Теперь у меня тоже отпуск. Только от вас.
Катя жила у Ани — своей подруги с третьего курса, которая, в отличие от неё, вовремя поняла, что брак — не аттракцион и не реабилитационный центр для взрослых мужиков.
Квартира у Ани была двухкомнатная, уютная и до странного свободная. Как будто воздух в ней знал: тут никто не будет залезать в твои шкафы и критиковать за кофе без сахара.
— Ну ты дура, конечно, — честно сказала Аня в первый вечер, наливая вино в бокалы. — Но теперь хоть с умом.
— Я не дура, — Катя отпила. — Я… долго терпела.
— Тоже вариант, — пожала плечами подруга. — Слушай, а он хоть пытался тебя остановить?
— Не сразу, — Катя ткнула пальцем в экран телефона. — Смотри.
Там были десять непрочитанных сообщений от Дмитрия. Последнее — голосовое:
— Катя, я не понимаю, что происходит. Мы с мамой прилетели, заселились, здесь красиво, тепло. Ты всё испортила. Я просто не узнаю тебя. Что с тобой случилось? Ты ведь знала, что мама с нами поедет, зачем так? Зачем устраивать спектакль? Дай мне шанс всё объяснить, пожалуйста…
— Он там реально отдыхает? — подняла бровь Аня. — После твоего ухода? Да он, мать его, не человек, а скумбрия.
— Мама с ним. И кастрюля с компотом, — криво усмехнулась Катя. — Всё как он любит.
— Господи, да ты счастливая женщина, что успела сбежать. Я вот думала, ты до пенсии будешь страдать.
Катя молчала. В груди — пусто. Нет ни боли, ни радости. Как будто всё случилось с кем-то другим. Только воспоминания лезут в голову, как тараканы. Вот она готовит ужин, Наталья Петровна приходит, поднимает крышку сковородки и говорит: «У тебя опять мясо сухое, Дима такое не ест».
Вот Дмитрий смотрит на Катю и говорит: «Ты бы пораньше вставала, а то мама уже посуду помыла, пока ты кофе пила».
А потом — отпуск. Который она сама придумала, спланировала, выбрала отель. А потом вдруг всё «мы решили». Без неё.
— Он звонил? — спросила Аня.
— Три раза. Я не брала.
Аня закурила, открыв окно, и сказала с дымом:
— Всё равно придёт. Притащится. Молча, с глазами щенка. Потом скажет: «Ты всё не так поняла, мама не хотела тебя обидеть». А ты что?
— А я скажу: знаешь, Дима, мне просто стало не всё равно.
— Красиво. Только не забудь на нём тапок швырнуть. Для усиления эффекта.
На четвёртый день Катя вышла в магазин, и у подъезда её уже ждал Дмитрий. В куртке, мятый, усталый, но всё такой же… свой. До боли.
— Мы можем поговорить? — тихо спросил он.
— Только не начинай с фразы «мама волнуется», — ответила Катя, проходя мимо. Он пошёл следом.
— Катя, ну послушай… Я не хотел, чтобы так вышло. Мы просто думали, что это будет семейный отдых.
— А я — что у меня семья, а не комендантский час с мамой начальником.
— Ну не преувеличивай! Она просто заботилась…
Катя остановилась, обернулась:
— Дмитрий. Когда человек раз в неделю проверяет твой холодильник, переставляет кастрюли, указывает, когда ты должна вставать, и постоянно говорит, что ты недостойна — это не забота. Это — контроль.
— Но ты могла сказать!
— А ты мог заметить. Я не вещь. Я жена. Была. Пока не поняла, что твоё «мы» — это ты и мама. А я — обслуга.
Он замолчал. Долго. Потом тихо сказал:
— Она просто хотела, чтобы у нас была крепкая семья.
— У нас? Или у вас? — Катя смотрела в глаза. — Ты хоть раз подумал, что мне нужно? Что я чувствую, когда вы обсуждаете планы без меня?
Он опустил голову.
— Я не знал, как по-другому…
— А я — знаю, — Катя развернулась. — По-другому — это когда тебя спрашивают: а ты хочешь, чтобы с нами поехала мама? Или когда ты говоришь жене: дорогая, ты важна. А не: мы решили.
Он шагнул к ней:
— Ты правда хочешь всё закончить?
— Уже закончила. Осталось только подписать.
Он медленно кивнул, словно впервые понял, что это — не шутка.
— Мама сказала, что ты — предатель.
— А я скажу — пусть запишет меня в личный список разочарований. Сама на первом месте, я — на втором.
Дмитрий стоял, как будто его выдернули из другой жизни. А Катя вдруг почувствовала себя высокой, сильной и спокойной. Как будто скинула старый, вонючий, чужой плащ. И под ним — нормальное, свежее платье. Свободное. Без пуговиц.
— Катя… Я всё равно не хочу тебя терять.
