За полночь стрелки часов перевалили уже давно. Алина не спала. Она сидела в гостиной с книгой на коленях, но не читала её. Свет от торшера падал на страницы, но буквы не складывались в слова. Она просто ждала, прислушиваясь к ночным звукам дома. Она знала, что это случится. Не знала, как именно, но была уверена в неизбежности финала.
Сначала она услышала глухой скрежет у двери, потом неуверенное, шаркающее копошение. Ключ долго не мог найти скважину. Наконец, замок щёлкнул, и дверь распахнулась. На пороге стоял Максим. Он был мокрый от дождя, волосы прилипли ко лбу, дорогая рубашка, которую он так тщательно гладил утром, превратилась в мятую тряпку. Он был пьян. Но это была не та весёлая или агрессивная стадия опьянения, которую она знала. Это было опьянение поражения. Он был сломлен.
Он вошёл, не глядя на неё, и молча прошёл к журнальному столику. Из внутреннего кармана пиджака он достал сложенный вчетверо, измятый лист бумаги и бросил его на стеклянную поверхность. Протокол. Белый бланк с синими чернилами, который выглядел в тусклом свете комнаты как свидетельство о смерти.
Алина не пошевелилась. Она смотрела на него, на его ссутулившиеся плечи, на то, как он тяжело опустился в кресло, откинув голову назад. Он не сказал ни слова. Но за его спиной, в дверном проёме, выросла вторая фигура. Светлана Анатольевна. Она была в распахнутом пальто, её лицо было суровым и решительным, как у полководца, прибывшего на поле проигранного сражения. Она вошла, закрыла за собой дверь и, не снимая пальто, устремила свой взгляд на Алину.
— Довольна? — голос матери был твёрд, как сталь. В нём не было вопроса, только обвинение.
Алина медленно закрыла книгу и положила её рядом с собой.
— Чему я должна быть довольна, Светлана Анатольевна?
— Всему! — она обвела рукой комнату, указывая на своего сына, который сидел в кресле с закрытыми глазами. — Ты же этого добивалась! Довела парня! Смотри, что ты наделала!
Она подошла ближе, её энергия заполняла всё пространство. Максим сидел неподвижно, играя роль жертвы, которую ему так охотно предоставила мать.
— Если бы ты дала ему свою машину, нормальную, человеческую машину, ничего бы этого не было! — продолжала она, повышая голос. — Но нет! Тебе же надо было характер свой показать! Надо было унизить его! Заставила его ехать на моей старушке!
— Ваша «старушка» исправна, — ровно ответила Алина. — И она не имеет никакого отношения к тому, что ваш сын не умеет пить. Или не умеет не садиться за руль, когда выпьет.
— Не смей! — взвилась Светлана Анатольевна. — Он бы не попал ни в какую аварию на твоей машине! У тебя и тормоза лучше, и сама она новее! Его бы просто пропустили на дороге, а на мою старую никто и не смотрит! Он зацепил другую машину на парковке, потому что габаритов не почувствовал! Потому что привык к хорошему, а ты его этого лишила!
Абсурдность обвинения была настолько чудовищной, что на мгновение Алина потеряла дар речи. Они обвиняли её не в том, что она отказала пьянице, а в том, что предоставила ему недостаточно хороший инструмент для совершения правонарушения.
— Ты права, мамуль… — вдруг подал голос Максим, не открывая глаз. Голос был глухим и жалким. — Она специально это сделала. Просто ненавидит меня.
Это была отточенная тактика. Он поддакивал, подливая масла в огонь, а мать бросалась в атаку с удвоенной силой.
— Слышишь?! Слышишь, что ребёнок говорит?! Ты его просто подставила! Специально! Чтобы он разбился на моей машине, а твоя целенькая стояла под окном! Ты же знала, что там корпоратив, что он выпьет! Ты хотела, чтобы так всё и закончилось!
