Следующие два месяца жизнь Кати превратилась в театр двух актеров с одним зрителем — ею самой. Днем она играла роль, предписанную Коршуновым. Она была идеальной «охотницей за деньгами», какой её хотели видеть. Она заказывала тонны одежды от кутюр, которую даже не распаковывала. Она часами говорила по телефону с несуществующими подругами, обсуждая последние сплетни. Она посещала самые дорогие салоны красоты и возвращалась с безупречной укладкой и пустыми глазами.
Семья наблюдала за ней с брезгливым любопытством. Они ждали, когда она начнет требовать деньги, драгоценности, переписать на себя недвижимость. Но Катя ничего не просила. Она была тихой, покорной и абсолютно предсказуемой в своей роли содержанки. Это сбивало их с толку.
Особенно её ненавидел старший сын, пятидесятилетний Игорь — солидный мужчина с мягкими руками и хищной улыбкой. Именно он был мозговым центром аферы с картинами. Он пытался заговорить с ней несколько раз, подсылал свою жену Аллу, чтобы «подружиться».
«Катюша, как вы себя чувствуете в нашем доме? Не скучно вам?» — мурлыкала Алла, встречая её в гостиной. — «Андрей Петрович ведь… ну, вы понимаете, не лучший собеседник. Если что, обращайтесь. Может, съездим по магазинам вместе?»
«Спасибо, Алла Игоревна, вы очень добры, — отвечала Катя выучено-сладким голосом. — Но я пока привыкаю. Мне всего достаточно».
Она чувствовала, как они прощупывают её, и играла свою роль с отточенным мастерством. Она знала, что любое проявление интеллекта, любой неосторожный разговор об искусстве станет для неё концом. Она должна была быть пустышкой. И она ею была.
Но когда дом засыпал, начиналась другая жизнь. Ровно в полночь она выскальзывала из своей роскошной спальни и шла в тайное крыло. Там её ждал другой Андрей Петрович. Энергичный, собранный, с горящими глазами. Он превратил подземную галерею в настоящий исследовательский центр. Там стояли микроскопы, аппаратура для рентгенографии и инфракрасной съемки.
Ночи напролет они работали. Катя погружалась в мир живописи с головой. Это была работа её мечты, о которой она не смела и думать. Она изучала шедевры, прикасалась к ним, раскрывала их секреты. Её пальцы порхали над каталогами, глаза безошибочно находили несоответствия в подписях, в составе грунта, в мельчайших деталях, невидимых профанам.
Она составляла подробнейшее досье на каждую картину. Фотографии, заключения, технический анализ. Андрей Петрович сидел рядом, наблюдал, иногда задавал вопросы. Он рассказывал ей истории этих полотен: как он покупал их, как торговался, как спасал от забвения. Между ними рождалось странное партнерство, основанное на общем деле и взаимном уважении. Он больше не был её хозяином, а она — его пленницей. Они были союзниками.
Однажды ночью, изучая великолепный портрет кисти Сомова, Катя наткнулась на несоответствие.
«Андрей Петрович, смотрите», — позвала она. — «Этот портрет княгини Орловой Игорь продал два года назад. Но в каталоге аукциона Сотбис за тот же период я нашла упоминание о продаже “Портрета неизвестной в голубом” кисти Сомова из частной коллекции. Размеры совпадают. Но название другое. И цена… цена в три раза ниже рыночной».
Коршунов склонился над документами. «Они заметают следы. Продают под другими названиями, чтобы сложнее было отследить. А разницу кладут в карман. Значит, покупатель был в сговоре. Игорь не просто продавец. Он создал целую сеть».
В этот момент в галерее раздался тихий звук. Непонятный шорох сверху. Они замерли, глядя друг на друга. Звук повторился. Он доносился со стороны вентиляционной шахты.
Коршунов приложил палец к губам и бесшумно, как тень, подошел к стене. Он выключил основной свет, оставив только одну дежурную лампу. В полумраке он указал Кате на тяжелую ширму в углу. Она поняла его без слов и скользнула за неё, затаив дыхание.
Андрей Петрович снова превратился в немощного старика. Он ссутулился, взял в руки трость, которая всегда стояла у входа, и медленно, шаркающей походкой, пошел к выходу из галереи. Он открыл тяжелую дверь и вышел в коридор, оставив её приоткрытой.
