Когда Павел вернулся за полночь, Марина не спала. Сидела на кухне, перед ней — нетронутая чашка остывшего чая.
— Ты чего не спишь? — он попытался поцеловать её в щёку, но она отстранилась.
— Как прошла встреча? — спросила она неожиданно звонким голосом.
— Да нормально. Устал только.
— В “Ла Маре”?
Он замер. На секунду в его глазах мелькнуло что-то похожее на страх, но быстро сменилось привычной уверенностью:
— А, ты про репортаж? Да, там. С партнёрами встречался.
— С партнёршей, — Марина встала. — В Париж-то когда летите? На майские?
— Что за бред? Какой Париж?
— Не делай из меня дуру, Паша, — её голос дрожал. — Я всё знаю. Про Викторию. Про путёвку. Про всё.
Он помолчал. Потом тяжело опустился на стул:
— Ну и что ты теперь устроишь? Скандал? Истерику? В нашем возрасте уже поздно.
— Поздно — что? — она почти кричала. — Поздно уважать жену? Поздно быть честным? Три тысячи, Паша! Ты потратил на кольцо жене три тысячи, а любовнице даришь Париж?!
— А что ты хотела? — он вдруг тоже повысил голос. — Тридцать лет в одной квартире, в одной постели! Ты сама посмотри на себя — халат застиранный, бигуди эти вечные.
— Я растила твоих детей! Готовила, стирала, гладила твои рубашки!
— Вот именно! — он встал, нависая над ней. — Ты была не женой, а домработницей! А Вика, она видит во мне мужчину. Ей интересно со мной разговаривать, а не только про внуков и варикоз!
Марина молча смотрела на него. Тридцать лет. Половина жизни. И вот так — “домработница”.
— Знаешь что, — тихо сказала она. — Лети в свой Париж. Только документы на развод подпиши перед отъездом.
— Да ладно тебе, — он попытался взять её за руку. — Ну погорячился я. Ну прости. Давай всё забудем, а?
Она стряхнула его руку:
— Нет, Паша. Теперь — нет.
Через месяц Марина сидела в кафе с Таней. На безымянном пальце больше не было кольца — ни того, дешёвого, ни обручального.
— Представляешь, — рассказывала подруга, — эта Виктория вернулась из Парижа и сразу к нам в центр. Вся в слезах! Оказывается, твой благоверный всю поездку по телефону с работой разговаривал. В Лувр её не повёл — “некогда”. В ресторан сводил один раз, и то в какую-то забегаловку.
Марина рассмеялась:
— Да уж, романтик.
— А ты как? Справляешься?
— Знаешь, — Марина задумалась. — Первую неделю ревела. Вторую — злилась. А потом. Записалась на курсы испанского. Давно мечтала, но всё времени не было. И в бассейн хожу. И знаешь, что самое странное? Я будто проснулась.
Она помолчала, глядя в окно:
— Вчера внучка спросила: “Бабуль, а почему ты такая красивая стала?” А я и правда. Причёску новую сделала, платье купила. Первый раз за столько лет — просто для себя, не для кого-то.
— А Павел?
— А что Павел, — Марина пожала плечами. — Говорят, Виктория его бросила. Звонил на днях, просился вернуться. Я отказала.
— Жалко его?
— Было жалко. А теперь. Знаешь, я тут купила себе билет. В Париж.
— Одна?!
— Одна, — Марина улыбнулась. — Давно мечтала. А что? Мне всего пятьдесят семь — самое время начинать жить для себя.
Впервые за долгие годы она чувствовала себя по-настоящему свободной.
А через полгода в её жизни появился Сергей — вдовец, преподаватель испанского. Они встретились на курсах, разговорились. И однажды он пригласил её в кафе.
— Знаете, Марина, — сказал он, глядя ей в глаза, — а давайте в следующий раз вместе махнем в Париж? Я как раз собираюсь туда на конференцию.
Она рассмеялась:
— Давайте. Только не в мае — в мае там слишком много туристов.
Говорят, что жизнь после пятидесяти только начинается. Марина теперь точно знает — это правда. Нужно только решиться проснуться и начать жить для себя.
А колечко за три тысячи она отдала внучке — для её кукол. Самое подходящее применение.