Светлана Анатольевна стояла над ней, почти крича ей в лицо. Её щёки раскраснелись, в глазах стояла праведная ярость защищающей своего детёныша волчицы. Алина смотрела на эту пару — на раздавленного тридцатилетнего «ребёнка» и его яростную защитницу. И в её взгляде больше не было обороны. Только холодный, кристальный лёд. Она молча выслушала всё до последнего слова, а затем медленно, очень медленно подняла на них глаза. Представление закончилось. Начинался приговор.
Алина медленно поднялась с дивана. Движение было плавным, лишённым резкости, но в нём была такая окончательность, что Светлана Анатольевна невольно отступила на полшага назад. Алина не стала повышать голос. Она посмотрела на свекровь так, как смотрят на неразумное, но очень предсказуемое существо.
— Нет, Светлана Анатольевна. Я не хотела, чтобы так всё закончилось. Я знала, что так всё закончится. Это большая разница, — её голос был тихим, но он резал по живому, проникая под кожу лучше любого крика. — Вы думаете, я не дала ему машину из вредности? Из желания унизить? Нет. Я не дала ему машину, потому что он безответственный, инфантильный алкоголик, которого вы воспитали.
Максим в кресле дёрнулся, словно его ударили, и приоткрыл глаза. Лицо матери исказилось.
— Да как ты…
— Молчать, — оборвала её Алина. Всего одно слово, произнесённое без нажима, но с такой ледяной властью, что Светлана Анатольевна захлебнулась воздухом и замолчала.
Алина перевела взгляд на мужа. На её губах играла усмешка, полная презрения и усталости.
— Ты думаешь, дело в машине? В железяке? Дело в тебе, Максим. В том, что тебе тридцать лет, а ты до сих пор решаешь проблемы звонком маме. Тебе не дали игрушку — ты наябедничал. Тебя поймали за нарушением закона — ты привёл маму, чтобы она отругала «плохую» жену. Твоя мать не любит тебя, она тебя обслуживает. Она — твой вечный костыль, без которого ты не можешь сделать и шага. Она решает твои проблемы, даёт тебе свои старые вещи, оправдывает твои пьянки и выгораживает твою никчёмность.
Каждое слово было точным, выверенным ударом. Она не оскорбляла, она вскрывала их многолетнюю ложь, как хирург вскрывает гнойник.
— Ты разбил свою машину — виноват столб. Ты лишился прав — виноват инспектор. Ты разбил машину матери — виновата я, потому что не дала свою. У тебя никогда не бывает виноватых в зеркале, Максим. Только в отражении. А сегодня ты пробил дно. Ты не просто сел за руль без прав. Ты сел за него пьяным. Ты не мужик, которого унизили, отказав в машине. Ты — опасный для общества ребёнок, которому нельзя доверять ничего сложнее пульта от телевизора.
Она выдержала паузу, давая им обоим осознать сказанное. Светлана Анатольевна смотрела на неё с ужасом, словно видела чудовище. Она хотела что-то сказать, но не находила слов. Все её заученные реплики про «заботу» и «материнскую любовь» были только что уничтожены.
Алина снова повернулась к свекрови. Её лицо было абсолютно спокойным.
— Забирайте своего мальчика, Светлана Анатольевна. Отведите его домой. Положите спать. Завтра утром дайте ему рассолу и денег на штраф. Делайте то, что вы делали всегда. Только теперь вы будете делать это без меня.
Она подошла к торшеру, взяла с дивана свою книгу и, не глядя на них, пошла в спальню. Она не хлопнула дверью. Она просто прикрыла её за собой, отрезая себя от них.
В гостиной повисла пустота. Максим медленно поднял голову и посмотрел на мать мутным, ничего не понимающим взглядом. Светлана Анатольевна, очнувшись от ступора, подскочила к нему. Она не кричала. Она суетливо, почти испуганно, начала поднимать его с кресла, поддерживая под руку, как дряхлого старика.
— Пойдём, сынок… пойдём отсюда… пойдём домой…
Он подчинился. Опираясь на неё, он, шатаясь, побрёл к выходу. Мать и сын, связанные одной порочной, удушающей связью, покинули квартиру. Дверь за ними тихо закрылась. В квартире стало абсолютно тихо. Но это была не тишина скандала. Это была тишина освобождения…
