Он не был злым в привычном понимании этого слова. Он не кричал, его лицо не было искажено гримасой. Он был абсолютно спокойным, и это было страшнее любой ярости. Его глаза, холодные и тёмные, обвели взглядом коридор, задержались на пыльном комоде, скользнули по застывшей в гостиной сестре и остановились на матери. Он не поздоровался. Он вообще ничего не сказал.
Молча, он прошёл мимо них, целенаправленно двигаясь вглубь квартиры.
— Ромочка, сынок, ты всё не так понял! Эта твоя Алина… — начала было Жанна Аркадьевна ему в спину, но он даже не обернулся.
Он вошёл в комнату Светы — святая святых, обитель принцессы, живущей за его счёт. Не глядя по сторонам, он подошёл к шкафу, рывком распахнул дверцы и вытащил с полки несколько больших чёрных мусорных мешков, которые Света покупала, но никогда не использовала по назначению. С деловитой методичностью он начал сгребать с вешалок платья, кофты, дорогие джинсы и швырять их в мешок.
— Рома, ты что делаешь?! — взвизгнула Света, бросаясь к нему. Она вцепилась в его руку, пытаясь остановить. — Это же мои вещи! Ты с ума сошёл?!
Он посмотрел на неё так, будто она была не сестрой, а назойливым насекомым. Одним движением он стряхнул её руку и продолжил своё дело. Второй мешок наполнился обувными коробками с новыми туфлями, третий — сумками и косметикой с туалетного столика.
— Сынок, перестань! Что ты творишь?! Это же твоя сестра! У неё сердце больное! — запричитала Жанна Аркадьевна, всплескивая руками, но оставаясь в дверях.
Роман, набив третий мешок, завязал его и с глухим стуком бросил на пол. Он выпрямился и наконец посмотрел на них.
— Вы думали, это будет вечно? — его голос был тихим, но заполнял собой всю комнату. — Вы думали, что я так и буду оплачивать этот цирк? Твоё, Света, безделье, и твои, мама, манипуляции?
Он сделал шаг к сестре, и та невольно отступила.
— Так вот, Света. Либо ты завтра находишь работу — любую, мне всё равно, хоть полы мыть. И начинаешь помогать матери не на словах, а на деле. Либо вот эти мешки едут с тобой на съёмную квартиру. Которую ты будешь оплачивать сама. Денег от меня больше не будет. Ни копейки.
Затем он повернулся к матери.
— А ты, мама, привыкай. Твой источник финансирования и мальчик на побегушках закончился.
Он не стал дожидаться ответа. Он просто развернулся, прошёл через всю квартиру и вышел, тихо прикрыв за собой входную дверь. В комнате остались стоять две женщины посреди развороченного гардероба и трёх чёрных мешков, похожих на могильные холмы, под которыми была похоронена их прежняя, удобная жизнь.
Прошло три дня. Три дня оглушительной, непривычной тишины. Телефон Романа молчал. Никаких жалобных звонков от матери, никаких пассивных сообщений от сестры с просьбами «закинуть на карту». В квартире Алины и Романа воцарилось хрупкое, почти осязаемое спокойствие. Они ужинали, разговаривали о прошедшем дне, смотрели кино. Они жили своей жизнью, и эта простая нормальность казалась чем-то украденным, чем-то, что у них в любой момент могли отнять. Роман был напряжён, он ждал. Он знал свою мать слишком хорошо, чтобы поверить, что она так просто сдастся. Это было затишье перед последней, решающей атакой.
И она последовала. В субботу вечером, когда они только сели ужинать, в дверь настойчиво позвонили. Не короткий трезвон гостя, а долгий, непрерывный гудок, полный праведного негодования. Роман медленно положил вилку, посмотрел на Алину, и в его взгляде она прочла: «Началось».
Он пошёл открывать. На пороге, как два изваяния мести, стояли Жанна Аркадьевна и Света. Они были одеты в свои лучшие наряды, словно прибыли на трибунал, где они были и судьями, и обвинителями.