Катя стояла за ширмой, не дыша. Она слышала, как наверху, в доме, скрипнула половица. Кто-то ходил по коридору второго этажа. Её сердце ушло в пятки. Неужели их раскрыли? Минуты тянулись, как часы. Наконец, она услышала удаляющиеся шаги и тихий щелчок закрываемой двери.
Еще через десять минут в галерею вернулся Коршунов. Он был спокоен, как сфинкс.
«Это был Глеб, мой старший внук», — сказал он ровным голосом. — «Видимо, ему не спалось. Он проходил мимо и, должно быть, услышал наши голоса. Я поднялся наверх. Он сделал вид, что шел на кухню за водой. Спросил, почему я не сплю. Я сказал, что мучает бессонница, вот, решил посмотреть на свои картины».
Катя вышла из-за ширмы. Её все еще била дрожь.
«Он поверил?»
«Глеб — самонадеянный дурак, как и его отец. Он видит то, что хочет видеть — дряхлого деда, который бродит по дому, как привидение. Но это сигнал. Они начинают что-то подозревать. Наша тихая жизнь закончилась. Пора переходить к активным действиям».
Он посмотрел на Катю, и в его глазах полыхнул огонь.
«Они сами дали нам в руки оружие. Они готовят новую сделку. Хотят продать “Венецию” Айвазовского. Оригинал висит здесь. А наверху — первоклассная копия. Наша задача — подменить её. И подсунуть им то, что они никак не ожидают».
***
«Подменить копию?» — Катя смотрела на Коршунова, не понимая. — «Но зачем? Она и так фальшивка».
«Затем, что их копия — слишком хороша», — объяснил он. — «Они наняли лучшего копииста из Амстердама. Даже серьезный эксперт не сразу найдет подвох. Покупатель, которого нашел Игорь, — человек осторожный. Он приедет со своей экспертизой. Если они заподозрят неладное, сделка сорвется, и они залягут на дно. Мы не можем этого допустить. Мы должны быть на шаг впереди».
План Коршунова был дерзким и рискованным. Он связался со своим старым знакомым, реставратором из Эрмитажа, человеком кристальной честности, которому доверял как себе. И заказал ему… еще одну копию. Но копию особого рода.
«Эта подделка должна быть “плохой”», — инструктировал он Катю, которая теперь была связующим звеном. — «Она должна выглядеть идеально на первый взгляд, но содержать несколько грубых, но не очевидных ошибок, которые сможет обнаружить только настоящий профессионал при тщательном осмотре. Ошибок в пигменте. В составе грунта. Мы подсунем им эту “мину замедленного действия”. Когда эксперт покупателя разоблачит подделку, разразится скандал. Игорь будет опозорен. А мы получим доказательство его мошенничества».
Началась самая опасная часть их операции. Ночью, когда весь дом спал, они должны были совершить подмену. Картина Айвазовского висела в главной гостиной, прямо над камином. Место, которое было на виду у всех.
«Система безопасности», — прошептала Катя, когда они обсуждали детали. — «Там же датчики движения, камеры».
«Систему ставил я», — усмехнулся Коршунов. — «И у неё есть “слепая зона” на три минуты. Ровно в 3 часа ночи. Этого времени должно хватить. Но действовать нужно с ювелирной точностью».
Ночь «Х» была наполнена почти невыносимым напряжением. Катя, одетая во всё черное, чувствовала себя героиней шпионского фильма. Её задача была простой и одновременно невероятно сложной: пока Коршунов будет отключать систему, она должна была снять со стены тяжелую раму, вынуть из неё холст-подделку и вставить на его место их «троянского коня».
Ровно в 2:55 они были на месте, спрятавшись за портьерой в гостиной. Сердце Кати отбивало бешеный ритм. Любой шорох, любой скрип мог их выдать. Она смотрела на часы. Стрелка ползла мучительно медленно. 2:58. 2:59.
Ровно в 3:00 щелкнул замок на пульте в руках Коршунова. Красный огонек камеры под потолком погас. «Пошла!» — прошептал он.
Катя метнулась к камину. Ей пришлось встать на кресло, чтобы дотянуться. Рама была тяжеленной. Пальцы скользили. На секунду ей показалось, что она уронит её. Она прикусила губу до крови, напрягая все силы. Сняла. Аккуратно положила на пол. Коршунов уже был рядом, с их холстом. Работая в четыре руки, они отгибали крепления, вынимали одно полотно, вставляли другое. Пальцы не слушались, руки дрожали.
