Ольга Юрьевна была главной в их семье, у неё был жёсткий характер, её муж, Андрей Олегович, был мягче. Он никогда не перечил жене, предпочитая занимать нейтральную позицию, а чаще занимал сторону жены. Так было удобнее и спокойнее. У него часто болела голова. На работе он решал много вопросов и потому уставал. Приходя после работы домой, Андрей Олегович любил проводить время в тишине, читая книги или смотря телевизор. Сидел он в комнате за закрытой дверью и даже оттуда слышал, как Ольга Юрьевна громко наводила свои порядки. Ругала дочерей, отчитывала, выдавала ценные указания.
Девочки были погодками. В школу пошли в один год, в один класс. Когда они учились в начальной школе мать «помогала» им делать уроки. Выглядело это так: Ольга Юрьевна проверяла сделанную работу, и если что-то по её мнению, было не так, она могла со злостью вырвать тетрадный лист, изорвать его в мелкие клочки и заставить дочь переписывать.
— Времени у тебя две минуты, — строго говорила Ольга Юрьевна и засекала время. — Если сделаешь хоть ещё одну помарку, выдеру, как сидорову козу.
Глотая слёзы, Нина или Даша, а иногда и обе девочки сразу, принимались переписывать, но в семилетнем возрасте это не могло получаться так быстро и красиво, как того хотела мать. Руки дрожали, слёзы капали на тетрадь, грозя испортить работу.
К слову сказать, мать девочек никогда не била, только угрожала. Но звучало это так страшно, что детское сердечко замирало «а вдруг?».
Наказание у Ольги Юрьевны было другим. Девочкам следовало подолгу стоять коленями на жёстком коврике в коридоре.
— Радуйтесь, что не на горохе! — назидательно заявляла Ольга Юрьевна. — Какой позор! Мои дочери могут вырасти бездарями! Лентяйки, дармоедки!
Слово «дармоедки» мать повторяла очень часто. Она постоянно подчёркивала, что в их доме нет ничего, принадлежащего Нине и Даше.
— Вы ещё ничего не заработали. Учитесь на отлично! Вот ваша работа. Чтобы не опозорить родителей, которые вас растят, холят и лелеют, всю душу вкладывают. И, между прочим, деньги немалые! — заявляла разозлённая мать.
Андрей Олегович из своей комнаты всё прекрасно слышал, ведь разговор шёл на повышенных тонах, однако не спешил заступаться за девочек. Он считал, что жене виднее, как правильно воспитывать дочерей. А то и правда, вырастут из них никчёмные создания…
Делать можно было лишь то, что велела мать, никаких своих желаний у дочерей быть не должно, потому что ещё не доросли, чтобы иметь своё мнение. Так считала Ольга Юрьевна.
У Нины и Даши не было никого досуга. Уроки, работа по дому — вот их каждодневные занятия. Даже летом, в каникулы Ольга Юрьевна давала им задания «на улучшение почерка» и « на гимнастику ума — математику».
Даже в туалет они отпрашивались у матери, словно у учителя в школе, сидя на уроке.
Никаких задушевных бесед. Никаких семейных посиделок за чаем. Хотя чай мать любила. И конфеты, и торты. На работе ей часто дарили сладости, которые она приносила домой. Только детям их не давала.
— Зубы испортите, вредно это. Да и не заслужили, — говорила Ольга Юрьевна. — Опять четвёрку получила, Дашка! Почему не доучила, а? Смотри у меня! Выйдет четыре за четверть, я с тебя три шкуры сдеру! Неделю сидеть не сможешь.
Даша, расширившимися от ужаса глазами смотрела на мать и почти беззвучно всхлипывала, глотала слёзы. Плакать было нельзя, мать могла поругать и за это.
— Какой ужас, — шептались иногда сёстры в школе. — Другие дети четвёркам рады, а мы…
В комнате девочек Ольга Юрьевна постоянно устраивала обыски. Она могла вытряхнуть содержимое школьных ранцев дочерей на пол, что-то там искать, не найти, и заставить потом их всё это быстро убрать, снова засекая секундомером время. Либо могла одним движением сбросить со стола все предметы на пол, если была разозлена «плохим поведением дочерей».
— Что ты там прячешь, а?! Я сейчас узнаю! А ну, подойди! А ну, руки покажи! Обе! — велела однажды Ольга Юрьевна Нине, когда ей показалось, что та стащила из вазочки дорогую конфету, которая, конечно же, ей не предназначалась.
