Сказала свекровь невестке и нагрузила ее работой в своём доме, но сама стала заложницей своей же власти в своём доме.
Первые месяцы брака напоминали Наде дивный сон. Просыпаясь под перезвон петухов, она сбегала по скрипучей лестнице в кухню, где свекровь Петровна уже месила тесто для пирогов. Запах топлёного молока смешивался с ароматом полевых цветов из вазы на подоконнике.
Надежда вышла замуж за Василия и была очень рада, что у ее молодого мужа такая дружная и большая семья, ведь сама была сироткой, которую воспитывала бабушка.
– Ничего, что мы в частном доме с моими родителями поживем, пока на свое жилье не скопим? – спрашивал Вася.
– Ой, да я только “ЗА”, у меня ведь никогда столько родственников еще не было – тут и родители твои живут, к ним еще твои сестры со своими семьями приезжают! – радовалась наивная девушка.
— Доченька, бери ведёрко, — свекор Михалыч, загорелый как цыган, протягивал ей старую жестяную ёмкость. — Козу подоишь, а? Старуха моя спину прихватила.
Надя кивала, радостно подхватывая ведро. Ей нравилось, как тёплые струйки молока звенят по жести. Василий, проходя мимо с вилами на плече, подмигивал: «Молодец, хозяюшка!».
По вечерам, когда родня собиралась за длинным столом, Надя чувствовала себя частью живого организма.
Первые дни в новом доме казались Наде настоящим праздником. Она с восторгом исследовала каждый уголок огромного дома, где каждая комната хранила тепло и уют, как ей тогда казалось. Свекровь Петровна поначалу действительно хвалила её старания, наблюдая, как молодая невестка с энтузиазмом берётся за любую работу.
– Ну всё, полы во всем доме намыла, из всех углов и под кроватями столько мусора выгребла: как-будто тут 100 лет уже не убирались! – отчитывалась мужу довольная супруга.
– Эх, хорошая невестка мне досталась, работящая! Молодец! Работай, дочка, работай, без труда не вытащишь и рыбку из пруда, – цитировала народные поговорки и пословицы Петровна, – учила молодую невестушку уму-разуму.
Но после пары месяцев жизни в чужом доме краски в глазах молодой хозяйки начали тускнеть.
— Надюш, ты бы полы в горнице ещё раз вымыла, — говорила Петровна, разбирая вязание. — Вчера Михалыч с охоты грязь натаскал.
— Да я же мыла только вчера утром… — Надя закусывала губу, снова увидев на засохшие комья глины у порога.
— Утром она мыла — а Михалыч пришел с охоты поздно вечером, — свекровь щёлкнула спицами. — В нашем доме чистота должна быть — как в храме.
Ночью, когда Василий храпел, уставший после сенокоса, Надя скребла щёткой щели между половицами, убирая засохшую грязь. Пальцы её ныли от работы, спина горела. В окно стучал ветер, принося запах свежего сена с полей.
Вскоре список обязанностей вырос. Теперь Надя доила не только козу, но и корову Марфу, чьё упрямое мычание будило её в пять утра. После — бежала кормить кур, собирать яйца, выгребать навоз из свинарника. К завтраку нужно успеть замесить хлеб, к обеду — прополоть грядки в огороде.
— Василь, — шептала она как-то ночью, тыча пальцем в синяк на плече от вёдер с картошкой. — Может, построим отдельный дом? Или купим какой старый домик, чтобы только отдельно?
— Ты что, — Василий засмеялся, обнимая её. — Здесь же родные стены! Да и мать без тебя не справится.
Распорядок дня был расписан у Надежды по минутам:
• 5:00 — подъём, дойка коровы
• 6:00 — кормление кур и поросят
• 7:00 — уборка дома
• 8:00 — приготовление завтрака для всей семьи
• 9:00 — работа в огороде
• 12:00 — готовка обеда
• 15:00 — стирка и глажка
• 17:00 — приготовление ужина
• 19:00 — помощь с вечерними делами свекрови
Семейная иерархия оказалась строгой. Пока Надежда трудилась с утра до ночи, остальные члены семьи занимались своими делами. Сестры Василия приезжали на выходные из города, но их мужья даже не думали помогать по хозяйству. Они вели себя как гости, хотя дом был их родным.
– Да ты чего такую кастрюлю маленькую взяла? – смеялся над молодой супругой Вася. – Сегодня же пятница: сестры мои с семьями приедут сегодня вечером. Бери самую большую кастрюлю и не жалей ничего: аппетит тут у всех хороший на свежем воздухе.
