Улыбка сползла с лица свекрови. Егор открыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог выдавить ни звука.
Марина на мгновение задержала на них взгляд, пустой и холодный, как объектив камеры, а затем продолжила, обращаясь уже в пустоту, словно озвучивая решение для самой себя:
— А остальные деньги я вложу. В новый замок для входной двери. От незваных советчиков.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в воздух, пропитать собой обои и мебель. Затем медленно повернула голову и посмотрела прямо на мужа. В этот момент он перестал быть для неё любимым человеком, опорой или даже просто родственником. Он стал проблемой. Функциональным нарушением в системе её дома.
— И от тех, кто их сюда приводит.
Егор съёжился под этим взглядом. Он физически ощутил, как между ними рухнуло что-то невидимое, но невероятно важное. Он вдруг понял, что это не просто ссора из-за денег. Это было что-то гораздо большее. И он это проиграл. Окончательно и бесповоротно.
Не дожидаясь ответа, Марина развернулась и пошла в коридор. Её шаги по ламинату были чёткими и размеренными. Щёлкнул замок входной двери. Затем дверь распахнулась настежь, впуская в тёплую квартиру холодный, сырой воздух с лестничной клетки. Марина встала рядом с открытой дверью, прислонившись плечом к косяку. Она не смотрела на них. Она просто ждала. Её молчаливая поза у порога была красноречивее любых криков, проклятий и ультиматумов. Она превратила их из гостей в незваных пришельцев, которым вежливо, но твёрдо указали на выход.
Сквозняк, ворвавшийся в квартиру, был холодным и отрезвляющим. Он шевельнул лежащую на столе пятитысячную купюру, заставив её нервно трепыхаться, словно подбитую птицу. Раиса Сергеевна первой очнулась от оцепенения. Её лицо из торжествующего превратилось в багровое, искажённое яростью и оскорблённым самолюбием. Она с шумом отодвинула стул и поднялась во весь свой внушительный рост, готовая обрушить на голову невестки весь свой праведный гнев.
— Да ты что себе позволяешь, девчонка?! — загремела она, направляясь в коридор, где неподвижной статуей стояла Марина. — Ты кого из дома выгоняешь?! Мать?! Егор, ты посмотри на неё! Ты посмотри, что твоя жена вытворяет!
Егор вскочил, опрокинув стул. Грохот упавшего на пол дерева окончательно разрушил остатки домашнего уюта. Он бросился следом за матерью, в его голове судорожно билась одна мысль — нужно всё исправить, всё вернуть, как было.
— Марин, ты чего? Ты что делаешь? Прекрати это немедленно! Мама, подожди…
Они оба — массивный, разгневанный танк в лице свекрови и мечущийся, испуганный адъютант в лице её сына — остановились в нескольких шагах от открытой двери. Марина даже не повернула головы. Она продолжала смотреть на серую стену лестничной клетки.
Именно в этот момент, когда Раиса Сергеевна набрала в грудь воздуха для следующей тирады, Марина наконец нарушила своё молчание. Она медленно повернулась, и её взгляд, лишённый всяких эмоций, остановился на свекрови.
— Вашего мнения никто не спрашивал, Раиса Сергеевна! Можете его себе засунуть куда-нибудь поглубже и больше не лезть в нашу семью со своими советами! Понятно?
Фраза прозвучала буднично, почти устало. Не как оскорбление, а как окончательная и не подлежащая обжалованию директива. Она не повысила голос, но каждое слово было отлито из стали.
Раиса Сергеевна задохнулась от такой наглости. Она вперилась взглядом в сына, требуя от него немедленной реакции, сатисфакции, защиты её поруганной чести.
— Егор! Ты это слышал?! Ты позволишь ей так разговаривать со своей матерью?! Сделай что-нибудь! Поставь её на место!
И Егор сделал свой выбор. Он всегда его делал. Он повернулся к Марине, и в его голосе зазвучали умоляющие и одновременно осуждающие нотки.
— Марин, ну зачем ты так… Это же мама… Она же… она просто…
Он не закончил. Он не смог подобрать правильных слов, потому что их не существовало. В этот самый миг он перестал быть для Марины мужем. Он стал просто сыном своей матери, который случайно оказался в её, Марины, квартире. И теперь она смотрела на него так, как смотрят на чужого человека, по ошибке зашедшего не в ту дверь.
Её взгляд переместился с его лица на вешалку в прихожей.
— Твоя куртка на вешалке. Вторая слева, — сказала она всё тем же ровным, бесцветным голосом. — Ключи от машины в кармане.
Егор замер, не веря своим ушам.
— Что? О чём ты говоришь?
— Твои ботинки под тумбой. Правые, — продолжила она, методично перечисляя его вещи, словно зачитывая инвентарную опись. — Ноутбук в комнате, на столе. Заберёшь его потом. Когда-нибудь. Позвонишь сначала.
До Раисы Сергеевны дошло быстрее, чем до её сына. Она поняла, что это конец. Что её власть в этом доме только что испарилась, превратилась в ничто.
— Ты его выгоняешь?! — взвизгнула она. — Ты выгоняешь собственного мужа из-за меня?!
Марина перевела на неё взгляд. И впервые за весь вечер в её глазах что-то мелькнуло. Не злость, не обида. Скорее, что-то похожее на холодное любопытство учёного, разглядывающего под микроскопом примитивный организм.
— Не из-за вас, — поправила она. — А из-за него.
Она снова посмотрела на Егора, который стоял с открытым ртом, окончательно потеряв нить происходящего.
— У тебя есть полторы минуты, чтобы одеться и выйти. Вместе со своей мамой. Иначе я просто закрою дверь. А вещи потом вышлю курьером.
В её голосе не было угрозы. Это была просто информация. План действий. Егор наконец понял. Это был не спектакль, не женская истерика. Это был приговор, который вынесли ему в его собственном доме. Он растерянно посмотрел на мать, потом на жену, потом на открытую дверь. Он сделал неуверенный шаг, потом ещё один. Снял с вешалки куртку, неуклюже попытался попасть в рукав.
Раиса Сергеевна, видя, что сын подчинился, издала какой-то сдавленный, булькающий звук и, развернувшись, первой вылетела на лестничную площадку. Егор, кое-как натянув куртку и сунув ноги в ботинки, вышел следом. Он обернулся, его лицо выражало целую гамму чувств — от страха до полного непонимания. Он хотел что-то сказать, но Марина просто смотрела на него, ожидая.
Когда его нога переступила порог, она, не говоря ни слова, начала закрывать дверь. Тяжёлое дверное полотно медленно пошло, отсекая его от света и тепла квартиры. Последнее, что он увидел, было её спокойное, непроницаемое лицо.
Дверь захлопнулась. Раздался один сухой щелчок замка. Затем второй, контрольный. В квартире, которая теперь принадлежала только ей, наступила абсолютная тишина. На кухонном столе одиноко лежала пятитысячная купюра…
