— Всё у тебя, Ира, как в больничной столовке. Манная каша без соли. И порядок… Только тебе кажется, что он есть. А на самом деле — бардак. Ни уюта, ни мужика нормального.
Этот, извини, — кивок на Влада, — всё молчит как рыба. Ни слова поперёк. Разве так живут?
Ирина опустила глаза. Влад сжал вилку. За окном гудел ветер, как в старой трубе.
— Вы знаете, Надежда Семёновна, — сказала Ирина, и голос у неё дрожал, но не от страха, а от напряжения, которое копилось слишком долго.
— Вы не моя мать. Вы не имеете права распоряжаться моей жизнью. Вы помогали моей маме — спасибо. Но я вам ничем не обязана. Ни комфортом. Ни тишиной. Ни местом в этой квартире. Это моя квартира. И если вам неудобно, если вам не нравится — катитесь отсюда. Катитесь из моей квартиры.
Влад посмотрел на неё — и впервые за всё время захотел не сбежать, а остаться. Не из долга, не из нужды. А потому что рядом с ней можно было быть собой.
Он встал, подошёл и положил руку ей на плечо.
Надежда вскочила, лицо её дрогнуло.
— Так вот как… Понятно. Ну и ладно, Ирина. Пожили — и хватит. Мы уходим.
Она вышла, хлопнув дверью. Борис долго сидел, потом встал, подошёл к комоду, вынул из кармана блокнот и положил его на край стола перед Владом.
— Ты крепче, чем кажешься, — сказал он. И пошёл собирать вещи.
Квартира будто выдохнула. Вещи уехали вместе с их хозяевами, но воздух остался тяжёлый — как после долгой болезни. Ирина села на кухне и долго не говорила. Влад молча заварил чай, поставил перед ней кружку.
— Прости, — наконец сказала она. — Я раньше не умела говорить «нет». Даже когда очень хотелось.
Он только покачал головой. Ему не нужно было объяснений.
На следующий день раздался звонок. Ирина посмотрела на экран: неизвестный номер. Ответила не сразу.
— Это ты выгнала мою маму?! — Голос молодой женщины, раздражённый, с нажимом. — Мама с папой приехали к тебе в тяжёлой ситуации, им буквально некуда было пойти! А ты их выгнала! Как ты могла их просто выгнать? Мы ж с тобой с детства знакомы! Они тебе как родные были!
Ирина встала, прижала трубку к уху:
— А вы кто?
— Я — Лена, их дочь. Не ожидала от вас такой неблагодарности.
Ирина помолчала. Потом сказала спокойно, но твёрдо:
— Леночка, никто у меня командовать не будет. Я их приютила, да. Из благодарности. А они в первый же день начали двигать мебель, диктовать расписание и указывать моему человеку, где его место. Это не помощь. Это — вторжение. И я этого больше не позволю.
Она отключила.
Следующие дни прошли как в тишине, но уже другой — спокойной, родной. Влад оставался. Не из вежливости. Он снимал старые крючки, вешал новые полки, переклеивал угол обоев в прихожей. Ирина смотрела, как он работает, и чувствовала: этот человек теперь не гость. Он — дома.
Вечером они сидели на кухне. За окном шёл мелкий снег, первый в этом году. Влад возился с блокнотом Бориса. На последней странице он нашёл ещё одну строчку, не замеченную раньше:
«Если останешься — останься собой».
Он закрыл блокнот и сунул его в ящик.
— Надо перестроить полки. Неудобно. Я переделаю. По-своему.
Ирина улыбнулась:
— Только по-своему. Тут теперь всё — по-своему.
Он кивнул. Подошёл к стене, прикинул уровень и начал снимать старые крепления. Руки его не дрожали. В первый раз он делал не потому, что надо. А потому что хотел. Потому что это было — его место.
Ирина смотрела на него, потом на кухню, на кружки, на полки, на свой халат, висящий рядом с его. Её грудь впервые за долгое время вздымалась от облегчения, а не от тревоги. Она сделала это. Не промолчала. Не проглотила. Не сделала вид, что всё в порядке.
И вместо чувства вины — пришло что-то другое. Уверенность. Спокойствие. И даже — гордость.
Она тихо подумала: «Молодец, Ира. Не испугалась. Защитила себя. Свою квартиру. Своё право. Так и надо».
Теперь она знала: тишина может быть не пустотой, а свободой. И дом — не место, где всем удобно. А место, где удобно тебе.