— Поздно. Меня ты потерял ещё тогда, когда мама пришла к нам жить «временно», а осталась навсегда.
Он открыл рот, но ничего не сказал. Повернулся и ушёл. Без сцен. Без обещаний. Без драматичной музыки.
Катя стояла посреди двора, в руке — пакет с хлебом и бананом. И вдруг поняла — её никто не держит.
А если не держат — значит, можно идти дальше.
Катя не думала, что всё случится так быстро.
Через неделю после той сцены во дворе она уже стояла в ЗАГСе, где с каменным лицом подписывала бумаги. Рядом — равнодушная женщина в очках с цепочкой, как у библиотекаря, от которой пахло канцелярским клеем и сухой мятой.
— Ваш развод будет зарегистрирован через месяц. Вы можете оспорить…
— Не буду, — сказала Катя. — Спасибо. Всё ясно.
Вышла. Села на ступеньки. Было странно спокойно. Словно внутри — не ураган, не вулкан, не истерика с поеданием мороженого и соплями. А просто… пусто. Как будто вынули какой-то гвоздь, который всё это время держал крышу, и стало светлее.
Аня уже писала:
Купила билеты. Мы летим! Без мам, без кастрюль. Только море, алкоголь и «Катя-вернулась». Пакуйся.
Катя действительно паковалась. Ловко. Уверенно. Без привычного «а вдруг Дима позвонит, напишет, вернётся». Теперь — пусть хочет хоть сто раз. Ей не надо.
Но он всё же написал. На третий день:
«Я всё понял. Хочу поговорить. Давай один раз, просто поговорим».
Катя ответила коротко:
«Давай».
Назначили встречу в кафе возле их старого дома. Маленькое такое, с облезлыми горшками у входа. Там они когда-то ели салат «Цезарь», смеялись, спорили, кто пойдёт за молоком. Всё это казалось настолько… чужим.
Дмитрий пришёл вовремя. Побритый, в свежей рубашке, но уставший, как будто неделю не спал.
— Привет, — сел напротив. — Спасибо, что пришла.
— Не надейся, — сказала Катя и сделала глоток воды. — Я не вернулась. Просто пришла, чтобы услышать, что ты хочешь.
— Я многое понял, Катя. Очень многое. И, наверное, поздно. Но всё же скажу. Мне без тебя… тяжело. Ты была лучшим, что у меня было. Просто я слишком долго думал, что мама права.
— Да, поздно, — Катя посмотрела в окно. — Очень поздно. Понимаешь, ты не просто молчал. Ты участвовал. Ты всегда стоял на её стороне. Даже когда я плакала.
— Я дурак. Я…
— Нет, ты просто мамин мальчик. И тебе удобно было, что я — удобная. Пока не ушла.
Он вздохнул. Повёл плечами.
— Я не хочу всё терять, Катя. Хочу всё вернуть. Я готов к психотерапии. К переезду. К её переезду, если надо. К раздельным отпуском.
— Хочешь знать, чего хочу я? — Катя улыбнулась. — Я хочу, чтобы ты страдал. Чтобы просыпался среди ночи и вспоминал, как я смотрела на тебя, когда поняла: ты предал меня. А потом — чтобы отпустил. Потому что я теперь не твоя. Даже если пожалеешь.
Он замер. А потом медленно кивнул.
— Понимаю. По крайней мере, стараюсь.
— Спасибо, — Катя поднялась. — За всё. Особенно — за компот в самолёт.
Он усмехнулся, почти по-настоящему.
— Это мама настояла.
— Конечно. Теперь скажи ей — её невестка подала на развод. Надеюсь, не подавится борщом.
Катя вышла из кафе. На улице её ждали: таксист махал рукой, сигналил. Чемодан уже в багажнике.
Аня в голосовом сообщении пела:
— Собирай свою попу, женщина, мы летим на свобоооодууу!
Катя рассмеялась. По-настоящему. Так, как не смеялась год. Даже не потому, что смешно. А потому что… живёт. Наконец-то. Сама. Без «мы решили». Без «мама сказала». Без ужина на шесть персон, когда едят трое.
Такси тронулось. А через двадцать минут — аэропорт. Она держала паспорт и билет. Впервые за долгое время всё было по-настоящему: свобода, небо, надежда. И жизнь. Настоящая. Где тебя не сравнивают, не указывают, не затыкают. Где можно — громко. И честно. И по любви. Только по любви.
Финал.
Катя не оглянулась. Дмитрий больше не звонил. Наталья Петровна написала только одно: «Очень жаль, что ты оказалась такой. Дима этого не заслужил».
Катя прочитала и, не дрогнув, нажала «удалить».
А потом был самолёт, солнце, вино на пляже. И мужчина в белой футболке, который в первый же вечер сказал:
— Улыбка у вас… редкая. Не бывает такой у несчастных женщин.
И Катя вдруг поверила — не бывает.