Он встал и прошёл на кухню. Специально не зажигал свет, двигаясь в полумраке. Открыл холодильник, и его нутро озарилось холодным белым светом. Постоял так с минуту, изображая мучительные раздумья. Затем достал бутылку с водой, налил в стакан, нарочито громко звякнув стеклом о горлышко. Выпил. Поставил стакан в раковину так, что тот ощутимо стукнулся о металл. Всё это было театром одного актёра, рассчитанным на единственного зрителя в соседней комнате. Он хотел пробить брешь в её ледяной броне, заставить её отреагировать.
Вернувшись в гостиную, он остановился посреди комнаты.
— Ты помнишь, как мама привозила нам тот пирог с капустой? Когда ты болела? Она всю ночь его пекла, переживала за тебя.
Это был удар ниже пояса. Попытка сыграть на чувстве вины, напомнить о «хорошем», чтобы её сегодняшний поступок выглядел ещё более чёрным и неблагодарным. Он ждал, что она хотя бы вздрогнет, что её оборона даст трещину.
— Помню, — не отрываясь от книги, ответила Яна. Голос её был абсолютно ровным. Ни тени смущения или благодарности. Просто констатация факта.
Его терпение начало истощаться. Эта женщина в кресле была не его женой. Его жена была мягкой, податливой. Она умела чувствовать себя виноватой. А эта… эта была сделана из камня.
— И это твоя благодарность? Вышвырнуть её за дверь, как собаку? За то, что она просто… просто высказала своё мнение? Тебе сложно было проявить хоть каплю уважения?
Он повысил голос, переходя от манипуляций к прямому обвинению. Ему нужно было вывести её из равновесия, заставить её защищаться, оправдываться. Только в этой позиции он снова почувствовал бы себя сильным.
И тогда она, наконец, оторвалась от книги. Она не захлопнула её, а аккуратно вложила закладку между страниц и положила на подлокотник. Затем она подняла на него глаза. Он ожидал увидеть слёзы, злость, обиду. Но её взгляд был холодным и ясным, как зимнее небо.
— Мастер по замене замков придёт завтра в десять утра. Я уже договорилась. Тебе сделают дубликат ключа. Одного. И чтобы у твоей матери не было такого же. Ты меня понял? Если нет, то я тебе не завидую.
Она сказала это так, будто сообщала прогноз погоды. И в этот момент Артём понял, что это не игра. Это не было импульсивным решением, принятым в пылу ссоры. Это был приговор. И его приводили в исполнение с холодной, методичной неотвратимостью. Все его уловки, все его психологические трюки разбились о глухую стену её решения. И от этого бессилия внутри него начал закипать уже неконтролируемый, настоящий гнев.
Информация о мастере по замене замков, поданная как неоспоримый факт, взорвала ту плотину, что ещё сдерживала ярость Артёма. Его лицо, до этого бледное от растерянности, залила тёмная, нездоровая краска. Он сделал шаг к ней, его кулаки непроизвольно сжались. Вся его игра в обиженного и непонятого мужа слетела, обнажив уродливую суть его гнева.
— Замки? Ты решила играть в крепость? Ты в своём уме? Из-за чего? Из-за того, что моя мать сказала тебе пару резких слов? Ты её спровоцировала, Яна! Своим тоном, своим хамством! Ты первая начала дерзить!
Он буквально выплёвывал слова, брызгая слюной. Ему нужно было перевернуть ситуацию, сделать её виноватой, заставить её оправдываться за собственную реакцию на унижение. Он видел, что его прежние методы не сработали, и теперь шёл в лобовую атаку, полагаясь на силу своего голоса и праведность сыновнего гнева.
— Она жизнь прожила! Она мне мать! Она имеет право высказать своё мнение в доме своего сына! А ты кто такая, чтобы указывать ей на дверь? Ты просто её ненавидишь, всегда ненавидела, потому что она говорит тебе то, что ты не хочешь слышать! Она видит тебя насквозь! И я не позволю тебе так с ней обращаться! Моя мать — это моя мать! И ты будешь её уважать, пока живешь со мной!
Он закончил свою тираду на высокой ноте, тяжело дыша. Он вывалил всё: обвинения, ультиматумы, апелляцию к святости материнства. Он стоял, нависая над ней, ожидая, что она съёжится, заплачет, попросит прощения. Он ждал привычной капитуляции.
Яна молчала. Она дала ему договорить до конца, не перебивая. Она внимательно выслушала каждое его слово, и её лицо не дрогнуло. Когда он замолчал, она медленно, без единого лишнего движения, поднялась из кресла. Она не выглядела испуганной. Она выглядела так, словно только что приняла самое важное и самое простое решение в своей жизни. Она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ничего, кроме холодной, выжигающей всё дотла пустоты.
— Да мне совершенно наплевать на твою мамочку! Она мне не родственник, она мне вообще никто! И я с этого дня просто запрещаю её появляться в нашей квартире!
Слово «мамочка» она произнесла с лёгким, почти незаметным, но оттого ещё более ядовитым нажимом. Это было не криком, а ударом хлыста. Жёстким, точным, рассекающим воздух.
Артём остолбенел. Он хотел что-то сказать, возмутиться, но слова застряли в горле. А она продолжала, и каждое её слово было как отточенный скальпель, вскрывающий застарелый гнойник их жизни.
— Ты говоришь, я её спровоцировала? Сегодня? А кто спровоцировал её в прошлом году, когда она, придя к нам в гости, вылила мой суп в унитаз, потому что он был «недостаточно наваристый для её мальчика»? Ты тогда промолчал. Ты сказал, что у неё просто такой характер.
