Два дня Андрей провёл в туманном угаре. Он бесцельно слонялся по заваленной хламом квартире брата, механически убирал грязные тарелки, слушал его пьяные сетования на жизнь, на бывшую жену, на начальника-самодура. Но всё это было фоном. Главное действие разворачивалось у него в голове, где он снова и снова прокручивал тот короткий, убийственный разговор с Катей. Её ледяной голос и новость про сменённый замок въелись ему под кожу, как яд. Он ждал, что она одумается, позвонит, устроит истерику — что угодно, лишь бы это было проявлением жизни. Но её молчание было громче любого крика.
На третий день его терпение лопнуло. Он подошёл к Дмитрию, который сидел на диване и тупо смотрел в экран телефона, и вырвал гаджет у него из рук.
— Поедешь к ней.
Дмитрий поднял на него мутные, ничего не понимающие глаза.
— Куда? К Наташке? Да она меня на порог не пустит…
— К Кате, — отрезал Андрей. — Поедешь и поговоришь с ней. Объяснишь, что она не права. Что нельзя вот так, из-за ерунды, всё рушить. Ты же брат, она тебя послушает. Скажи, что я переживаю, что это всё ошибка.
Дмитрий поморщился. Он не хотел в это ввязываться. Он чувствовал, что будет крайним, как и всегда. Но взгляд Андрея был таким, что спорить не хотелось. Обречённо вздохнув, он поднялся, натянул мятую толстовку и поплёлся к выходу.
Дверь ему открыли не сразу. Он уже собирался нажать на кнопку звонка во второй раз, когда замок щёлкнул. На пороге стояла Катя. Она была в простом домашнем платье, волосы собраны в тугой узел на затылке. Она выглядела спокойной. Пугающе спокойной. Она посмотрела на него так, будто видела впервые в жизни — долго, оценивающе, без тени узнавания.
— Что тебе нужно, Дима? — спросила она ровным голосом, не делая ни шага в сторону, чтобы пропустить его внутрь.
Он растерялся от такого приёма. Он готовился к крикам, к обвинениям, но не к этой холодной вежливости.
— Кать, я поговорить пришёл… Мы же не чужие люди. Андрей там с ума сходит, переживает. Может, не будете горячиться? Семья же…
Она прервала его, не повышая голоса, но каждое её слово было похоже на удар хлыста.
— Семья? Это ты мне про семью говоришь? Человек, который не смог сохранить ни одной работы дольше полугода? Человек, который занял у нас деньги на свой «проект», зная, что это был наш отпускной бюджет, и спустил их за два месяца? Ты пришёл учить меня, как строить семью?
Дмитрий отшатнулся. Он открыл рот, чтобы возразить, но она не дала ему вставить ни слова.
— Ты хоть раз в жизни задавался вопросом, каково это — жить не за чужой счёт? Каково это — не быть проблемой, которую постоянно кто-то должен решать? Из-за тебя Андрей врал мне. Из-за тебя мы не поехали отдыхать. Из-за тебя мы ссорились последний год. Ты не просто его брат. Ты его болезнь. Гиря, которую он по какой-то дурацкой причине решил тащить на своей шее через всю жизнь, утопив по пути и себя, и меня.
Она сделала шаг вперёд, и он инстинктивно попятился.
— Так вот, передай своему брату, что я выздоровела. А он может и дальше нянчиться с тобой, со своим тридцатилетним инфантильным ребёнком. Вы оба стоите друг друга. Один не может жить без того, чтобы не создавать проблемы, а второй — без того, чтобы их героически решать, чувствуя себя спасателем. Убирайся.
Она не смотрела на него. Её взгляд был направлен куда-то сквозь него, в пустоту коридора. Дмитрию показалось, что воздух вокруг него стал плотным и тяжёлым, что ему нечем дышать. Он ничего не ответил. Просто развернулся и, не глядя, пошёл к лифту, чувствуя на своей спине её ледяной, уничтожающий взгляд.
