В пятницу вечером, когда Елена возвращалась с работы, она застала мать в
своем подъезде.
Наталью Ивановну не было видно – она сидела на лавочке в нише, будто поджидала. На лице – не привычная маска гнева, а усталая скорбь.
– Лена, – голос матери зазвучал непривычно тихо и с надрывом. – Поговори со мной. Хотя бы пять минут.
Елена вздохнула, почувствовав подвох, но все-таки открыла дверь. Войдя в квартиру, Наталья Ивановна прошла в гостиную.
– Я не спала несколько ночей, – начала она, глядя куда-то мимо дочери. – Все думала… о папе. О том, что он сказал бы сейчас, – она вынула из сумки
потрепанный конверт. – Знаешь, я нашла… кое-что. Его записку. Он писал ее, когда оформлял дарственную на тебя.
Елена насторожилась. Отец никогда не упоминал ни о каких о записках. Наталья Ивановна протянула дочери листок.
Почерк, действительно, был похож на отцовский, неровный, каким стал после болезни:
“Леночка, дарю квартиру тебе. Знаю, ты ответственная, справишься. Но если… если вдруг у Василисы будут совсем плохи времена, не оставь сестру. Помоги, чем сможешь. Семья – главное.”
Елена прочла текст несколько раз. Сердце сжалось от знакомого отцовского
почерка, но мозг тут же включил тревогу.
Фраза была расплывчатой: “помоги, чем сможешь”. Не “отдай квартиру”. И почему мать “нашла” это только сейчас?
– Видишь? – Наталья Ивановна подошла ближе. – Он же просил! Он хотел, чтобы ты позаботилась о Василисе! “Семья – главное”. Разве это не прямое указание? Он просто не успел оформить все как надо, торопился… Дай Василисе квартиру – исполни его последнюю волю. По-человечески! Он это и имел ввиду!
Елена осторожно положила листок на стол, отодвигая его от себя, как что-то опасное.
– Мама, – сказала она спокойно. – Если бы папа хотел отдать квартиру Василисе, он бы так и сделал. Он был в здравом уме, дарственная оформлена юристами. Эта записка… Она ничего не меняет. “Помоги, чем сможешь” – это не “подари квартиру”. Я и так готова помочь Василисе советом, поддержкой, помочь с поиском работы, деньгами в меру, но не квартирой.
Наталья Ивановна замерла. Слезы мгновенно высохли, уступив место знакомой ярости.
– Ты… Ты вообще бесчувственная! – выкрикнула она. – Ты отца предаешь!
Он же прямо написал! Ты закон нарушаешь! Я… я в суд подам! Оспорю
дарственную! Докажу, что он был не в себе!
Елена вдруг почувствовала странное облегчение. Маска упала. Хитрость матери не сработала.
– Подавай, мама, – Елена улыбнулась горько и устало. – Собирай
бумаги, ищи адвокатов. Дарственная зарегистрирована, папа прошел все
необходимые освидетельствования. Его воля четко выражена в документе,
имеющем юридическую силу. Эта записка – просто слова. Судья посмотрит на
факты. И факты – на моей стороне. Ты проиграешь. И потратишь кучу денег
и сил зря, – она подошла к двери и открыла ее. – Теперь все. Пожалуйста, уходи и передай Василисе: если она хочет поговорить со мной сама, без твоих подсказок и записок, мой телефон работает. Но разговор будет только о помощи, которую я реально могу предложить, не о квартире.
Наталья Ивановна стояла, багровая от гнева. Ее план с трогательной “последней воли” рухнул с треском. Глаза метали молнии.
– Ты пожалеешь об этом, Елена, – прошипела она, схватив свою сумку. –
Кровь – не водица. Одна останешься! И квартиру эту… проклянешь!
– Я уже и так почти одна, мама, – тихо ответила Елена, глядя, как мать выходит в
подъезд. – С того момента, как ты решила, что твоя “справедливость”
важнее моего права и папиной воли.
Наталья Ивановна выскочила за дверь, с силой захлопнув ее за собой.
Елена подошла к столу и взяла в руки сомнительную записку.
Бумага была слишком новой для “найденной” спустя годы записки. И чернила… Отец всегда пользовался синими. Здесь же были черные.
Хитрость была грубой, но от этого не менее болезненной. Она аккуратно разорвала листок на мелкие кусочки и выбросила в урну.
Потом Елена подошла к окну. Внизу, под фонарем, маячила знакомая фигура Натальи Ивановны, которая что-то яростно говорила в телефон.
Наверное, звонила Василисе и рассказывала о провале и о бессердечной сестре.
Елена отвернулась, понимая, что мать не сдастся, но и девушка сдаваться не собиралась.
