На обед был куриный суп с вермишелью и критикой.
— Алла, а ты что — зелень в суп не режешь? — укоризненно спросила Раиса Михайловна. — Игорь любит, чтобы сверху укропчик. А у тебя как-то… не с душой. Как из столовки.
— Раиса Михайловна, может, Игорь сам себе сверху что-нибудь накидает? — Алла усмехнулась, но руки дрожали.
— Я смотрю, ты раздражённая, — спокойно заметила свекровь, отпивая компот. — У женщины, которая счастлива в браке, нет такой нервной мимики. Это я вам как медсестра с тридцатилетним стажем говорю.
— А у женщины, которая счастлива, нет вымытых полов с шести утра и кривой рожи свекрови у себя над подушкой, — рявкнула Алла.
Наступила тишина.
— Что ты сказала? — сдавленно переспросила Раиса Михайловна, медленно ставя чашку обратно в блюдце.
— А что вы услышали?
— Ты, видимо, забыла, в чей дом приехала, — сказала свекровь, наклоняясь ближе. — Забыла, что тебя никто сюда силком не тянул.
— Я-то как раз помню, кто меня тянул. Вот он, — Алла ткнула пальцем в сторону открытой двери, где маячил силуэт мужа. — Уж он-то постарался. “Давай, Аллочка, отдохнём у мамы”, — передразнила она, срываясь. — Как будто у мамы — это Греция. А у мамы — это концлагерь с клубничным вареньем.
Раиса Михайловна встала. Медленно. По-снайперски.
— Вон из кухни. Скатертью дорога. А то я, видите ли, стараюсь, готовлю, убираю, а эта королева с претензией приехала по лавровые венки. Не нравится — чемодан в руки и марш обратно в свои квадратные метры!
— Спасибо за идею, — сказала Алла, поднимаясь. — Только чемодан ещё надо найти. Он, видимо, где-то под банками с огурцами и вашими амбициями.
— Это ты мне?! — Раиса Михайловна вспыхнула. — Да если бы не я, вы бы с Игорем сгнили в своей ипотеке!
— А если бы не вы, мы бы, может, жили как люди, а не как заложники ваших идей о правильной жизни!
Игорь вошёл на кухню как раз в момент, когда Алла всерьёз схватилась за ручку сумки и попыталась вынести чемодан из кладовки, но наткнулась на ряд кастрюль, и одна — очень уместно — грохнулась ей на ногу.
— АААА!!! — завопила Алла и застряла между дверью и алюминиевым колоколом, упавшим ей прямо на пальцы.
— Да что ж ты такая неуклюжая! — закричала Раиса Михайловна, подбегая.
— Что ты орёшь? Она же ударилась! — наконец-то выдал Игорь.
— А ты помолчи! Всю жизнь молчал, вот и дальше сиди! Или будешь за ней ходить с утюгом, гладить ей простыни и совесть?!
Алла встала. Пальцы горели, в глазах темнело.
— Всё, — сказала она тихо. — Я ухожу.
— Куда?! — хором спросили оба.
— Не знаю. На вокзал. В лес. В монастырь. Лишь бы подальше от этого дурдома.
— Ты преувеличиваешь, — попытался Игорь, но Алла резко повернулась:
— Я работаю как вол, потом приезжаю сюда, чтобы снова работать. Ты молчишь, она командует, я выгораю. У меня нет жизни. У меня — вы. И этого больше не будет.
Раиса Михайловна схватилась за сердце:
— Ой, ой, давление! Вызывайте скорую! У меня пульс — как у загнанной лошади!
— Не надо спектаклей. Не сработает, — холодно сказала Алла.
— Да ты ведь даже детей мне родить не хочешь, — вскрикнула свекровь. — Всё ты! Всё ты! Себя только и жалеешь!
Алла почувствовала, как всё внутри взрывается.
— А знаете почему?! Потому что я не хочу, чтобы у моего ребёнка была бабушка, которая будет каждый день объяснять ему, как его мать всё делает не так!
— Ах ты!.. — Раиса Михайловна резко подошла ближе и… ударила Аллу по щеке.
Тишина.
Игорь замер. Алла замерла. Даже холодильник, кажется, перестал гудеть.
— Всё, — прошептала она, прикладывая ладонь к лицу. — Спасибо. Вы мне очень помогли. Теперь я точно уверена в своём решении.
Она вышла из кухни, прошла в комнату, достала куртку и, прихрамывая, вышла за порог.
— Алла! — закричал Игорь.
— Не звони. Не пиши. Не ищи. Я больше не ваша. Ни твоя. Ни её. Я — своя.
Дверь хлопнула.
Раиса Михайловна упала на стул.
— Ушла. Ушла, чтоб её…
А Игорь смотрел в окно и впервые в жизни чувствовал, что что-то действительно потерял.
И, что самое страшное — вполне заслуженно.
