На следующий день она открыла банк в телефоне. Несколько минут просто смотрела на экран, не зная, с чего начать. Потом перешла в настройки, изменила пароль и отключила доступ с других устройств. Хоть так — граница. Хоть где-то — только её.
Через месяц позвонила Юля — та самая Юлька с их двора, с которой они когда-то гоняли по двору с портфелями, сидели на берёзе и пекли лепёшки из песка. Инна рассказала ей, что у Марины всё сложно. Голос у неё был напряжённый, будто не знала, с чего начать:
— Мари, ты держись… — Юля замялась. Несколько секунд было слышно только дыхание в трубке. — Я не знала, говорить или нет. Но потом решила — лучше ты узнаешь от меня.
Она вздохнула и продолжила:
— Я видела его вчера. В торговом центре, у фонтана. Он был с какой-то девчонкой — молодой, лет двадцати, не больше. За руки держались, смеялись. Он выглядел… ну, не знаю. Счастливым, что ли. И да, по-моему, она была с животом. Небольшим, но заметным.
Марина долго молчала. Смотрела в стену, будто пытаясь понять, что значит «счастливым». Слова будто не проходили внутрь.
— Откуда ты узнала, где я? — спросила наконец.
— Инна мне написала, — призналась Юля. — Сказала, у тебя там всё сложно, но ты молчишь. Я подумала… вдруг тебе нужно, чтобы просто кто-то рядом был. Или хоть голос знакомый.
— Спасибо, что сказала, — проговорила Марина тихо. Без укора, без благодарности. Просто констатация: теперь она знает.
После разговора Марина выключила телефон и положила его на стол. Утром, в офисе, кто-то из бухгалтерии неуверенно спросил: “Как ты?” — она только посмотрела мимо и кивнула. Без слов. Без попытки объясниться. В столовой выбрала столик у окна, подальше от всех, села спиной к залу — так было проще дышать.
Выходные она проводила в одиночестве. Выходила в магазин просто так — лишь бы пройтись. Дома не включала свет до позднего вечера. Бабушкин плед, сложенный у ног, стал почти единственным постоянным предметом рядом. Всё остальное либо ушло, либо изменилось.
Через несколько недель Марина взяла справку о доходах. Просто так — посмотреть, что остаётся. Пятилетний стаж, стабильная зарплата, немного премий. Бумага пахла тонером и чем-то знакомым — конторской уверенностью, чужой ей сейчас.
Она перевела остаток сбережений на отдельный счёт. Назвала его в приложении просто: «только моё». Потом села на кухне и долго смотрела в окно. Возвращаться в пустую квартиру становилось всё труднее. Казалось, стены смотрят с упрёком. Всё там напоминало — его пальто, шум чайника, мамины слова, даже зеркало в прихожей. Возвращаться — значит снова дышать этим воздухом, где больше нет её. Только остатки. Только чужое. А себя прежнюю она уже не чувствовала.
Мама Марины позвонила на выходных. Сначала расспрашивала, как здоровье, как работа, слышно ли что-нибудь от Олега. Потом начала лезть в душу — привычно, как раньше, будто ничего не случилось.
— Приезжай к нам домой. Зачем тебе снимать? Поживёшь, отдохнёшь. Я суп сварила, как ты любишь.
Марина сжала трубку двумя пальцами.
— Не хочу больше объяснять. Ни тебе, ни кому. Я всё потеряла, да. Но я не хочу это рассказывать каждый день за борщом.
Пауза. Потом голос матери стал тише:
— Я просто волнуюсь, Мариш.
— Я знаю. Спасибо.
На следующий день она пошла смотреть комнату — уже несколько дней листала объявления, выбирала, приценивалась. Хотела просто съехать без слов и выяснений — просто чтобы больше не видеть ни его вещей, ни этой квартиры, которая давила, как тяжёлое одеяло в жару. И их семейку — свекровь с её упрёками и полуправдой.
Марина шагнула в новое жилье, комната оказалась светлой, с большой настольной лампой и полосатыми обоями. Хозяйка не задавала вопросов. Только посмотрела на Марину с лёгкой улыбкой и сказала:
— Уютно у вас будет. Видно, с душой вы человек. Это главное.
Марина кивнула. И неожиданно для себя улыбнулась.
Переезд занял полдня. Она забрала ноутбук, документы, пару свитеров, бабушкин плед. Всё остальное оставила — даже кастрюли. Когда ключ от старой квартиры передала хозяйке, вдруг накатила обида, боль от обмана и предательства. Спускаясь, в подъезде — внутри что-то щёлкнуло. Но все уже было позади, нужно было идти дальше.
В первые дни в новой комнате она молчала. Соседи в коммуналке здоровались, проходя смотрели как на статую. Утром слышны были чужие шаги и чайник. Вечером — радио из-за стены.
Олег больше не звонил. Только через пару месяцев пришло сообщение: «Надеюсь, ты успокоилась. Желаю тебе добра».
Она прочитала и не ответила, стало противно. Просто выключила экран. Внутри было пусто. Но впервые — без страха.
На работе коллега на обеде спросила:
— Мари, ты как вообще? Держишься?
Марина посмотрела на неё, потом на кружку чая, из которой поднимался пар.
— Не хочу об этом говорить.
Коллега кивнула. И больше не спрашивала.
В конце месяца она в который раз перевела оплату за комнату — теперь это стало рутиной, но каждый раз внутри что-то откликалось. Вечером, когда сняла пальто и закрыла дверь, вдруг поняла: никто не проверяет, не страхует, не уговаривает. Это её шаг. Только её.
На полке лежал старый ящик с проводами. Среди кабелей и зарядок — флешка. Та самая, металлическая, с царапиной. Олег носил её на ключах.
Марина взяла её в ладонь. Посмотрела. Потом медленно положила в мусорное ведро. Без жестов. Без слов.
Ночью за окном моросил дождь. В комнате было тихо. Только её дыхание. И тёплая стена напротив окна.