— Нам нужно поговорить. Серьёзно, — без предисловий заявила Жанна Аркадьевна, глядя не на сына, а куда-то ему за плечо, прямо на Алину, сидевшую за столом.
Роман молча отступил в сторону, пропуская их в квартиру. Он закрыл за ними дверь и остался стоять, прислонившись к ней спиной, отрезая им путь к отступлению, которого они, впрочем, и не искали. Алина не встала, лишь отложила приборы, ожидая неизбежного.
— Что ж, я вас слушаю, — спокойно сказал Роман.
Жанна Аркадьевна прошла в центр комнаты, Света встала рядом с ней, как верный адъютант.
— Мы пришли поставить точку, Роман, — начала свекровь, и её голос звенел от сдерживаемой ярости. — Мы терпели это слишком долго. С тех пор, как в твоей жизни появилась… она, — она брезгливо кивнула в сторону Алины, — наша семья начала рушиться. Она настроила тебя против родной матери, против сестры! Она влезла в твою голову, управляет тобой, как марионеткой! А ты, ослеплённый, не видишь, что эта приживалка просто пользуется твоими деньгами!
— Ты тратишь на неё всё, а твоя родная сестра вынуждена просить у тебя на самое необходимое! — поддакнула Света, сверкая глазами. — Она живёт в нашей квартире, носит вещи, которые мог бы купить ты мне!
Они говорили, перебивая друг друга, выплёскивая всё, что копилось в них годами. Их обвинения были абсурдны, но произносились с такой непоколебимой уверенностью, что на мгновение могли бы показаться правдой любому постороннему. Алина молчала, глядя на них без ненависти, скорее с чувством отстранённого интереса, как энтомолог разглядывает неприятных, но по-своему предсказуемых насекомых.
Роман слушал их молча, не меняясь в лице. Он дал им выговориться, дойти до самой высшей точки кипения. Наконец, Жанна Аркадьевна, выдохшись, сделала шаг вперёд и произнесла то, ради чего они пришли.
— Хватит. Мы ставим тебе условие. Или эта вертихвостка убирается из нашей семьи и из твоей жизни, или ты нам больше не сын. Выбирай, Роман. Или мы — твоя кровь, твоя семья. Или она.
В комнате повисло напряжение. Жанна Аркадьевна и Света смотрели на него с вызовом, уверенные в своей силе, в нерушимости кровных уз, в том, что он сейчас сломается.
Роман медленно отделился от двери. Он подошёл к матери, остановился так близко, что мог бы разглядеть каждую морщинку на её искажённом злобой лице. Он посмотрел ей прямо в глаза, и его голос был тихим, ровным и оттого невыносимо жестоким.
— Вы хотите, чтобы я выбрал? Хорошо. Я выбираю.
Он сделал паузу, давая им в полной мере насладиться моментом, который они считали своим триумфом.
— Я выбираю свою жену. Я выбираю свой дом. Я выбираю своё спокойствие. Я выбираю свою жизнь, в которой нет места для вашего болота. А знаете, почему? Потому что вы — не семья. Вы — потребители. Чёрная дыра, которая только забирает силы, деньги и время. Ты, мама, так и не поняла, что сын вырос. А ты, Света, так и не захотела вырасти сама. Сын, который был вашим кошельком и вашей жилеткой, умер три дня назад в вашем коридоре. А я — чужой вам человек. Муж Алины.
Он развернулся и пошёл к входной двери, открывая её настежь.
— Ваш ультиматум принят. Вы мне больше не мать. Ты мне больше не сестра. Не звоните. Не приходите. Я вас не знаю. Деньги закончились. Навсегда. Прощайте.
Он не стал смотреть на их лица, на которых шок сменялся ужасом осознания. Он просто стоял и держал дверь, пока они, спотыкаясь, словно слепые, не вышли на лестничную клетку. Потом он тихо, без хлопка, закрыл за ними дверь. Повернул замок. В квартире воцарилась тишина. Настоящая. Тишина свободы. Он подошёл к столу, сел напротив Алины и взял её руку в свою. Война была окончена…
