Пассивная оборона Марины действовала на Сергея как медленный яд. Он ожидал взрыва, скандала, слёз — чего угодно, что можно было бы подавить, на что можно было бы ответить привычной мужской силой. Но её ледяное, методичное игнорирование его бытового бунта выбивало почву из-под ног. Гора посуды в раковине, которую он возводил с таким упрямством, больше не казалась ему знаменем протеста. Она стала просто грязной, вонючей горой посуды, мимо которой он сам брезгливо проходил каждое утро. Его дом превращался в свинарник, и единственным, кто от этого страдал, был он сам. Марина же, казалось, жила в другом измерении, в своём чистом кабинете, выходя из него лишь для коротких вылазок за едой, словно астронавт, покидающий стерильный модуль космической станции.
Осознание того, что он проигрывает эту войну на её поле, пришло к нему на пятый день. Он понял, что должен перенести боевые действия на свою территорию. Не на кухню, заваленную мусором, а в ту сферу, где он был силён, где его действия имели вес и последствия. Он решил бить по её работе.
Первый удар он нанёс во вторник, около трёх часов дня. Он знал, что в это время у Марины всегда важный созвон с главным инвестором проекта. Он дождался, пока из-за двери кабинета донесётся её ровный, уверенный голос, перечисляющий какие-то цифры. Затем он прошёл в коридор, открыл электрический щиток и, не колеблясь, с громким щелчком опустил вниз главный рубильник. Квартира погрузилась в тишину и полумрак. Замолчал холодильник, погас свет в коридоре. Из кабинета донёсся тихий, но отчётливый звук — писк источника бесперебойного питания, дающего ей несколько минут на то, чтобы корректно завершить работу.
Через минуту дверь кабинета открылась. Вышла Марина. Её лицо было бледным, но спокойным.
— Что случилось со светом?
— Понятия не имею, — пожал плечами Сергей, изображая озабоченность. — Наверное, пробки выбило. Я сейчас посмотрю. Он демонстративно поковырялся в щитке и с таким же громким щелчком вернул рубильник на место. Свет зажёгся. Он увидел, как она смотрит на него. Долго, изучающе. В её взгляде не было паники или злости. Там было что-то другое — холодный анализ. Она ничего не сказала, просто вернулась в кабинет. Но он знал — она ему не поверила.
Следующий акт саботажа он устроил в четверг. Ему нужно было повесить полку в ванной — дело, которое он откладывал полгода. Он выбрал для этого самое подходящее, по его мнению, время — четыре часа дня, когда у Марины начиналась онлайн-презентация для заказчиков. Он взял свою мощную ударную дрель, инструмент, которым гордился. Глухой вой мотора, переходящий в оглушительный, вибрирующий треск сверла, вгрызающегося в бетонную стену, был музыкой для его ушей. Стена между ванной и её кабинетом была тонкой. Он представлял, как эта вибрация проходит через её стол, через её ноутбук, как этот звук врывается в её наушники, заглушая её голос. Он сверлил долго, с наслаждением, делая ненужные отверстия, просто чтобы продлить этот момент.
Когда он закончил, он зашёл на кухню за водой и увидел её. Она стояла у плиты и грела себе ужин. Она даже не посмотрела в его сторону. Эта выдержка выводила его из себя. Он хотел реакции, крика, чего угодно.
— Полку повесил, — громко объявил он, словно хвастаясь. — Давно пора было.
— Ясно, — тихо ответила она, не оборачиваясь.
Ночью, когда он был уверен, что она спит, он подошёл к её кабинету. Дверь была приоткрыта. Лунный свет падал на её рабочее место. Всё было в идеальном порядке. Но что-то изменилось. На роутере, стоявшем на полке, не мигал знакомый синий огонёк индикатора Wi-Fi. Он горел ровным оранжевым светом. Ошибка подключения. Он усмехнулся. Видимо, её «технические неполадки» продолжались.
Утром, после своего горелого завтрака, он по привычке уселся на диван с телефоном. Но страницы не загружались. Значок Wi-Fi на экране показывал полное подключение, но интернета не было. Он попробовал подключить ноутбук — тот же результат. Телевизор, который работал через интернет, выдавал ошибку сети. Весь его вечерний досуг, вся его связь с миром после работы была завязана на этом мигающем огоньке. И теперь этот огонёк его предал.
Он подошёл к двери её кабинета и, не стучась, открыл её. Она сидела за своим столом, и на её мониторе всё работало. Графики, чаты, видеосвязь.
— Что с интернетом? — спросил он, стараясь, чтобы его голос не срывался от злости. — У меня ничего не работает.
Марина медленно повернула голову. Она посмотрела на него так, будто видела впервые.
— Интернет работает отлично, — отчеканила она. — Для моей работы. Я создала гостевую сеть. Специально для тебя.
— Какой пароль? — процедил он сквозь зубы.
— Пароль очень простой, — она слегка улыбнулась, но улыбка не коснулась её глаз. — «Когда-в-доме-будет-чисто-и-тихо». Пишется слитно, без дефисов.
Он захлопнул дверь. Не хлопнул, а именно медленно и с силой закрыл, услышав, как щёлкнул замок. Он стоял в коридоре, глядя на гору своего грязного белья на сушилке, на жирную посуду, видневшуюся из кухни. Он понял, что его загнали в угол. И загнали его же собственным оружием. Это было объявление полномасштабной войны.
