Домик бабы Клавы стоял на отшибе, почти у самого леса. Говорили, что знахарка специально так поселилась – чтоб травы целебные под рукой были. А ещё говорили, что она ведьма и с нечистой силой знается. Но когда припекало – все бежали к ней: то спину прихватит, то ребёнок не спит, то порчу снять надо…
Нюрка несмело постучала в низенькую дверь.
– Заходи уже, – раздалось изнутри. – Чего как мышь под веником прячешься?
В доме пахло травами и свежеиспечённым хлебом. Баба Клава колдовала у печи, доставая глиняный горшок.
– Садись, – кивнула она на лавку. – Чай пить будем. С малиной и зверобоем. Для тебя сейчас в самый раз.
Нюрка осторожно присела.
– А теперь слушай, – старуха налила чай в две кружки. – Историю тебе расскажу. Про себя расскажу.
Она помолчала, словно собираясь с мыслями.
– В сорок восьмом это было. Прислали к нам в деревню нового агронома из города. Молодой такой, красивый… Глазами сверкает, на гармошке играет. А я тогда… Эх, была я, как ты сейчас – коса до пояса, глаза голубые…
Баба Клава отхлебнула чаю, прикрыла глаза, словно видя перед собой ту далёкую весну.
– Закрутил он мне голову. Всё обещал в город увезти, институт какой-то заочный… А как узнал про ребёночка – только его и видели. Уехал быстрее ветра, даже вещи у хозяйки не забрал.
Нюрка замерла с кружкой в руках.
– А деревня-то наша, – продолжала старуха, – она и тогда такая же была. Судачили, пальцем показывали. Мать от позора слегла, отец пить начал. Думала – руки на себя наложу.
Она вдруг резко повернулась к Нюрке:
– Знаешь, что меня спасло? Бабка моя, Аграфена, царствие ей небесное. Привела меня сюда, в этот самый дом, отпаивала травами, а потом научила всему, что сама знала. “Глупая, – говорит, – не в грехе дело, а в любви. Дитя – оно завсегда дар Божий, как ни крути”.
– И что потом? – шёпотом спросила Нюрка.
– А потом сына родила. Красавца, умницу. Профессором в Москве стал, между прочим. Внуки у меня там… А я здесь осталась. Потому как поняла – моё место тут. Где боль людская, где помощь нужна…
Баба Клава поднялась, достала с полки старую фотографию. На пожелтевшем снимке красивый мужчина в костюме обнимал пожилую женщину – помолодевшую лет на двадцать знахарку.
– Вот он, сынок мой, – в голосе старухи прозвучала гордость. – К тому городскому хахалю моему ни разу не ездил, не искал. “Ты, – говорит, – мама, мне за двоих была”. А теперь слушай, что скажу…
Она вдруг взяла Нюркины руки в свои – сухие, шершавые от работы:
– Завтра на почту пойдёшь, заявление напишешь. В декрет раньше уйдёшь – работа у тебя вредная, тяжести таскать нельзя. А как время придёт – ко мне приедешь, я тебе травы дам и роды приму. Сколько уж их на своём веку приняла…
– Баб Клав, – Нюрка всхлипнула, – а как же люди? Засмеют ведь…
– А ты голову выше держи! – старуха стукнула палкой об пол. – Думаешь, я просто так сегодня в магазин пришла? Теперь любая шавка знает – тронут тебя, со мной дело иметь будут. А меня в деревне боятся больше участкового. – Она усмехнулась. – Да и Зинаида твоя – баба боевая, в обиду не даст…
Нюрка вышла от бабы Клавы затемно. На душе стало легче, словно старая знахарка не только словами, но и какой-то древней силой поделилась.
Но судьба готовила новый поворот. У калитки собственного дома Нюрка столкнулась с Василием – местным механизатором, который давно за ней ухаживал. Молчаливый, работящий мужик, на пять лет старше её.
– Нюр, – он мялся, теребя в руках кепку, – ты это… Не слушай никого. Я всё знаю и… В общем, замуж тебя зову.
– Вась, ты что? – опешила она. – Я же… В положении я…
– А мне без разницы, – он впервые посмотрел ей прямо в глаза. – Ребёнок – он невиноватый. А я… Я ведь давно к тебе неровно дышу. Только ты всё на городских заглядывалась…
Нюрка почувствовала, как предательски защипало в глазах.
– Я подумаю, Вась…
– Думай, – кивнул он. – Я ждать буду. Хоть сколько…
В этот момент из-за забора раздался возмущённый голос Петровны:
– Ой, гляньте-ка! Ещё одного окрутить хочет, бесстыжая!