Алла сидела на автовокзале, кутаясь в тонкую куртку, и смотрела в мутное стекло кассы. За ним неспешно перемещалась женщина с видом вечной усталости — словно между маршрутами на Вязьму и Полоцк она успела прожить десять чужих жизней.
Часы показывали 08:47. Прошло всего два дня.
Два дня тишины. Ни одного звонка от Игоря. Ни единой попытки что-то объяснить, спросить, уговорить. Алла честно — ждала. Не потому что хотела вернуться. Просто, чтобы убедиться: её уход хоть кого-то задел. Хоть чуть-чуть.
Впрочем, не задел.
Задела кастрюля, ударившая по ноге.
Задела пощёчина — совсем не случайная, а выстраданная, идейная, как выстрел из старого маузера по гордости и терпению.
А она — не вернулась. Потому что поняла: это — не дом. Это — театр одной актрисы и одного мебельного набора по имени Игорь.
Ей хватило. Теперь — только вперёд.
И в этот момент раздался звонок.
Он.
Алла не сразу ответила. Минуту смотрела на экран. Потом нажала зелёную кнопку — не потому что хотела говорить. Потому что надо было поставить точку.
— Алла… — голос был сиплый, будто он всё утро тренировался плакать, но так и не вышло.
— Ага?
— Я… я не знаю, с чего начать.
— Начни с извинений. Или со списка мебели, которую тебе не жалко мне отдать в случае развода.
Пауза. Он вздохнул:
— Она не хотела. Это всё эмоции…
— Ты серьёзно сейчас? Это было не в первомайском порыве. Это была рука, которая тянулась ко мне год. Просто раньше метила словами.
— Ну ты же знаешь, она просто вспыльчивая…
— Нет, Игорь. Она не вспыльчивая. Она — токсичная. Властная. И ты позволил ей мной вытирать ноги, потому что тебе было удобно сидеть между нами, как Буратино между двух кошек.
— Я не знал, как быть…
— Да знал. Просто выбрал не делать ничего. И это тоже выбор, Игорь.
Он замолчал. Алла ждала, но слов не было.
— Ну?
— Я… я хочу, чтобы ты вернулась.
Алла усмехнулась. Горько.
— А я нет.
— У нас ведь было хорошее…
— Было. Пока ты не начал путать любовь с молчанием. Пока твоя мама не решила, что ты женился на посудомойке с дипломом.
— Я думал, ты сильнее.
— Я тоже. Но, знаешь, даже у прочного бетона есть точка излома. Моя — это её ладонь на моём лице. И твоя тишина после.
Снова пауза.
— Алла, я… я ведь тебя люблю.
— А я — себя.
Она сбросила звонок.
Обернулась — в зале стояла женщина лет семидесяти, с тусклым взглядом, держащая за руку внучку. Та дергала её за рукав и что-то лепетала. А бабушка смотрела на Аллу. Внимательно. Будто поняла всё. Как будто тоже когда-то стояла с чемоданом на этом самом вокзале, вырвавшись из такого же дома, где «не принято ссориться» — потому что всё решает мама.
Алла впервые за два дня расплакалась. Не истерично. Тихо. Слёзы были солёные, но светлые. Не от боли — от ясности.
Через неделю Алла сняла квартиру. Маленькую, но свою. С окнами на пустырь — зато никто не смотрел ей в тарелку.
Вещей было мало, зато ни одна из них не осуждала её за неоструганную морковку.
Она купила себе тюльпаны — впервые в жизни сама себе. Никто не «заслуживал» их по праздникам. Она просто захотела и купила. Чёрт побери, оказывается, можно!
Работа осталась та же — но теперь в обеденный перерыв она не мчалась по зову мужа/матери/жизни, а сидела в парке, пила кофе и чувствовала, что она есть.
Иногда Игорь писал. Односложные фразы: «Живёшь где?» — «Ты одна?» — «Ты вернёшься?».
Она не отвечала. Потому что всё уже сказала.
Однажды вечером, в автобусе, к ней подсела молоденькая девочка. Лет двадцать. Студентка. Начала с классического:
— Извините, вы не подскажете, где тут остановка «Библиотека»?
— Через три, — ответила Алла. Потом улыбнулась. — Там всегда пробка. Можно выйти на «Мира» и пешком.
— Ага. Спасибо… А вы такая… сильная. Вид у вас такой… как у тех, кто уже прошёл через всё, — девочка покраснела. — Простите, глупость сказала.
Алла посмотрела в окно. И вдруг почувствовала: она больше не сжимается от слов. Не дёргается при слове «муж». Не боится быть одна. Потому что она не одна — с ней её решение. А оно весит больше любого «ты же должна».
Через месяц она узнала от общей знакомой, что Игорь живёт с матерью. Безвылазно. Раиса Михайловна сильно болела. Он ухаживал. Всё молча. Как и жил.
Алла подумала — и не почувствовала ничего. Ни злости. Ни жалости. Просто — тишину. И за этой тишиной — себя. Живую. Свободную.
Конец.