Дмитрий вернулся через час. Раздавленный, серый, с потухшим взглядом. Он не кричал и не жаловался. Он просто вошёл в квартиру, сел на диван и, глядя в стену, слово в слово, монотонно, как автомат, пересказал Андрею весь разговор. Каждое уничижительное определение, каждое ядовитое обвинение. Когда он закончил, в комнате повисла тяжёлая, густая пустота. Андрей чувствовал, как внутри него медленно закипает и поднимается к горлу тёмная, обжигающая ярость. Это была уже не обида на Катю. Это была ненависть.
Он не сказал брату ни слова. Просто встал, схватил с крючка свою куртку и вылетел из квартиры.
Лестничная площадка их этажа встретила его тремя уродливыми картонными монстрами, заклеенными широким коричневым скотчем. Его вещи. Его жизнь, упакованная и выставленная за дверь, как мусор. Он несколько секунд смотрел на них, потом сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, и нажал на кнопку звонка. Долго, до упора, пока палец не заболел.
Дверь открыла Катя. Она не удивилась, увидев его. Словно ждала. Она молча отошла в сторону, пропуская его в прихожую. Он вошёл и остановился. Воздух в квартире стал другим. Чужим. Из неё исчез его запах, его присутствие. С комода в коридоре пропала его фотография в рамке. Квартира больше не была их общей территорией. Она уже принадлежала только ей.
— Ты кто такая, чтобы так с ним разговаривать? — начал он, не оборачиваясь. Его голос был низким и глухим от сдерживаемого гнева. — Кто дал тебе право унижать моего брата?
Катя спокойно закрыла входную дверь. Щелчок замка прозвучал оглушительно.
— Правду. Я дала себе право сказать ему правду, Андрей. То, что ты боишься сказать ему всю свою жизнь, потому что тебе нравится чувствовать себя его спасителем.
Она обошла его и встала напротив, в проёме гостиной. Скрестила руки на груди. Ни тени страха или сожаления в её глазах. Только холодное, спокойное презрение.
— Он пришёл сюда по твоей указке, чтобы давить мне на жалость. Чтобы я, как хорошая, понимающая жена, сглотнула и позвала тебя обратно. Но я не буду этого делать. Я устала от вашей игры. Один не может жить, не создавая хаос, а другой — не разгребая его, чтобы чувствовать себя нужным.
— Это моя семья! — рявкнул он, делая шаг к ней. — Он моя кровь! Я не мог его бросить в такой ситуации!
Она даже не моргнула. Её губы тронула лёгкая, жестокая усмешка. Она смотрела на него так, как смотрят на неразумное, упрямое животное. И именно тогда она произнесла это. Медленно, чётко, вкладывая в каждое слово всю тяжесть последних лет.
— Ну раз тебе твой брат и его семья дороже нашей семьи, то конечно, давай, собирайся и езжай решать его проблемы! Только сюда больше можешь не возвращаться, потому что ждать тебя я не буду!
Она не кричала. Она говорила это тихо, почти буднично, и от этого её слова звучали как приговор. Как констатация факта, который он сам же и утвердил своим уходом.
В этот момент вся его ярость схлынула, оставив после себя лишь выжженную, звенящую пустоту. Он посмотрел на неё, на эту чужую, холодную женщину, и не увидел ничего из того, что когда-то любил. В её глазах не было боли или обиды. Только глубочайшее, бескрайнее отвращение. И он понял, что чувствует то же самое. Не осталось ничего, что можно было бы спасти. Нечего было даже ненавидеть. Всё просто умерло.
Он молча развернулся, открыл дверь и вышел на площадку. Не глядя на неё, он подхватил первую коробку. Она была тяжелее, чем он думал. Он спустил её вниз, к лифту. Потом вернулся за второй. И за третьей. И за своей спортивной сумкой. Она стояла в дверях и молча наблюдала за ним, не предлагая помощи, не говоря ни слова. Когда он забрал последнее, он даже не посмотрел в её сторону. Просто нажал на кнопку вызова лифта и стал ждать, глядя на тускло светящиеся цифры над дверью…