Неделя закончилась в глухой, звенящей тишине. Интернет так и не появился. Сергей провёл два вечера, тупо глядя в тёмный экран телевизора или бесцельно слоняясь из угла в угол, как зверь в клетке. Его телефон превратился в бесполезный кусок пластика, способный лишь показывать время. Вся его цифровая жизнь, его отдушина после тяжёлой работы — смешные видео, новости спорта, переписки с друзьями в общем чате — была отрезана невидимой стеной с издевательским паролем. Он чувствовал себя униженным, выпотрошенным. Ярость, поначалу кипевшая в нём, сменилась тягучей, грязной апатией. Он проиграл. И самое обидное было в том, что он сам предоставил ей оружие, сам построил стены своей тюрьмы из грязных тарелок и скомканных носков.
В субботу утром он проснулся от голода. Не простого желания поесть, а сосущего, злого голода, который требовал настоящей, горячей еды. Последний чистый прибор — чайная ложка — был использован вчера. В холодильнике лежали одинокие сосиски, но жарить их было не на чем, да и есть пришлось бы руками. Он подошёл к раковине. Монблан из посуды, казалось, вырос ещё больше. К кисловатому запаху вчерашней еды добавилась новая, тошнотворная нотка начинающегося разложения. Это было дно.
Он смотрел на эту гору, и что-то в нём переключилось. Это был уже не протест, не знамя бунта. Это был просто отвратительный, липкий хаос, который он сам породил и в котором ему самому приходилось жить. Марина, как и прежде, вышла из своего кабинета, взяла из шкафа припрятанную чистую тарелку, сделала себе салат и вернулась обратно. Она даже не взглянула на него, стоящего перед раковиной. Словно он был частью этого грязного натюрморта.
И тогда он начал. Не потому, что сдался, а потому, что больше не мог этого выносить. Он засучил рукава, включил горячую воду и с отвращением вытащил первую тарелку. Жирная, холодная вода хлюпнула ему на руки. Он обильно полил губку моющим средством и с яростью начал тереть. Скрежет губки по керамике был единственным звуком на кухне. Тарелка за тарелкой. Вилка за вилкой. Он не думал, он просто делал. Физическая работа, привычная и понятная, на этот раз была направлена не на созидание чего-то нового, а на уничтожение созданной им же разрухи.
Прошло около часа. Гора посуды медленно таяла, открывая дно раковины. И там, под слоем жирных сковородок и кастрюль, лежала она. Их общая чашка. Та, которую они купили в свой первый совместный отпуск у моря. Простая, белая, с неуклюже нарисованным синим дельфином. Он помнил, как они смеялись, выбирая её на пыльном прилавке сувенирной лавки. Марина тогда сказала, что из неё кофе будет всегда пахнуть морем. Он вытащил её. И увидел тонкую, тёмную трещину, идущую от края почти до самого дна. Он не знал, когда она появилась. Может, он сам бросил её в раковину слишком сильно в один из первых дней своего «бунта».
Он держал эту треснувшую чашку в руках, и вся его злость, всё упрямство вдруг показались ему мелкими и глупыми. Он воевал не с её работой, не с её «кликаньем мышкой». Он воевал с ней. С женщиной, с которой когда-то смеялся над глупым дельфином на чашке. Он крушил не её мир, а их общий. И эта трещина была шрамом, который оставил он.
Он не остановился на посуде. Когда раковина засияла чистотой, он взялся за плиту, оттирая застарелый жир. Потом вымыл стол, полы. Он выгреб мусор, который скопился за неделю. Он снял с сушилки своё серое, жёсткое бельё и аккуратно сложил его. Квартира медленно наполнялась запахами чистоты и моющих средств. Он работал три часа без перерыва. Работал так, как на стройке, — молча, упорно, до седьмого пота.
Когда всё было закончено, он стоял посреди сияющей кухни. Он был смертельно уставшим, но впервые за неделю почувствовал облегчение. Он поставил на плиту турку. Ту самую, которой пользовалась только она. Насыпал её любимый кофе. Он знал, как она любит — без сахара, с щепоткой корицы. Аромат наполнил преобразившуюся квартиру.
Он налил кофе в две чашки. Одну из них, с треснувшим дельфином, он взял себе. С другой подошёл к двери её кабинета. Он не стал врываться. Он тихо, почти неслышно постучал. Дверь открылась не сразу. Марина смотрела на него настороженно, готовая к новой атаке. Но увидела лишь его — уставшего, в мокрой от пота футболке, с двумя чашками кофе в руках. Она перевела взгляд за его плечо, на сияющую чистотой кухню. Её лицо не изменилось, но в глазах что-то дрогнуло.
— Я… кофе сварил, — сказал он. Голос его был хриплым. Это было всё, что он смог выдавить из себя. Не извинение, а факт. Констатация мира.
Она молчала несколько долгих секунд, глядя то на него, то на чашку в его руке. Затем медленно протянула руку и взяла её. Её пальцы на мгновение коснулись его.
— Спасибо, — тихо произнесла она.
— Пароль от Wi-Fi — «новый-старт». Пишется слитно, через дефис.
Она не закрыла дверь. Она вернулась к своему столу и сделала глоток. Он вернулся на кухню и сел за чистый стол. Они пили один и тот же кофе, каждый в своём мире, разделённые коридором. Война закончилась. Перемирие было хрупким, как чашка с треснувшим дельфином, но это было начало. Новое, чистое начало…