Так и жила Надежда в семье – убирала в доме, ходила за птицей, поливала огород, доила корову, варила поросятам, разве что с мужем на пасеку не ходила, и к здоровому бычку опасалась подходить.
В пятницу, как и предупреждал Василий, приехали две сестры вместе с мужьями и детками: в доме стало шумно и весело. Внучки радостно бегают вокруг бабушки с дедушкой, а те их привечают: то шоколадку дадут, то каждому по конфетке.
Родные стены к лету стали давить. Когда Надя, сгорбившись над корытом с бельём, услышала крик свекрови, её руки задрожали:
— Кто последний брал ухват?! Опять на место не положили!
— Это я, Марья Петровна — Надя вытерла мыльные руки об фартук. — Виновата…
— Я его полдня из-за тебя искала! — Петровна швырнула ухват в печь. — И учись вещи класть откуда взяла, а то как в цыганском таборе живём!
Той ночью Надя впервые проплакала в подушку. Василий, повернувшись на бок, пробормотал сквозь сон: «Не реви, всё нормально».
Кризис наступил, когда сестры Василия поняли, что Надя смирилась со своей ролью рабыни в семье мужа.
— Наденька, голубушка, — Таня сунула ей связку грязных комбинезонов. — Постирай, а? У меня спина, а в городе моя стиральная машинка так белье не отожмет как ты своими руками.
— Да я же… — Надя посмотрела на гору старой картошки в погребе, которую надо было перебрать к обеду.
— Чего «я же»? — Оля, вторая золовка, лузгала семечки за столом, мусоря еще и на пол. — Ты ведь в доме младшая, тебе и работать. Мы-то гости!
К вечеру когда Надя, спотыкаясь от усталости, уронила ведро с молоком, Михалыч ударил кулаком по столу:
— Совсем обленилась! Марфа из-за тебя теперь доиться не даёт, уж больно ты с ней нянчишься!
Василий молчал, ковыряя вилкой картошку. Его руки пахли дёгтем и потом — он целый день латал крышу сарая.
— Василь… — ночью Надя тронула его за плечо. — Я беременна.
Он повернулся, глаза блестели в лунном свете.
— Вот и славно, — обнял её, пахнущий сеном и махоркой. — Ребёнок в большой семье — благословение.
Надя прижалась к его груди, слушая, как за стеной свекровь ворчит: «Опять ночами шуршат, как мыши. Завтра Надьке дров нарубить дам — энергии много, а у Михалыча спину прихватило».
Утром, поднимаясь с постели, Надя почувствовала, как тянет низ живота. Но в свинарнике уже хрюкали голодные поросята, а на плите шипел чайник Петровны.
Это был именно ее чайник, из которого разрешалось пить только ей, ну и кому она соизволит налить чая из домочадцев. Наде Петровна из своего чайника чай не предлагала.
«Ничего, — думала она, натягивая резиновые сапоги. — В большой семье не бывает легко. Бабушка же говорила — терпение и труд всё перетрут».
Но когда через неделю на огороде у неё закружилась голова, и она упала лицом в грядку с морковью, Надя вдруг чётко поняла: перетирает не проблемы — её саму.
– Что, сыночек, не надолго хватило твоей женушки, уже полы отказалась в доме мыть, а куда мне бабке-старой во всем доме убираться? – выговаривала сыну Петровна.
На самом деле, в доме до Надежды редко кто полы во всем доме намывал. Петровна особо не любила убираться и возиться в грязной воде, поэтому обычно подметался Вася, обильно смочив поверхность пола мокрым веником.
А Надежда в слезах звонила бабушке, чтобы рассказать, какие странные порядки существуют в родительском доме мужа, но она еще не знала других подробностей.
Настало время созревания урожая – пошли первые помидоры и огурцы.
Жара стояла такая, что воздух над грядками дрожал, как раскалённое стекло. Надежда, в соломенной шляпе с оборванными полями, аккуратно срезала ножницами первый алый помидор. Его бархатистая кожица блестела от росы, будто плакала от счастья. За неделю ящики на веранде наполнились:
• 15 кг огурцов с пупырышками как жемчуг
• 23 кг помидоров разных сортов
• Ведро хрустящего редиса
Петровна, сидя в своей «крепости» — комнате с баррикадами из коробок с вареньем — почуяла неладное. Её нос, годами вынюхивавший малейшие признаки неповиновения, задёргался, когда Надя пронесла мимо дверного проёма корзину с овощами.