– А ну цыц, кума! – раздался зычный голос. На дорогу, грозно сверкая глазами, вышла Зинаида. – Завидуешь, что твой Колька-алкаш двадцать лет как сгинул, а к моей дочери вон какие мужики сватаются?
Петровна поперхнулась на полуслове. А следом, будто по заказу, из-за поворота вышла баба Клава.
– Что, Петровна, – прищурилась знахарка, – никак не уймёшься? Так я могу и про твою дочку в городе рассказать. Как она от мужа на седьмом месяце сбежала…
– Да чтоб вы… – Петровна махнула рукой и заспешила прочь.
А через неделю случилось такое, от чего вся деревня охнула. На новеньком “Мерседесе” прикатил Димка – тот самый городской хахаль. Припарковался у магазина, весь такой лощёный, с букетом роз.
– Нюра! – крикнул. – Прости! Я всё осознал, развёлся! Давай начнём сначала!
Нюрка как раз ящики с товаром принимала. Выпрямилась, глянула на него – красивого, в дорогом костюме. Только взгляд уже не замирал, как раньше.
– Поздно, Дим, – сказала спокойно. – Поздно спохватился…
– Как поздно? – опешил Димка. – Я же… Я на всё готов! Квартира в центре, машина…
– А я уже не готова, – Нюрка вдруг почувствовала удивительное спокойствие. – Знаешь, у нас в деревне говорят: “Где тонко, там и рвётся”. Вот у нас с тобой – порвалось.
– Да ты что? – повысил голос Димка. – Ты понимаешь, от чего отказываешься? От какой жизни?
– Понимаю, – кивнула она. – От жизни с человеком, который бросил беременную девчонку и телефон сменил. А теперь, как узнал, что я замуж выхожу, прискакал. Гордость взыграла?
У магазина уже собралась небольшая толпа. Василий, привычно молчаливый, встал рядом с Нюркой. Не обнимал, не угрожал – просто стоял. Как стена.
– Да кто он такой? – Димка окинул Василия презрительным взглядом. – Тракторист деревенский? А я…
– А ты – никто, – раздался скрипучий голос бабы Клавы. Старуха появилась словно из воздуха. – Пустое место. Вон, даже розы не наши, оранжерейные привёз. Чужой ты здесь. Езжай, откуда приехал…
Димка растерянно оглядел собравшихся. Деревенские смотрели на него без всякого почтения – чужак он и есть чужак. Развернулся, хлопнул дверцей машины и укатил, поднимая пыль на грунтовке.
– Ну вот и сказочке конец, – хмыкнула баба Клава. – А кто слушал – молодец.
…Свадьбу сыграли по-деревенски – с размахом. Нюркин живот уже округлился, но она была такая счастливая, что никто и не посмел шептаться за спиной. Василий светился как медный самовар, а Зинаида утирала слёзы, глядя на дочь.
Через три месяца Нюрка родила девочку – прямо в домике бабы Клавы, как та и обещала. Василий, который всю ночь просидел на крыльце, первым взял на руки малышку.
– Глянь-ка, – прошептала баба Клава Зинаиде, – как родную держит. Вот где настоящая-то любовь…
А через год Петровна, та самая, что больше всех судачила, прибежала к бабе Клаве с внучкой – животик у малышки болел. И пока старая знахарка колдовала над травами, вдруг сказала:
– А ведь правильно всё вышло у Нюрки-то. По-людски. Василий-то какой отец… Недавно качели во дворе повесил, сам смастерил…
Говорят, счастье – это когда утром хочется на работу, а вечером – домой. У Нюрки теперь так и было. Днём – в магазине, где даже самые злые языки примолкли. А вечером – домой, где ждал Василий с маленькой Надюшкой на руках.
Баба Клава частенько сидела на своей лавочке, поглядывая, как молодая семья гуляет по деревне. Василий нёс дочку на плечах, та заливалась смехом, а Нюрка шла рядом – красивая, спокойная, будто и не было того страшного лета.
– Вот так-то оно и бывает, – говорила знахарка соседкам. – Не там счастье ищем, где оно есть. А оно, родимое, всегда рядышком. Только разглядеть надо.
И каждый раз, когда в Озёрки приезжал её сын-профессор с внуками, она рассказывала им эту историю. О том, как деревенская девчонка не побоялась злых языков и нашла своё счастье. И о том, что любовь – она разная бывает. Городская – она как те розы оранжерейные: красивая, да недолговечная. А деревенская – как ромашка в поле: простая, зато крепкая, до самых морозов стоит.
А Нюрка… Что ж, Нюрка теперь сама знает, какая любовь настоящая. И хоть судачат порой бабки у колодца, мол, “не по любви пошла”, только она-то понимает – именно по любви. По той самой, что не в красивых словах, а в крепком мужском плече и в детском смехе по вечерам.
