— Добрый день, Ксения Владимировна, — выдавил этот субъект, глядя на неё, как на бандитку в тапках. — Я представляю интересы Сергея Викторовича. Мы пришли с целью мирно обсудить возможное урегулирование вопроса раздела имущества.
— Проходите, — кивнула Ксения, делая жест рукой. — Только тапочки снимайте. Здесь чисто. Пока ещё.
Они расселись за столом. Сергей налил себе воды. Мать его встала у окна, театрально, как актриса в третьем акте: мол, наблюдаю крах семьи из-за бесчувственной невестки.
— Ксюш, — начал Сергей, голосом обиженного школьника, — я не хочу конфликта. Но по-человечески: я ведь жил тут. Я что-то вложил. Мы вместе покупали бытовую технику. Ты же не будешь отрицать?
— Ага, — кивнула она. — Стиральную машину тебе мама подарила на Новый год. А пылесос я купила на свои. И тостер. А холодильник — ещё от первого мужа остался. Так что… Это всё очень грустно, Сергей, но ты, как бы это сказать… в этом доме — как гость, который потерял ключи и требует его новый.
Адвокат покашлял:
— Наш клиент считает, что имеет право на часть движимого имущества. В том числе на диван, кухонный гарнитур и телевизор. Особенно телевизор. Он был куплен в браке, следовательно…
— Следовательно, — перебила его Ксения, — это не телевизор, а гроб семейной жизни. В нём умерли мои выходные, мои фильмы и мои попытки поговорить по душам. Так что забирайте. С доставкой. Лично вынесу. Хотите?
— Ксения, — вмешалась Елена Петровна с пафосом, — ты была как родная. Мы тебя приняли. А теперь ты из дома выгоняешь, на улицу. И сына моего выставила, как собаку. Что ты за человек?
— Я? Человек, который семь лет жарил оладьи под ваши стенания про «вот бы у нас был тостер». А потом ещё убирал за вами салфетки, шампанское и ваши советы насчёт того, как мне одеваться.
— Я говорила тебе, что в 38 уже поздно носить джинсы с дырками, — вскинулась Елена Петровна.
— А я говорила вам, что в 67 поздно контролировать чужую жизнь. Но вы не послушали.
— Хватит, — Сергей встал. — Давайте просто договоримся. Иначе я подаю в суд. И не один.
— А сколько вас будет? Ты, мама и тостер? — усмехнулась Ксения. — Хорошо. Суд — так суд. Я давно хотела, чтобы кто-нибудь услышал, как твоя мать угрожала мне «выпиской из жизни», а ты уносил подмышкой мои тапки, когда уходил. Мол, “ты всё равно в них не ходишь, я привык”.
Адвокат покраснел. Сергей сел. Елена Петровна драматично вытерла слезу платочком с вышивкой.
После ухода «делегации» Ксения не смогла уснуть. Сердце стучало, как старый будильник — громко и бессмысленно. Она варила себе ромашку, пила валерьянку и пыталась убедить себя, что всё под контролем.
Но внутри жило другое чувство. Не страх и даже не злость. А… одиночество. Острое, тихое, как после хлопка двери.
И вот, посреди ночи, ей пришло сообщение. От взрослого сына Сергея, от первого брака. Его звали Антон, ему было 27, он жил в другом городе и с Ксенией почти не общался.
«Ксения… Я знаю, что происходит. Мне жаль. Вы были самой нормальной в этой семье. Если надо — я свидетельствовать пойду. А вообще, спасибо вам. За то, что хотя бы пытались вытерпеть это болото».
Она прочитала сообщение раза три. Потом — расплакалась. Не потому, что трогательно. А потому что не ожидала, что кто-то вообще заметил её старания.
На утро она позвонила Татьяне.
— Таня. А давай сделаем по максимуму. Чтоб они потом на Икеа смотрели как на дворец.
— Поняла тебя. Сюрпризы будут. Главное — не сомневайся.
Ксения посмотрела на свою квартиру. На кухню, где не пахло супом из пакета. На полку с книгами. На кресло, где никто не забыл свой пиджак.
Она улыбнулась.
— Я теперь не сомневаюсь, Таня. Никогда.
Суд был назначен на вторник. Парадокс, но именно во вторник у Ксении обычно случались кризисы: то пролитый борщ, то обострение геморроя у кота, то внезапная атака гостей с «только чайку попить». Так что перспектива защищать своё имущество в день хаоса казалась ей даже логичной.
— Главное — держи лицо, — настаивала Татьяна, протягивая ей перед заседанием ручку и папку. — Хочешь — бей, хочешь — плачь. Но только без мольбы. Ты — сторона, у которой был стиральный порошок и здравый смысл.