— Стой! — голос свекрови прозвучал как удар хлыста. — Ты это куда по-воровски крадёшься?
Комната Петровны оказалась кладовой импровизированного колхоза:
• Два холодильника «Бирюса» 1987 года выпуска
• Морозильная камера, гудевшая как танк
• Полки с банками, маркированными царапками от ржавых гвоздей на крышках.
– Марья Петровна, первый урожай поспел! Вот хотела салатик к ужину нарезать, – оправдывалась Надежда, у нее было такое ощущение, что она украла урожай с собственного огорода.
– Слушай, дочка, я тебе так скажу – ты сюда пришла к нам жить, а не мы к тебе. Поэтому соблюдай наши семейные порядки.
– Это наш огород, а не твой, поэтому урожаем распоряжаться буду я. Это, надеюсь, тебе понятно? – заявила Петровна, недобро посматривая на свою обескураженную невестку.
-Да я разве себе… Я для всех салатик хотела сделать, – со слезами на глазах оправдывалась Надежда.
– Мы, девка, и так на земле живем, тут что пройдем сорвем, там что с грядки съедим, а городским нашим что есть прикажешь?
– Так что сейчас все эти огурчики с помидорчиками помой и мне сложи в комнату, а я себе в холодильник буду складывать, – распорядилась Петровна.
– Так зачем их складывать, когда свежие-то они вкуснее? – не понимала Надежда.
– Вот дочки мои с внучатами из города приедут, тогда и на стол им порежешь с огорода, а это я в сумочки им в город сложу, пускай кушают, – без тени зазрения заявила Петровна.
Вечернее небо окрасилось в багрянец, когда Надя, сидя на крыльце, чистила картошку на ужин «для семьи». Из распахнутого окна доносилось:
— …а эту красоту Оленьке отправим, — Петровна укладывала помидоры в коробку из-под обуви, пихая меж ними скомканные куски еще советских газет, чтобы они не помялись при транспортировке.
Вечерний воздух пропитался запахом перегоревшего подсолнечного масла. На кухне, где когда-то Надя с любовью развешивала занавески с ромашками, теперь зияла трещина на дверном косяке, — след прошлой семейной ссоры. Василий, в засаленной футболке, швырнул на стол связку ключей от сарая. Звяканье металла смешалось с тиканьем часов-ходиков, подаренных Петровной на свадьбу.
— Ты вообще понимаешь, что творишь? — он бил кулаком по жестяной банке с гвоздями, оставшейся после ремонта крыши. — Всё село уже ржёт, что у Михалыча невестка – лодырь!
Надя, стоя у печи с пригоревшей кашей, сжала в руке половник как оружие. Её фартук, когда-то белоснежный, теперь напоминал карту боевых действий — пятна от свёклы, круги от молока, разводы глины.
— А ты спроси, почему твоя мать все продукты в город твоим сестрам отправляет, а работаем тут мы?! — голос её сорвался, когда взгляд упал на фотографию в рамочке: они с Васей на фоне яблонь в день помолвки. Он тогда, смеясь, сунул ей за воротник гусеницу.
Василий рванул холодильник — дверца со скрипом открылась, обнажив три банки солёных огурцов с этикеткой «Для Оли».
— Вот! — он тряс банкой перед её лицом, где плавало зонтики укропа. — Мать даже закрутки делает для семьи! А ты? Ты что сделала? Яйца спрятала?!
— Я еще и закрутки должна для твоих сестер делать? А яйца я Петровне не отдала, потому что она их опять в город твоим лентяйкам-сестрам отправит. Я уже сама неделю яиц не ела, а у твоей матери в комнате уже ведерко с ними стоит, дожидается приезда твоих сестренок!
Надя резко развернулась, и половник со звоном ударился о чугунную сковороду.
Василий замер. На секунду в его глазах мелькнуло что-то человеческое — может, воспоминание о том, как они с Надей только встречались, и он ухаживал за ней, и даже делал романтический ужин из глазуньи.
Но тут с чердака донёсся голос Петровны:
— Васенька! Принеси на холодильнике таблетки от давления, твоя женушка меня сегодня совсем уморила. Специально издевается над старой бабкой, хочет меня в могилу свести, чтобы самой в моём доме хозяйничать!
Его лицо снова стало каменным.
— Ты слышала? Совсем распоясалась… — он швырнул открытую банку с малосольными огурцами в раковину, где та разбилась с тоскливым звоном.
