Воздух на лестничной клетке был прохладным и пах пылью и чем-то неуловимо кислым, как пахнет во всех старых подъездах. Виктор поднимался на свой этаж, слегка покачиваясь. Пиво приятно шумело в голове, разгоняя остатки дневной скуки и наполняя его чувством снисходительного всемогущества. Он уже прокручивал в голове сценарий предстоящей встречи. Ольга, конечно, будет сидеть с поджатыми губами. Он войдёт, бросит ключи на тумбочку, пройдёт на кухню и откроет холодильник. Она начнёт: «Ну что? Нашёл?» А он, не поворачиваясь, лениво ответит: «В процессе». И всё. Этого будет достаточно, чтобы показать, кто здесь хозяин. Её утренний ультиматум уже казался ему смешным и жалким, как писк мыши.
Он дошёл до своей двери, нашарил в кармане ключи. Брелок в виде автомобильного поршня, который она ему когда-то подарила, привычно холодил ладонь. Он вставил ключ в скважину. Ключ вошёл в скважину привычно, до половины, а дальше упёрся в глухую, твёрдую преграду. Виктор нахмурился. Он вытащил ключ, перевернул его и попробовал снова. Тот же результат. Металл упирался во что-то внутри механизма, не желая двигаться дальше ни на миллиметр.
— Чёрт, замок заклинило, — пробормотал он вслух, и раздражение начало вытеснять пьяную благодушность. Он подёргал ручку — та была заперта. Он приложил ухо к двери. Ни звука.
Он постучал костяшками пальцев, несильно, но настойчиво.
— Оль, открой. Тут с замком что-то. Тишина. Ни шагов, ни ответа. Он ударил сильнее, уже основанием кулака. Удар получился гулким и неприятным. — Ольга! Ты дома? Открывай, говорю!
Ответом ему было лишь эхо его собственного голоса. Раздражение перерастало в злость. Что за игры? Она решила его так наказать? Запереть дверь и делать вид, что её нет дома? Это было так по-детски, так глупо. Он достал телефон и набрал её номер. Гудки пошли почти сразу. И в тот же миг он услышал, как где-то за дверью, в глубине квартиры, завибрировал и заиграл её телефон. Знакомая, дурацкая мелодия, которую он ненавидел.
Она была там. Она была там, слышала его стук, видела его звонок и сознательно не открывала. Это меняло всё. Это уже было не просто дурное настроение, это был бунт. Его лицо побагровело. Вся спесь, всё хмельное благодушие слетели с него в один миг. Он заколотил по двери обеими руками, уже не заботясь о соседях и приличиях.
— Открой дверь, я сказал! Ты что себе позволяешь? Ты думаешь, это смешно? Открывай немедленно!
Дверь оставалась безмолвной и неприступной. Он отступил на шаг, тяжело дыша. В голове промелькнула дикая мысль выбить её, но он тут же её отогнал. Это было слишком. Он снова посмотрел на свой телефон, собираясь позвонить ещё раз, возможно, написать что-то гневное. И в этот момент экран вспыхнул, оповещая о новом сообщении. От Ольги.
Он открыл его, и на секунду ему показалось, что он не может разобрать буквы. Они прыгали перед глазами. Он моргнул, сфокусировался и прочитал.
«Я не стала тебя вышвыривать, я поступила цивилизованно. Я сменила замки. Твои вещи — два свитера и зубная щётка — в пакете у соседки справа. Остальное я выставила на продажу, чтобы покрыть твои долги за последние шесть месяцев. Не звони».
Он стоял, тупо глядя на светящийся экран. Алкогольный туман в голове рассеялся мгновенно, сменившись звенящей, ледяной пустотой. Каждое слово в этом коротком сообщении было как удар под дых. «Цивилизованно». «Сменила замки». «Два свитера и зубная щётка». Он перечитал сообщение ещё раз. И ещё. Оно не менялось. Это не было шуткой. Это не было игрой. Это был факт. Холодный, безжалостный и окончательный. Он медленно поднял глаза на дубовую, надёжную дверь, которая ещё час назад была входом в его дом. Теперь это была просто стена. Чужая. И он стоял перед ней, впервые в жизни осознавая, что стучать больше нет никакого смысла.
Мир сузился до светящегося прямоугольника в его руке. Буквы на экране не просто складывались в слова, они выжигали клеймо на его сознании. «Сменила замки». «Два свитера и зубная щётка». «Не звони». Он стоял, словно оглушённый взрывом, в звенящей тишине подъезда. Первая мысль была дикой, иррациональной — это какая-то ошибка, злая шутка. Он снова, уже чисто механически, сунул ключ в скважину. Бесполезно. Металл упёрся в твёрдую, чужую сердцевину нового замка.
