Через минуту в коридоре стояли обе: Катя — в светлом пальто, с глазами «я такая несчастная», и Марья Ивановна — как дирижёр, только без палочки.
— Светочка, солнышко… — начала она.
— Входите. Разувайтесь. Только сцены — без слёз, ладно? Напольное покрытие новое.
Катя зашла первой, аккуратно, будто в музей чужого терпения.
— Я правда не хотела… — начала она тихим голосом. — Просто ситуация вышла из-под контроля.
— Ага. Особенно контролировать ты не умеешь сроки аренды и свой бюджет. Удобно.
— Свет, я бы заплатила. Но там с картой проблема… и билеты, и такси… — лепетала Катя.
— И вот ты уже у моей двери. Магия.
Марья Ивановна встала по центру кухни. Как будто собиралась произнести речь перед выпускниками.
— Светлана, я как мать обязана сказать. Мы — семья. И в трудные времена мы должны быть вместе. Помогать друг другу. Не делиться квартирами, а делиться душой!
Света опёрлась на стул.
— Марья Ивановна. Моя душа — это бетон и кирпич. С мебелью. Она сдаётся за деньги. Не бесплатно. И не по звонку из Ниццы.
Катя захлопнула сумочку.
— Я вижу, вы меня ненавидите.
— Нет. Я вас презираю. А это не одно и то же.
— Ну и живите с ипотекой. Одни. Ужасный человек.
— Зато самостоятельный.
Когда дверь за ними закрылась, Света не села. Стояла. Долго. Потом набрала риелтора.
— У меня есть ещё комната. На даче. Давайте и её сдадим. Мне нравится быть злой и богатой.
Вечером вернулся Андрей. Уставший, помятый, с пакетом супермаркета. Поставил его молча.
— Они приходили? — спросил.
— Угу. Было шоу. Жаль, без билетов.
— Ну и как?
— Как всегда. Они думают, что если ты не подпускаешь их к себе с тапками, ты — монстр.
Он выдохнул.
— Свет… я между вами… я не знаю, как себя вести.
— Веди себя как мужчина. Не как сын. И не как брат. А как взрослый человек, у которого есть семья — здесь.
Он опустил глаза.
— Я не знаю, осталась ли у нас семья.
— Тогда решай. Но быстро. Потому что я точно осталась у себя.
На следующее утро Света нашла в ванной его бритву. Исчезшую неделю назад. И зубную щётку. Синюю. Купленную в день, когда они въехали в новую квартиру.
Он вернулся. Молча. Без цветов. Без пафоса. Просто поставил свои вещи на место. А потом сказал:
— Я хочу быть не между. Я хочу быть с тобой.
Она не ответила. Только кивнула.
Андрей вернулся. Но, как выяснилось, не домой, а «вещи положить». Несколько дней он ходил по квартире тихо. Как призрак. Ни ссоры, ни объятий, ни даже неловких разговоров. Вечером сидел на кухне с ноутбуком, пока Света смотрела сериалы в спальне.
Он как будто вернулся, чтобы не быть виноватым. Но не чтобы быть рядом.
— Андрей, — сказала она через неделю, утром, ставя чашку рядом с ним. — Нам нужно поговорить.
Он напрягся, как школьник на диктанте.
— Опять?
— Нет, не опять. В последний раз.
Света не повышала голос. Говорила спокойно, чётко, почти математически.
— Я устала жить в режиме «сегодня ты с мамой, завтра со мной». Я не справляюсь с этим качанием лодки.
— Я просто хотел быть честным. Не выбирать между вами, — тихо.
— Андрей, — она наклонилась к нему, — ты уже выбрал. Когда начал уговаривать меня ради сестры. Когда ушёл к маме. Когда стал молчать вместо того, чтобы быть мужем.
Он молчал. Пил кофе. У него дрожала рука.
— Я перевожу ипотеку на пополам. Банк согласен. Квартира в равной собственности — плати равную часть.
— Света… — он закашлялся. — Ты что, серьёзно?
— Абсолютно. Я не тяну нас двоих. Не собираюсь больше играть в «добрую жену» в обмен на упрёки. Хочешь быть свободным братом и сыном — будь. Но ипотека — не эмоции. Тут всё по бумажке.
— А мы? — глухо спросил он. — Это конец?
Света посмотрела ему в глаза.
— Это — точка. Может, не последняя. Но сейчас — точно точка.
Вечером Андрей ушёл. Сам. Без скандала. С пакетом. Переехал к матери. Света не плакала. Только включила «тихий час» — выключила телефон, закрыла шторы, и уснула впервые за три месяца без тревоги в груди.
Через три дня она стояла в очереди в банк. На встречу с менеджером. Рядом — женщина её возраста, с потухшим взглядом и кучей бумаг в руках. Света улыбнулась:
— Ипотека?
— Развод, — вздохнула та. — Делим всё. Даже пылесос. А вы?
— Ипотека и развод. Одновременно. Но пылесос оставила себе. Он хотя бы всасывает, в отличие от мужа.
Женщина рассмеялась. Потом вздохнула снова.
— И что вы теперь будете делать?
Света задумалась.
— Жить. Как я хочу. И сдавать всё, что можно. Включая ожидания.
Прошло две недели. Андрей не звонил. Катя — тем более. Мама писала короткие сообщения:
«Света, Андрей переживает. Но он — взрослый. Сама понимаешь».
На что Света не отвечала. Потому что взрослость — это не возраст. А выбор.
Однажды вечером, возвращаясь с работы, она увидела его. Андрей стоял у подъезда. В руках — букет. Без крика. Без обвинений. Просто ждал.
— Я понял, — сказал он, когда она подошла. — Поздно. Наверное. Но понял. Ты — не банкомат. Ты — человек. С границами.
Света кивнула.
— А ты — не муж. А был. Слишком долго.
Он протянул ей цветы.
— Мне жаль. Я правда…
— Оставь. Маме подаришь. За выдержку.
Она открыла дверь подъезда и вошла.
Он остался на улице.
С букетом. С жизнью, которую просрал.
Финал.
Через месяц Света оформила доверенность агентству: теперь её квартира сдавалась стабильно, без нервов.
Она впервые за годы поехала отдыхать одна.
В самолёте рядом сидел мужчина. Её возраста. Разговаривали, смеялись. Ни слова о бывших. Ни намёка на ипотеку.
А когда он спросил:
— А вы чем занимаетесь?
Она улыбнулась:
— Я — человек. Который вовремя сказал «нет».
Конец.