Первые несколько секунд после того, как Лена сбросила вызов, были оглушительными. Не было никакой звенящей тишины, о которой пишут в романах. Воздух в комнате, наоборот, казался плотным, тяжёлым, пропитанным только что прозвучавшими словами. Он давил на уши. Голос Галины Викторовны — радостный, деловой, диктующий цифры банковской карты — всё ещё висел в пространстве, как дым от едкого химиката.
Дима стоял неподвижно. Его лицо, только что бывшее багровым от гнева, теперь стремительно теряло цвет. Оно становилось серым, как мокрый асфальт. Он смотрел не на Лену, а на тёмный экран телефона, лежащего на столике, будто это был какой-то артефакт из другого мира, принёсший с собой неоспоримое, уродливое знание. Его мозг, привыкший к простой и логичной картине мира, где мама была константой добра, отчаянно отказывался принимать услышанное.
— Зачем… ты это сделала? — наконец выдавил он из себя. Голос был хриплым, чужим. И в этом вопросе не было ни капли интереса к её мотивам. В нём звучало прямое обвинение. Не «Почему она это сделала?», а «Зачем ты это сделала?».
Лена медленно подняла на него глаза. Она ждала этого вопроса. Она знала, что именно он будет первым.
— Я ничего не сделала, Дима. Я просто показала тебе правду, которую ты отказывался видеть. Я дала тебе возможность услышать её своими ушами, раз уж ты не поверил моим словам.
— Правду? — он горько усмехнулся, и на его лице проступило что-то похожее на жизнь. Это была гримаса ярости и отчаяния. — Ты называешь это правдой? Это была подстава! Ловушка! Ты спровоцировала её! Позвонила, зная, что я рядом, и задала свой вопрос так, чтобы получить нужный тебе ответ!
Шок сменялся гневом. Это был защитный механизм, единственно возможный способ сохранить остатки своего рушащегося мира. Гораздо проще было поверить в коварство Лены, чем в подлость матери.
— Я задала ей вопрос по существу, Дима. И она на него ответила. Никакой провокации не было. Я просто сказала, что согласна на её условия. На те самые условия, в существование которых ты пять минут назад отказывался верить.
— Она просто… она просто не поняла! Может, она думала, что ты хочешь дать ей денег в долг! Или помочь с ремонтом на даче! Ты же знаешь, как она гордится, она никогда прямо не попросит! — он цеплялся за эти абсурдные предположения, как утопающий за соломинку. Его разум лихорадочно строил альтернативные реальности, одна нелепее другой.
— Она диктовала номер карты, Дима. Для ежемесячных переводов. Для «мира в семье». Это не похоже на просьбу помочь с ремонтом.
Каждое её спокойное, логичное слово разрушало его хлипкие оборонительные редуты. И чем слабее становилась его защита, тем сильнее разгоралась его ярость, направленная на неё.
— А тебе не приходило в голову, что это была проверка? — выпалил он новую, гениальную, как ему казалось, версию. — Она просто проверяла тебя! Хотела посмотреть, насколько ты меркантильная! А ты сразу вцепилась в это, записала на свой телефон и ткнула мне в лицо! Ты унизила её! Пожилого человека! Мою мать!
Он перешёл на крик. Теперь он не защищал мать, он нападал на Лену. Он обвинял её в жестокости, в бессердечии, в том, что она устроила это унизительное шоу. Факт вымогательства уже не имел значения. Главным преступлением теперь был способ его разоблачения.
— Ты получила то, что хотела? — он подошёл почти вплотную, глядя на неё сверху вниз. — Ты насладилась этим моментом? Видеть, как меняется моё лицо? Тебе это доставило удовольствие, да? Растоптать самое святое, что у меня есть, и смотреть, как я буду реагировать!
Лена молчала. Она смотрела ему прямо в глаза и видела в них не просто гнев. Она видела в них панический страх. Страх взрослого мужчины, который понял, что вся его жизнь была построена на лжи, и теперь он готов на всё, чтобы затолкать эту правду обратно в тёмный ящик и обвинить в её появлении кого угодно, но только не источник этой лжи. Он готов был уничтожить её, их будущее, всё, что у них было, лишь бы не признавать, что его святая мать — обычная, мелочная вымогательница.
— Ты ничего не понимаешь, — уже тише, с надрывом в голосе, продолжил он. — Она делала это для меня! Для нас! Она просто боится, что ты… что ты меня бросишь. Она хотела как-то нас обезопасить, связать… По-своему, по-стариковски, неуклюже, но с добрыми намерениями! А ты… ты просто взяла и растоптала её заботу.
Это была последняя капля. Забота. Он назвал это заботой. Лена почувствовала, как внутри неё что-то окончательно обрывается. Тонкая нить надежды, которая ещё теплилась где-то в глубине души, сгорела, не оставив даже пепла. Она смотрела на совершенно чужого ей человека. На слабого, испуганного мальчика, прячущегося за юбкой воображаемой идеальной мамы.
— Дима, — произнесла она тихо, но от этого её голос прозвучал ещё весомее. — Ты всё сказал? Или у тебя есть ещё какие-то оправдания её поступку и обвинения в мой адрес?