Она сделала шаг к нему, и он инстинктивно отступил.
— А кто спровоцировал её, когда она на дне рождения твоего отца, при всех гостях, громко рассказывала, что я плохая хозяйка, не умею гладить тебе рубашки и ты со мной мучаешься? Ты тогда отвёл глаза и сделал вид, что не слышишь. Ты боялся испортить ей праздник. А кто спровоцировал её три месяца назад, когда она просто взяла из твоей куртки деньги, которые мы вместе откладывали на поездку, и потом заявила, что ты, как сын, должен ей помогать? Ты тогда сказал мне, что это мелочи и мы заработаем ещё.
Она остановилась в метре от него. Её голос не дрожал, он звенел, как натянутая стальная струна.
— Где ты был всё это время, Артём? Всю нашу жизнь? Ты стоял в углу. Точно так же, как сегодня в прихожей. Ты молчал. Ты всегда молчал, потому что ты трус. Ты боишься свою мать больше, чем любишь свою жену. Ты не мужчина, который защищает свою семью. Ты просто придаток своей мамы. И ты закончил свою речь словами «пока живешь со мной»? Ты ошибся. Это ты живёшь со мной. В моей квартире. И правила здесь устанавливаю я. Конец.
Ночь не принесла ни перемирия, ни забвения. Она была лишь продолжением войны, перешедшей в холодную фазу. Они провели её в разных комнатах, и тишина в квартире была не целительной, а мёртвой. Она не звенела и не давила, она просто была — как воздух в запечатанном склепе, в котором закончился кислород. Утром они двигались по квартире, как два призрака, случайно оказавшихся в одном пространстве. Он налил себе кофе, она заварила чай. Их руки не соприкоснулись, взгляды не встретились. Слова, сказанные накануне, выстроили между ними невидимую, но абсолютно непроницаемую стену.
Артём был в душе, когда в дверь позвонили. Короткий, деловитый звонок. Он не придал ему значения. Наверное, соседи. Он вышел из ванной, обмотанный полотенцем, и замер на пороге. В прихожей стояла Яна и невысокий мужчина в рабочей куртке. У его ног лежал ящик с инструментами. Старый замок уже был вынут из двери и лежал на полу разобранным, жалким набором металлических деталей. Мужчина в это время вставлял в пустое отверстие новый, блестящий хромированный механизм. Звук жужжащего шуруповёрта был единственным звуком в квартире, и он казался оглушительно громким.
Яна, почувствовав его взгляд, обернулась. Она спокойно встретила его взгляд, кивнула мастеру, который протягивал ей комплект запечатанных ключей, и расплатилась. Никакого смущения. Никакой вины. Будто она оплачивала доставку продуктов. Мужчина собрал инструменты, коротко попрощался и вышел. Дверь за ним закрылась с новым, незнакомым, глухим щелчком.
— Что ты наделала? — его голос был хриплым, лишённым вчерашней ярости. В нём звучало лишь глухое, бессильное недоумение. Он смотрел на неё, на новую блестящую личинку замка, и до него, кажется, только сейчас дошла вся необратимость происходящего.
Яна молча прошла на кухню. Взяла со стола один-единственный ключ из нового комплекта. Вернулась и положила его на маленький столик в прихожей. Ключ упал с тихим, но отчётливым металлическим стуком. Этот звук стал точкой. Финальным аккордом их многолетней симфонии лжи и компромиссов.
Он смотрел на этот ключ, как на ядовитую змею. Он не мог поверить. До последнего момента он, видимо, считал всё это блефом, женской истерикой, которая пройдёт к утру. Но ключ на столике был неопровержимым доказательством обратного. Это был не блеф. Это был приговор, приведённый в исполнение.
— Ты… ты серьёзно? Ты думаешь, я буду это терпеть? Думаешь, я останусь здесь на твоих условиях? Да я сейчас же соберу вещи и уйду! К маме!
Это был его последний козырь. Угроза, которая всегда работала. Угроза уйти, оставить её одну. Он ожидал, что она испугается, бросится его останавливать, умолять остаться.
Яна не ответила. Она просто молча перевела взгляд от столика с ключом в угол прихожей. Там, у стены, стояла его чёрная спортивная сумка. Та самая, с которой он ездил в командировки и ходил в спортзал. Она не была пустой. Она была аккуратно, но плотно набита. Из бокового кармана торчала ручка его зубной щётки.
До Артёма дошло. Она не просто была готова к его уходу. Она его спланировала. Пока он спал или был в душе, она уже всё решила. Собрала ему вещи первой необходимости, чтобы у него не было повода остаться или вернуться «за чем-то». Она лишила его даже возможности устроить драматичную сцену со сбором чемоданов.
Он посмотрел на сумку, потом на неё. В её глазах он не увидел ничего. Ни злости, ни сожаления, ни любви, ни ненависти. Там была абсолютная, выжженная пустыня. Он понял, что проиграл не вчера. Он проиграл давно, в тот самый первый раз, когда промолчал, когда выбрал не её. А сегодня ему просто выставили счёт.
Он медленно, как во сне, подошёл к столику. Взял ключ. Холодный металл обжёг пальцы. Затем, не глядя на неё, поднял сумку. Ручка была непривычно тяжёлой. Он повернулся и пошёл к двери. Рука сама нащупала новый, незнакомый поворотник замка. Он открыл дверь и шагнул на лестничную клетку. На мгновение он замер, ожидая, что она что-то крикнет ему вслед. Окликнет, оскорбит, что угодно. Но из квартиры не доносилось ни звука.
Он вышел, и дверь за ним закрылась. Новый замок щёлкнул тихо и окончательно, отрезая его от прошлой жизни…