Ночью Надя лежала, уставившись в трещину на потолке, напоминающую карту их участка. Василий ворочался рядом, пахнущий самогоном и злобой. Когда его рука потянулась к её бедру, она резко встала:
— У меня голова болит.
— Да у тебя всегда что-то болит! — он пнул табуретку, на которой лежала её ночная рубашка. — Может, это ты больная? Может, к бабке сходить, пусть порчу снимет?
Утром Наде объявили, что она отстранена от сбора яиц, теперь это делала сама Петровна.
– Вот, по твоей милости маме теперь работать приходится! – лишь корил жену Василий.
У курятника её ждал свекор. Михалыч, облокотившись на вилы, ухмылялся:
— Что, золотая, решила на чужое добро рот разинуть? А ты знаешь, сколько моим дочкам в городе денег надо на жизнь? А откуда у них деньги, все за мизерную зарплату работают? Вот и будем яйца продавать, заодно еще одну коровку заведем, чтобы и дочкам продуктов хватало, и чтобы от продажи натуральных продуктов деньги им копить.
Когда Надя, сжав кулаки, двинулась к дому, из окна второго этажа донеслось:
— Смотри-ка, наша княгиня на бунт поднялась! — сестра Таня высунулась с пачкой семечек. — Вась, а твоя-то небось уже и уйти собралась?
Василий, вылезавший из погреба с банкой солёных арбузов, замер. Его глаза, цвета перестоявшегося чая, вдруг стали мокрыми:
— Ты… ты и правда уйдёшь?
В этот момент Надя поняла страшное: он не тиран. Он — заложник, выросший в клетке под названием «семейные традиции». Его кулаки сжимаются не от злости, а от страха оказаться изгоем.
Кухня семейства Петровны превратилась в поле боя. На столе дымился самовар, чьё медное брюхо отражало искажённые лиц участников драмы. Холодильник «Саратов» с наклейкой «Слава КПСС!» стоял в углу как семейный алтарь — его верхняя полка была завалена конвертами с деньгами, перевязанными аптекарской резинкой.
Петровна, в ситцевом халате с выцветшими розами, сидела как судья на трибуне. Её пальцы барабанили по клеёнке, оставляя жирные отпечатки от только что съеденной жареной картошки:
— Сынок, а ну-ка повтори — когда у тебя зарплата? — голос звенел, как лезвие косы.
Василий ёрзал на табурете, чувствуя, как пот стекает по спине под тесной рубашкой. Его взгляд метнулся к Наде, которая стояла у печи, сжимая в руках чугунную сковороду «Силуэт» 1962 года выпуска и свою зарплату молодого агронома в местном колхозе, которая была лишь на 20 рублей меньше председательской.
— Мам, я же не против отдавать зарплату на общие семейные нужды… — он потянулся к холодильнику, чтобы выложить пачку денег на него но Надин взгляд остановил его как удар током.
В семье Петровны было принято, что все деньги домочадцы складывают на верхнюю крышку холодильника, а та уже забирает их себе и тратит по своему усмотрению.
Надежда сделала шаг вперёд. Солнечный луч из окна упал на её обветренные руки.
— Марья Петровна, — её голос дрожал, но не от страха, а от ярости, — вы забыли одну деталь. — Это мой муж, и его зарплата Вам не принадлежит, также как и моя!
– Не дури, девка, клади получку мне на холодильник, а я потом распределю в семье – кому сколько надо, – не шутя проговорила Петровна таким тоном, что других вариантов тут больше и быть не может.
Надежда как пила чай, так поперхнулась от такой наглости свекрови.
– Надь, ты чего? Мы все матери получку отдаем, а она в финансах грамотная, сама уже распределяет на что потратить, – проговорил Вася, – у нас в доме так заведено.
– А эти… городские тоже твоей маме зарплату отдают, или там какой процент предусмотрен? – с издевкой спросила Надежда у мужа.
– Так им зачем сдавать, они же вместе с родителями не живут? У них отдельное хозяйство, с нами несвязанное, – дожевывал кусок колбасы Вася.
Надя впервые посмотрела на Василия совершенно другими глазами: “Эх… ну какой же ты Вася… валенок: ты тут работаешь во все лопатки, а у тебя весь урожай, продукты и даже твою получку из подноса уводят твоим же сестрам. Да ладно уводят, сам отдаешь…”, – подумала Надя.
Михалыч, застывший на пороге с пенсионным удостоверением и пенсией, вдруг фыркнул. Его борода задрожала, выдавливая из себя:
— Петровна, а может, правда… — он махнул бумагой в сторону молодых, — пусть птенцы сами летать учатся?