Дима на мгновение опешил от её спокойного, почти делового вопроса. Он ожидал чего угодно: криков, ультиматумов, слёз — всего того арсенала, который, как он считал, женщины пускают в ход в подобных ситуациях. Но этот холодный, взвешенный тон обезоруживал и злил одновременно. Он почувствовал себя так, будто его только что выслушали на совещании и теперь ждали итогового отчёта по провальному проекту.
— Что? — переспросил он, чувствуя, как внутри снова закипает глухая ярость. — Какие ещё оправдания? Это ты должна извиняться! Ты устроила этот цирк, ты унизила мою мать, ты разрушаешь нашу семью ещё до того, как мы её создали!
— Нашу семью? — Лена едва заметно усмехнулась, но в этой усмешке не было веселья. — Дима, у нас с тобой нет никакой семьи. Есть ты. Есть твоя мать. А я — это просто временный проект, который вы оба рассматриваете с точки зрения его рентабельности. Только она видит её в деньгах, а ты — в сохранении своего привычного комфорта.
Она говорила это, глядя куда-то сквозь него. Казалось, она больше не спорила и не пыталась что-то доказать. Она просто констатировала факты, как врач сообщает безнадёжный диагноз. Это вывело Диму из себя окончательно.
— Прекрати нести этот бред! Ты просто ищешь повод, чтобы всё отменить! Нашла удобный предлог, чтобы выставить меня виноватым!
Лена не ответила. Она снова взяла в руки свой телефон, который всё это время лежал на столике. Дима напрягся, подумав, что она собирается опять звонить его матери. Но она не открыла список контактов. Её пальцы уверенно заскользили по экрану, открывая приложение банка. Движения были точными и быстрыми, как у кассира, отсчитывающего дневную выручку.
— Что ты теперь делаешь? — с подозрением спросил он. — Решила удалить мой номер, чтобы я до тебя не дозвонился?
Она проигнорировала его выпад. На экране мелькнули логотипы, поля для ввода, а затем её большой палец замер над кнопкой «Перевести». Она ввела сумму: 30 000. Затем выбрала получателя из списка недавних операций — Галина Викторовна С. — номер карты уже был сохранён после одного из прошлых переводов «на подарок к празднику». Дима наблюдал за этими манипуляциями с нарастающим недоумением.
Затем она перешла к самому последнему полю. «Сообщение получателю». Её пальцы быстро напечатали несколько слов. Она на секунду замерла, перечитала написанное, а затем решительно нажала кнопку «Готово». Экран на мгновение моргнул, а затем на нём появилась зелёная галочка и надпись «Перевод выполнен». Лена сделала скриншот этой страницы, заблокировала телефон и снова положила его на стол.
Всё это время она не проронила ни слова.
— Ты что, отправила ей деньги? — недоверчиво спросил Дима. В его голосе смешались удивление и что-то похожее на робкое торжество. Он подумал, что она сдалась. Что она поняла свою ошибку и решила загладить вину. — Ну вот… видишь. Могла же сразу так сделать, без всего этого…
— Вопрос решён, Дима, — перебила она его холодно. — Можешь больше не беспокоиться. Твоя мама получила то, что хотела.
Она взяла телефон, разблокировала его и протянула экраном к нему. Он недоумённо посмотрел на неё, а затем перевёл взгляд на яркий дисплей. На нём был тот самый скриншот. Получатель: Галина Викторовна С. Сумма: 30 000 рублей. А ниже, в графе «Назначение платежа», было напечатано два коротких, убийственных слова: «За сына».
У Димы перехватило дыхание. Он смотрел на эти два слова, и они расплывались у него перед глазами, а потом снова собирались в чёткую, чудовищную фразу. «За сына». Это было не просто сообщение. Это было клеймо. Финальный счёт за несостоявшуюся жизнь.
— Что… что это? — прошептал он, чувствуя, как ледяной холод ползёт вверх по его позвоночнику.
— Это плата, — спокойно пояснила Лена, убирая телефон. — Твоя мать назвала цену за мир в нашей семье. Но мир в семье — это и есть ты. Твоё спокойствие, твоё хорошее ко мне отношение. Значит, она назвала цену за тебя. Я заплатила. Правда, я решила, что ежемесячные платежи — это слишком унизительно. Так что я купила тебя целиком. Одним платежом. Сделку считаю закрытой.
Она повернулась и пошла в прихожую. Её движения были спокойными и уверенными. Она больше не спешила. Не было ни гнева, ни обиды. Была лишь пустота и завершённость.
— Так что, Дима? — донёсся её голос из коридора, пока она накидывала пальто. — Теперь ты полностью принадлежишь ей. Она тебя продала, я тебя купила и тут же выбросила. Вопрос решён? Или мне всё-таки отменять бронь в ресторане?
Он не ответил. Он просто стоял посреди комнаты, глядя в ту точку, где только что был экран телефона. Он слышал, как щёлкнул замок входной двери. Он остался один. Проданный. Купленный. И выброшенный. А где-то на другом конце города его мать получила СМС-уведомление о зачислении тридцати тысяч рублей. И, возможно, даже не сразу поняла, почему эта такая лёгкая и быстрая победа на вкус оказалась такой горькой…