Ксения кивнула. Губы поджаты. Сердце колотится. В зале — двадцать человек, включая Елену Петровну, вырядившуюся так, будто это бал в Ливадийском дворце, и Сергея, явно переодетого прямо в машине: на нём рубашка с чужого плеча и лицо человека, который забыл, зачем пришёл.
Судья — женщина лет пятидесяти, с прической «я не виновата, это влажность». Она смотрела на Ксению чуть дольше, чем на остальных.
— Значит, вы утверждаете, что недвижимость не подлежит разделу?
— Подтверждаю. Куплена до брака. Есть договор. Свидетельства. Даже бабушкина записка на обороте, что это «Ксюшенькино гнездо».
Судья усмехнулась. Адвокат Сергея заёрзал.
— А имущество совместное?
— Телевизор, пылесос и разбитый фен. Всё остальное — либо подарено, либо куплено мной.
Елена Петровна не выдержала:
— А про золотые серьги, что я вам на юбилей дарила, она почему не говорит? Думает, не вспомню?!
— Потому что это были клипсы, Елена Петровна. И они мне рассекли мочку уха. Я потом две недели в рюмке с водкой ухо замачивала.
Судья тяжело выдохнула:
— Переходим к свидетелям.
Ксения напряглась. И тут вошёл… Антон. Тот самый взрослый сын Сергея. В костюме, с ровной спиной и глазами, полными решимости.
— Представься, — бросила судья.
— Антон Сергеевич. Сын ответчика от первого брака. Я жил с отцом и Ксенией некоторое время. Могу многое рассказать.
— Пожалуйста, — кивнула судья.
— Я скажу коротко. Ксения всегда держала этот дом. Мой отец — хороший человек, но пассивный. Он никогда не заботился о быте, всё было на ней. Она тянула — и его, и свекровь, и наши приезды. А сейчас он пришёл требовать половину. Чего? Того, что сам не строил?
Сергей вскочил:
— А ты кто такой вообще, чтобы…
— Я — твой сын, — спокойно, сдержанно ответил Антон. — И мне стыдно, что у меня такой отец.
В зале наступила тишина. Даже Елена Петровна потеряла дар речи.
Решение суда вынесли быстро: имущество не подлежит разделу, всё остаётся за Ксенией. Сергей имеет право забрать свои личные вещи, включая костюм, дрель и коллекцию журналов «Автомир». На тостер претензии отклонены — признан подарком жены.
Ксения шла по коридору суда, как по подиуму. В голове не было мыслей. Только звонкая пустота. Она вышла на улицу, вдохнула воздух, а он вдруг показался… вкусным. Без примеси чужих супов, дешёвого одеколона и табака.
— Ксения! — догнала её Татьяна. — Ну что, поздравляю! Пойдём отмечать?
— Нет, — Ксения покачала головой. — Я домой. Сегодня… хочу просто побыть одна. С собой. Без гостей. Без ревизий. Без «а ты что так одета».
— Ты уверена?
— Более чем.
Она пришла домой. Разулась. Посмотрела на стены. Дом был… её. Без оговорок, без «приписанных родственников», без претензий.
Села на диван. И впервые за много лет — ничего не делала.
Через час зазвонил домофон. Она вздрогнула. Подошла.
— Да?
— Это я. Сергей. Забрать вещи.
— Пять минут. Сейчас вынесу.
Она собрала его пакет: рубашки, те самые «любимые тапки», костюм на три размера меньше. Добавила туда журнал «Автомир» с закладкой на странице «Сломанный тормоз — причина ДТП».
Открыла дверь. Он стоял с опущенными глазами. Уже не тот — ни уверенный, ни надменный. Просто… потерянный.
— Я… не думал, что всё так выйдет, — пробормотал он.
— А я не думала, что выйду из этого.
— Мы могли бы всё вернуть…
— Мы могли бы. Но ты предпочёл делить меня на проценты. Половина жены, треть квартиры, четверть уважения.
— Прости.
— Не надо. Прости — это когда случайно. А ты всё делал осознанно.
Он взял пакеты. Развернулся. И ушёл. Без театра. Без хлопанья дверью. Просто… исчез.
Вечером Ксения сидела с бокалом сухого вина. На кухне играло радио, кошка лениво катала крышку от банки. На столе лежал один бутерброд. Только один. Потому что теперь не надо готовить «на всех».
Телефон мигнул. Сообщение от Антона.
«Если будете в Петербурге — я бы с радостью встретился. Просто поговорить. Иногда важно услышать тех, кто молчал, пока вы тонули».
Она улыбнулась. И вдруг ощутила что-то странное — не радость, не облегчение… а возможность.
Возможность начать заново. Не с мужчиной. С собой.
ФИНАЛ
Ксения осталась одна. Но не одинока. И в этом — главный поворот этой истории.