Петровна вскочила, опрокинув банку с солёными груздями. Рассол растекался по столу, как границы её власти:
— Ты! — она трясла перед Надей ключами от морозилки, — думаешь, сковородкой меня напугаешь? Я троих рожала в поле!
Василий вдруг увидел жену по-новому. Её фигура, освещённая закатным светом, напоминала ту самую фарфоровую куклу из бабушкиного сундука — хрупкую, но с стальным каркасом внутри.
– Сковородка? Зачем это насилие? Вот, смотри, Петровна, что у меня в руках. Это твоя сбер.книжка, где все деньги лежат! Ой, сколько тут денег у тебя лежит, сколько записей. И кому же ты всё это копишь? – с издевкой посмотрела Надя на свою свекровь.
– Отдай сейчас же! Не твои деньги, не трож! – каким-то не своим истеричным голосом заголосила Петровна.
– Ага, вот оно Кощеево яйцо и нашлось, а ну как его в топку засунуть, что будет? – Надя подошла к дровяной печи, на которой грелся чайник Петровны и открыла чугунную дверцу. Отблеск яркого пламени в печи осветил всю темную комнату, в которую с трудом пробивался свет, сквозь грязные замызганные шторы.
– Не смей! Дочка, не смей! Всё равно в сберкассе вторая такая же есть, по ней выдадут! – кричала Петровна, не посмев пошевелиться, чтобы не спугнуть Надежду.
Надя демонстративно налила себе кипятка из личного чайника Петровны и уселась рядом с печкой.
– А у меня тетка в сберкассе заведующая. Глядь, и дубликат затеряется где? А доказательства, что на тебе столько денег лежит – в пепел превратятся! – хохотала Надежда.
– Да что же это творится! Какая-то сирота, какая-то девка с улицы хозяйничает в моем доме?! – голосила, но ничего не могла сделать Петровна.
– Вася, скажи ей, чтобы образумилась! – скомандовала сыну старушка, но Вася уже не имел былой власти над своей супругой.
Петровна было привстала, но тут же рухнула на стул, вдруг ставшая маленькой старушкой. Её власть таяла быстрее, чем лёд в растаявшей морозилке.
— Ты… — она тыкала дрожащим пальцем на невестку, — будешь жалеть…
— О чем? Петровна? О беспросветных обязанностях рабыни в твоей семье? Ах-ха-ха! – рассмеялась в голос Надежда.
— Я лишь буду жалеть о том, что хотела нормально жить среди звериной стаи, которая насмерть стремится забить чужака! Но теперь скипетр в моих руках, и ты от меня никуда не денешься! – Надежда победоносно трясла в руках сберкнижку Петровны и демонстративно уронила на пол её чайник, как символ былой власти.
— Королева умерла, да здравствует Королева! – захохотала Надежда.
—Михалыч, а ты чего как не родной-то? Чего ручонки-то с пенсией дрожат как банный лист? Давай-ка сюда свои гроши, мы их посчитаем и употребим по справедливости! – поманила свекра пальчиком Надя, а тот, покосившись на съежившуюся за минуты супругу, нерешительно протянул их пенсию за двоих в руки невестке.
С тех пор въезд в дом по пятницам сестрам Василия был воспрещен, а из трубы некогда бывшего дома Петровны повалил белый дым, который означал, что в доме выбрали новую “маму”.
Вскоре неподалеку от старого родительского дома уже возвышался новый кирпичный двухэтажный дом “Надеждин дом”, как его в шутку прозвали местные. Трудились над его возведением Василий с Михалычем.
– Так, Петровна, чего разлеглась посреди рабочего дня? Забыла про свои обязанности по сбору яиц, да смотри, если замечу недостачу, мало тебе не покажется! – грозила пальцем возрастной свекрови невестка.
Надежда усвоила урок. Теперь она была молодой и сильной, теперь она прибрала к рукам власть в мини-государстве Петровны, теперь она, упершись руками в свои потолстевшие бока, властно наблюдала за стройкой своего замка, а крепостными были теперь они Василий с Михалычем, а бывшая хозяйка дома, словно монашка, сосланная в монастырь, выглядывала из своей кельи чтобы выполнить приказание Надежды.
А полы теперь мыли по графику – Вася, Михалыч и Петровна, а Надежда частенько забывала снять калоши, ну так… чтобы домочадцам жизнь медом не казалась.