Руки у Нины были пустые, только потные и холодные от ужаса…
Прошло время, сёстры выросли. Окончили школу на одни пятёрки, поступили в один университет на разные факультеты. Сам вуз находился рядом с домом, хотя сёстры мечтали, чтобы он был за тридевять земель от дома, чтобы можно было наконец-то избавиться от жёсткого контроля матери, молчания отца, поощрявшего всё, что происходило в доме, и спокойно вздохнув, просто жить, поселившись в общежитии. Но нет. Много нервов девочкам потрепала Ольга Юрьевна и за годы обучения в университете.
В то время её идеей фикс стал страх того, что одна из дочерей, или обе сразу, вдруг забеременеет и бросит институт, не доучившись.
— Ага… От Святого Духа разве только, — мрачно шутили девушки, когда мать не слышала.
Они ни с кем не встречались, как и прежде, посвящая всё свободное время учёбе. И это дало плоды. Красный диплом у одной, и другой. А потом они обе как-то вдруг и сразу вышли замуж.
И уехали…
***
— И носа не кажут, — всё-таки нехотя призналась как-то Ольга Юрьевна своим подругам-соседкам, когда в очередной раз они вместе гуляли в хорошую погоду около дома. До этого она никогда не говорила про своих детей.
— Вот как жизнь-то поворачивается… Ох… — горестно вздохнула одна из соседок. — Ты в них всю душу вкладываешь, а они вон как… Неблагодарные. Одну оставили доживать…
— Ведь, благодаря мне, они такие успешные-то стали! Я их в строгости растила, трудиться приучала, воспитывала характер. Вот потому и результат. Одна главбухом стала, другая главный архитектор. И всё. Больше про них ничего не знаю. Мы, говорит, мам, очень заняты. Некогда нам лясы точить. Это с матерью-то так! Вертихвостки! Всё равно я считаю, что каким бы ты главбухом ни была, а мать важнее! И мать лучше знает, что да как, потому и слушаться её надо беспрекословно… — проворчала Ольга Юрьевна.
***
— Она до сих пор нас за взрослых людей не считает. И вообще за людей! — возмущённо сказала как-то Дарья Нине. — А нам уже за сорок! Сколько можно?! Помнишь, некрасивую сцену на кладбище, когда отца хоронили? Мы с тобой только цветы на свежий холмик земли положили, как она начала кричать, чтобы мы и не задумывались ни о каком наследстве, что всё ей принадлежит! Что всё это не наше. Руки прочь! От чего?! Какое там наследство? Квартира в ветхом доме, да машина старая? Люди стоят, смотрят на всё это, стыд какой. До сих пор с содроганием вспоминаю. Первое время хоть редко, но звонила ей, теперь не хочу. Одни оскорбления, да угрозы, ничего не поменялось.
— А я и не звонила… — вздохнула Нина. — Не могу себя пересилить. А уж приехать к ней и подавно. До сих пор меня трясёт, как представлю себе её лицо, когда она стоит надо мной семилетней, во время выполнения домашних заданий. Бррр… Кровь в жилах стынет… Помнишь, как меня от страха однажды вырвало на её белоснежную блузку? Как она орала! Блузку пришлось выбросить, ведь я её так и не отстирала…
— Помню… — содрогнулась от воспоминаний Даша. — Но, знаешь, иногда думаю, ведь она наша мать всё-таки, какая бы ни была. Не стоит жить с этим грузом на душе. Надо как-то это всё принять.
— Я приняла, — легко согласилась Нина. — Только ей нет места в моём сердце. Всю любовь к себе по капле выдавила.
— Надо бы к отцу на могилу съездить, убраться там, давно не были, — после недолгой паузы, сказала Даша.
— Съездим. Как-нибудь. Не знаю когда, — произнесла Нина и посмотрела на сестру. Они обе подумали об одном и том же: «Ну почему же отец нас никогда не защищал?»
***
Все соседи и знакомые очень жалели милую добрую пожилую женщину по имени Ольга Юрьевна, которую неблагодарные дочери бросили совсем одну. И сочувствовали ей. Сама же Ольга Юрьевна совершенно искренне не понимала, за что они так с ней? Ей было очень грустно и одиноко.