Вторая волна была яростью. Горячая, мутная, она поднялась из живота к горлу, требуя выхода. Ему захотелось ударить в эту проклятую дверь ногой, разнести её в щепки, ворваться внутрь и посмотреть в глаза той, что посмела так с ним поступить. Но он не сделал этого. Ярость была бессильной, потому что в глубине души, под слоями пивного хмеля и самодовольной уверенности, он понимал: это конец. Она не шутила. Утренняя сцена, её ровный, мёртвый голос — это не было представлением. Это было оглашением приговора, который он просто отказался слушать.
Он медленно повернулся к соседской двери. Квартира Анны Сергеевны, пожилой вдовы, которая всегда с ним подчёркнуто вежливо здоровалась. Идти туда было хуже, чем просить милостыню. Это было публичным признанием своего полного, сокрушительного поражения. Он заставил себя поднять руку и нажать на кнопку звонка. За дверью послышались шаркающие шаги.
Дверь открыла сама Анна Сергеевна, в старом халате и стоптанных тапочках. Она посмотрела на него без удивления, скорее с какой-то тихой, всезнающей печалью. В её глазах он прочитал всё: она слышала утренний скандал, видела, как днём приезжал мастер менять замки. Она была молчаливым свидетелем его низвержения.
— Здравствуйте, Анна Сергеевна, — выдавил он, и голос прозвучал чужим. — Мне это… Ольга сказала, у вас пакет для меня.
— Ах, да, Виктор. Минуточку, — она скрылась в полумраке коридора и почти сразу вернулась, держа в руках обычный белый пакет-майку из супермаркета.
Пакет был почти невесомым. Он протянул руку и взял его. Пальцы нащупали сквозь тонкий полиэтилен мягкую вязку свитера и твёрдый пластик зубной щётки. Всё. Вся его жизнь, вынесенная из этого дома, умещалась в одном жалком пакете, который едва оттягивал руку.
— Вот. Держите, — сказала она тихо.
— Спасибо.
Он развернулся и пошёл к лестнице. Он не мог больше выносить её сочувствующий взгляд. Он спускался по ступенькам, а пакет болтался в руке, как нелепый белый флаг, которым он только что капитулировал.
На улице уже стемнело. Холодный октябрьский ветер пробирал под лёгкую куртку. Он опустился на скамейку во дворе, прямо напротив своих окон. Он сидел и смотрел на тёмный прямоугольник на третьем этаже. Место, которое он считал своей крепостью, своей тыловой базой, куда всегда можно было вернуться. Он достал телефон. Кому звонить? Стасу. Другу, который так понимающе хмыкал в трубку всего несколько часов назад.
— Стас, тут такое дело… Она реально замки сменила. Выгнала меня. Мне переночевать негде, можно к тебе?
На том конце провода повисла пауза. Долгая, неловкая.
— Вить… да ты что, серьёзно? Вот стерва, — голос Стаса был уже не таким весёлым и уверенным. — Слушай, я бы с радостью, но у меня тут своя дома… сама понимаешь, не в духе. Узнает, что ты у меня, — мне такой же концерт устроит. Неудобно, братан. Давай ты как-то… перекантуешься где-нибудь, а завтра что-нибудь придумаем?
«Придумаем». Он нажал отбой, не прощаясь. Он позвонил Антону. Тот даже не стал придумывать оправданий. «Не, старик, никак. Ремонт у меня, сам на коробках сплю».
Он опустил телефон. Его друзья, его «братаны», с которыми он строил воздушные замки, оказались такими же пустыми, как и его обещания Ольге. Их поддержка работала только за кружкой пива, в теории. Реальность оказалась слишком неудобной.
Он сидел на холодной скамейке, сжимая в руке пакет со всем своим имуществом. И в этот момент в окне на третьем этаже зажёгся свет. Тёплый, жёлтый, домашний. Ольга вернулась. Она была там, в их квартире, которая теперь была только её. Она сейчас снимет туфли, включит чайник, сядет в кресло. Её жизнь продолжалась. А его — остановилась здесь, на этой скамейке, под чужими окнами.
И тут он вспомнил. Он с абсолютной ясностью вспомнил свою ухмылку сегодня утром. Снисходительную, уверенную ухмылку человека, который был убеждён в своей правоте и её слабости. Он думал, что выигрывает войну, а на самом деле, именно в тот момент он подписал себе приговор. Она дала ему день. Один день, чтобы спасти себя. А он потратил его на пиво и пустую болтовню. Холодный ветер дул ему в лицо, но ему не было холодно. Внутри всё выгорело, оставив только звенящую, абсолютную пустоту и одно простое, запоздалое осознание: он всё проиграл…
