договориться? — тихо спросила она, поправляя папку.
— Я договаривалась десять лет. Теперь я хочу жить, — ответила Анна, не поворачивая головы.
Зашла Тамара Петровна. Как на похороны. Только без цветов.
Халат заменила на строгий костюм цвета «униженной правоты», в руках — аккуратный пакет с документами и фото, где она режет салат на дачной кухне.
— Вот, — сказала она на входе, обращаясь к судье, — это подтверждение, что я там жила! Вот я — у холодильника! Вот — на веранде! Вот — мою пол!
Судья, мужчина лет шестидесяти с усталым лицом, посмотрел на снимки.
— Вы там жили или помогали убираться?
— Я помогала! Но и жила! Иногда ночевала, готовила, ухаживала за огородом!
— Огород в ипотечном доме? — поднял бровь судья.
— Так ведь мы же семья! — не сдавалась она. — Это же ОБЩЕЕ!
Анна сжала кулаки.
— Можно мне сказать?
— Да, Анна Сергеевна, вам слово.
Она встала.
— В этом доме была прописана только я. Я купила его, оформила кредит, оплачивала всё сама. Моя свекровь приезжала… самовольно. Без спроса. С ключом, который дал ей мой бывший муж.
Судья посмотрел в бумаги.
— Здесь указано, что между вами и Тамарой Петровной нет родственных связей.
— Всё правильно. Связи — только эмоциональные. Типа “ты нам как дочь”, а по факту — квартирантка без разрешения.
— Я ж мать! — рявкнула Тамара Петровна. — Это же семейное! У нас всё общее!
Анна повернулась к ней:
— У нас? Тамара Петровна, у нас никогда не было “нас”. Был ваш сын, который всё время молчал. Вы, которая хозяйничала в чужом доме. И я — которая делала вид, что всё хорошо.
Судья устало вздохнул:
— Хорошо. Имущественных прав не установлено. Иск отклоняется.
Анна выдохнула. Тамара Петровна вскинула голову:
— Как это отклоняется?! Я там клумбу сажала!
— Клумбы не являются основанием для владения недвижимостью, — с лёгкой насмешкой сказал судья. — Следующее дело.
Они вышли из зала в полной тишине. В коридоре Олег стоял, мял в руках кепку, как подросток у директора.
— Ну и поздравляю, — пробурчал он, не глядя ей в глаза. — Выиграла. Довольна?
Анна повернулась к нему.
— Ты правда думаешь, что я это делала ради победы? Я просто хотела дышать. Без ваших маминых борщей, без “тут теперь будет наша мебель”, без ежедневного «а ты кто вообще такая в этом доме».
— А я? — спросил он с горечью. — Я тебе тоже мешал дышать?
Она долго молчала.
— Ты просто стоял рядом. Не мешал. Но и не помогал. Это даже хуже.
Олег хмыкнул:
— Ты изменилась. Слишком уверенная стала.
— А ты — нет. Всё так же прячешься за маму.
В коридоре повисло молчание. Потом Тамара Петровна прошипела:
— Сожрёшься одна в своём доме. Ни детей, ни мужа. Одна будешь как дура.
Анна подошла к ней вплотную.
— Зато без вас. А это — уже праздник.
Когда они ушли, она стояла одна. В коридоре, пахнущем юридическим цинизмом. Потом вышла на улицу. Светило солнце.
На этом можно было бы и закончить, но жизнь не сериал. Тут финалы не под фанфары, а с пакетами из «Пятёрочки» в руках.
Анна ехала домой, в автобусе. На коленях — свежая копия судебного решения.
Села в любимое кресло у окна. Сняла туфли. Включила чайник.
На экране телефона всплыло новое сообщение.
«Привет. Это Влад. Помнишь, мы виделись у Наташи на юбилее? Если не занята, может, кофе?»
Она улыбнулась.
И отправила короткий ответ:
«Теперь — точно не занята. Пятница подойдёт?»