«Быстрее», — шептал Коршунов.
Две минуты. Они закрепили холст и начали поднимать раму. И в этот момент наверху, на лестнице, раздался скрип. Они замерли, глядя друг на друга с ужасом. Шаги. Кто-то спускался.
«Глеб», — беззвучно прошептал Коршунов.
Времени вешать раму или прятаться самим уже не было. Улика — снятый холст — лежала на самом видном месте. Пока Глеб был еще на лестнице, невидимый в темноте, инстинкт Кати сработал быстрее мысли. Одним резким, бесшумным движением она схватила холст и скользнула им по паркету в глубокую тень за массивное вольтеровское кресло, стоявшее у камина. В ту же секунду, когда картина скрылась из виду, Катя издала пронзительный вскрик, как от внезапной боли, и, схватившись за живот, начала оседать на пол. Коршунов мгновенно понял её гениальный маневр.
Когда Глеб, в шелковом халате, с заспанным лицом, включил свет в гостиной, он увидел странную картину. На полу у камина сидела молодая мачеха, скорчившись от боли. А над ней, беспомощно суетясь, стоял его дед в пижаме. Картина висела на стене, как ни в чем не бывало, а вторая копия была надежно спрятана в тени кресла, абсолютно невидимая для его подозрительного взгляда.
«Что здесь происходит?» — спросил Глеб, хмурясь.
«Кате… Кате плохо», — прошамкал Коршунов, входя в свою роль дряхлого старика. — «Живот прихватило. Я спустился за лекарством, а она за мной… Упала…»
Глеб подошел ближе, с подозрением глядя то на Катю, то на деда. Катя тихо стонала, пряча лицо в ладонях. Она играла лучшую роль в своей жизни.
«Скорую вызвать?» — спросил он без особого сочувствия.
«Нет-нет, не надо, — пролепетала Катя. — Уже проходит. Просто спазм. Наверное, отравилась чем-то за ужином».
Она медленно, с помощью Коршунова, поднялась на ноги.
«Простите, что разбудили, Глеб», — сказала она слабым голосом. — «Я пойду, прилягу».
Она, пошатываясь, побрела к лестнице, опираясь на своего «мужа». Глеб смотрел им вслед с непроницаемым выражением. Он что-то заподозрил. Катя чувствовала его взгляд спиной. Но он ничего не мог доказать. Картина висела на месте. А молодая жена, у которой прихватило живот, — что может быть банальнее?
Когда они добрались до своей спальни и закрыли дверь, Катя сползла по стене. Её била нервная дрожь.
«Он почти поймал нас», — прошептала она.
«Почти — не считается», — ответил Коршунов. Он был абсолютно спокоен. — «Мы выиграли этот раунд. Теперь ждем. Покупатель приезжает через три дня. И шоу начнется».
***
Три дня тянулись, как резиновые. Катя почти не выходила из своей комнаты, ссылаясь на недомогание. На самом деле, она просто боялась встретиться с Глебом. Его подозрительный взгляд преследовал её даже во сне. Игорь и его жена, наоборот, были в приподнятом настроении. Они суетились, отдавали приказания слугам, готовились к приезду важного гостя. Они предвкушали крупный куш и не замечали ничего вокруг.
Покупатель, месье Дюран, прибыл точно в назначенное время. Это был невысокий, элегантный француз лет шестидесяти, с цепким взглядом и тонкими, нервными пальцами. С ним был его эксперт — сурового вида немец по фамилии Штольц, который, казалось, состоял из одних прямых углов.
Вся семья собралась в гостиной. Коршунова усадили в кресло у камина, где он тут же задремал, уронив голову на грудь. Катя сидела чуть поодаль, с томиком стихов в руках, изображая скучающую красавицу. Она была частью декорации.
Игорь Коршунов вел себя как хозяин положения. Он разливал коньяк, сыпал шутками, рассказывал историю картины.
«Этот Айвазовский — жемчужина коллекции отца. Он купил его еще в семидесятых. С тех пор полотно нигде не выставлялось. Эксклюзив, как вы понимаете».
Месье Дюран вежливо кивал, но все его внимание было приковано к картине. Наконец, он сказал: «Великолепно. Но вы же понимаете, я должен быть уверен. Герр Штольц, прошу вас».
Немец, не говоря ни слова, достал из своего саквояжа набор инструментов, которые Катя знала как свои пять пальцев: лупы, портативный ультрафиолетовый фонарик, даже маленький скальпель для взятия микропробы краски. Он подошел к картине.
В гостиной повисла тишина. Было слышно только, как тикают старинные часы. Катя опустила глаза в книгу, но её сердце колотилось так громко, что, казалось, его слышат все. Она знала, где искать ошибки. Она сама их придумала. Неправильный оттенок неаполитанской желтой краски в лунном свете. Использование цинковых белил там, где Айвазовский применил бы свинцовые. И самый главный прокол — микроскопические частицы титана в составе синего пигмента, которые начали использовать гораздо позже.
Штольц работал методично, как хирург. Он водил фонариком по холсту, всматривался в мазки через лупу. Игорь стоял рядом, с уверенной улыбкой на лице. Он был абсолютно спокоен. Он заплатил за свою копию целое состояние и был уверен в её безупречности.
Прошло десять минут. Пятнадцать. Штольц выпрямился. Он медленно повернулся к месье Дюрану.
«Герр Дюран, — сказал он на ломаном русском, — боюсь, у меня плохие новости».
Улыбка сползла с лица Игоря. «Что вы имеете в виду?»
«Я имею в виду, что это — подделка», — отрезал немец.
В комнате стало так тихо, что можно было услышать, как пролетела муха.
«Что?! — взвился Игорь. — Это невозможно! Эта картина висит здесь сорок лет! Вы в своем уме?»
«Я всегда в своем уме, когда дело касается моей работы», — холодно парировал Штольц. — «Композиция безупречна. Техника мазка великолепна. Но химический состав красок…» Он сделал паузу, наслаждаясь эффектом. «…не оставляет никаких сомнений. Здесь использованы пигменты, которых во времена Айвазовского просто не существовало. Это очень качественная, очень дорогая, но, увы, современная копия».
Игорь побагровел. «Это клевета! Вы… вы просто хотите сбить цену!»
Месье Дюран поднял руку, останавливая его. «Герр Штольц никогда не ошибается. Мне очень жаль, господин Коршунов. Я приехал за шедевром, а не за сувениром. Наш разговор окончен».
Он повернулся и пошел к выходу. Штольц молча собирал свои инструменты.
Игорь был в ярости. Он метался по комнате, как зверь в клетке. «Это какая-то ошибка! Подстава! Я… я вызову другого эксперта!»
И тут подал голос «спящий» Андрей Петрович. Он медленно поднял голову и посмотрел на сына своим мутным, старческим взглядом.
«Не надо, сынок», — сказал он тихо, но на удивление внятно. — «Эксперт прав».
Все взгляды обратились к нему.
«Что… что ты несешь, отец?» — прошипел Игорь.
«Правду», — сказал Коршунов. Он медленно поднялся с кресла. И снова, как в ту первую ночь, Катя увидела его преображение. Спина выпрямилась, взгляд стал ясным и жестким. — «Я давно знаю, что ты распродаешь мою коллекцию. Что ты вешаешь на стены эти убогие фальшивки».
Игорь отшатнулся, как от удара. «Отец, ты… ты не в себе. Болезнь…»
«О, я в полном себе, Игорь, — прервал его Коршунов. — Гораздо в большем, чем ты думаешь. И я всё это время не просто смотрел. Я собирал доказательства».
Он повернулся к Кате. «Катерина, будьте добры, принесите, пожалуйста, синюю папку из моего кабинета».
Катя, чувствуя, как на неё смотрят все, поднялась и вышла. Она знала, какую папку нужно принести. Папку с её заключениями. С фотографиями. С результатами экспертиз.
Когда она вернулась, сцена в гостиной напоминала финал трагедии. Игорь был белый как полотно. Его жена рыдала в углу. Глеб стоял с каменным лицом, но в его глазах был страх.
Катя положила папку на стол перед Коршуновым.
Он открыл её. «Вот, Игорь. Полюбуйся. Полный отчет о твоей… деятельности. Каждый проданный тобой шедевр. Каждая твоя подделка. С датами, именами покупателей, суммами. И, конечно же…» — он вытащил из папки маленький диктофон. — «…с записями твоих телефонных переговоров. Ты был так неосторожен, сынок».
Коршунов нажал на кнопку. И гостиную наполнил уверенный голос Игоря, обсуждающего с кем-то детали продажи «Венеции» и сумму «отката».
Ловушка захлопнулась.
***
Последующие несколько часов напоминали дурной сон, переходящий в фарс. Были крики, угрозы, мольбы. Игорь пытался всё отрицать, потом перешел на обвинения, называя Катю аферисткой, которая околдовала старика. Его брат, до этого державшийся в тени, пытался отмежеваться, уверяя, что ничего не знал. Их жены плакали. Внуки молчали, понимая, что их роскошная жизнь только что закончилась.
Андрей Петрович был непробиваем. Он сидел в своем кресле, как судья, и методично, пункт за пунктом, излагал свои условия.
«Я не буду подавать в полицию», — сказал он, и в глазах Игоря мелькнула надежда. — «Позорить свое имя я не намерен. Но с этого дня вы все лишены наследства. Полностью. Ваши счета в банках будут заморожены. Дома, машины, яхты — всё, что было куплено на мои деньги, будет продано. Вы получите самый минимум, чтобы не умереть с голоду. И уберетесь из моего дома. Сегодня же».
Он был безжалостен. Он растоптал их, как и обещал. Он вернул себе всё — контроль, состояние, достоинство.
Когда дом опустел, и в нем воцарилась звенящая тишина, Андрей Петрович и Катя спустились в свою тайную галерею. Он подошел к оригиналу Айвазовского, который сиял в свете ламп, и долго смотрел на него.
«Мы сделали это», — сказал он тихо.
«Вы сделали это», — поправила его Катя. Она чувствовала себя опустошенной, но в то же время — свободной. Её миссия была выполнена.
«Нет. Мы», — твердо сказал он и повернулся к ней. — «Без вас у меня бы ничего не вышло. Я бы не смог собрать такую доказательную базу. Я бы утонул в сомнениях. Вы были моими глазами».
Он подошел к столу и достал из ящика несколько документов. Протянул ей.
«Здесь — бумаги, подтверждающие полное погашение долга вашего отца и прекращение уголовного дела. Он свободен и чист перед законом. А это…» — он протянул ей еще одну папку. — «…дарственная. На этот дом. И на половину коллекции».
Катя уставилась на него, не веря своим ушам. «Но… зачем? Я не…»
«Вы это заслужили», — просто сказал он. — «Это не плата за роль жены. Это гонорар партнера. Вы можете отказаться, конечно. Я оформлю наш развод в течение недели, и вы будете свободны. Получите щедрые отступные и начнете новую жизнь».
Он смотрел на неё, и в его взгляде не было ни капли принуждения. Только предложение. Выбор.
Катя смотрела на него, на этого невероятного человека, который был для неё то тюремщиком, то спасителем, то учителем. Она смотрела на картины, которые за эти месяцы стали для неё родными. Она думала о той скучной, правильной жизни, которая ждала её за стенами этого дома. И о той, полной опасностей, тайн и красоты, которая была здесь.
Она вдруг поняла, что не хочет уходить. Она изменилась. Та наивная, запуганная девушка, которая входила в этот дом два месяца назад, умерла. На её месте родилась другая женщина. Сильная, уверенная в себе, знающая цену себе и искусству.
«Я не хочу развода», — сказала она медленно, сама удивляясь своим словам. — «И я не хочу быть просто хозяйкой дома. Я хочу быть хранителем этой коллекции. Вместе с вами».
Она посмотрела ему прямо в глаза. «Нам предстоит еще много работы. Нужно вернуть остальные картины. Это будет непросто. Покупатели не захотят расставаться с шедеврами».
На лице Андрея Петровича впервые за всё это время появилась настоящая, теплая улыбка. Он понял, что она выбрала не деньги и не безопасность. Она выбрала дело их жизни. Она выбрала его. Не как мужа, а как соратника.
«Да», — сказал он. — «Нам предстоит много работы, Екатерина Андреевна».
«Просто Катя», — поправила она его с легкой улыбкой.
Она подошла к неизвестному портрету Врубеля и провела по раме рукой. Теперь это была и её галерея. Её крепость. Её судьба. Она больше не была соучастницей поневоле. Она была хозяйкой своей жизни, которую она отвоевала в этой опасной игре. И эта игра только начиналась.