А со мной, значит, можно так делать? Каждый день можно срывать мои дела, потому что у них “неожиданно” планы?
Я не хочу ссориться с дочкой. Я люблю внуков. Но я устала быть няней по принуждению. У меня одна жизнь, и я не готова полностью отказаться от неё ради чужих решений. Они не послушали, когда я говорила: «Подумайте, вам будет тяжело с двумя детьми». Не послушали. А теперь хотят, чтобы я расхлёбывала их выбор.
Я не нанималась на круглосуточную вахту. Я — бабушка, а не штатная сиделка. И если мои слова не доходят до них через просьбы, то, видимо, дойдут через отказ.
Пусть наконец поймут: помощь — это не обязанность. Это жест доброй воли. А у воли есть предел.
Прошла неделя после того, как я впервые внятно отказала — сказала, что иду на выставку, а не собираюсь сидеть с детьми. Вроде бы ничего особенного, обычное человеческое право — иметь свои планы. Но, видимо, не в нашей семье.
Настя больше не звонила. Ни в тот день, ни на следующий. Никаких сообщений, никаких просьб, никакого «Мам, ты как?». Странно даже стало. Обычно с утра уже звонок — то кашу сварить, то памперсы привезти, то «Лёша с бабушкой погуляет, мы пока на пару часиков отдохнём». А тут — тишина.
Я сначала обрадовалась. Думаю: Может, наконец-то поняли, что я не обязана всегда быть на подхвате? Может, начали ценить. Думала, пройдет немного времени, поговорим спокойно, всё наладится.
Но нет.
На четвёртый день я сама позвонила.
— Привет, Настюш. Как дела у вас?
— Нормально, — ответила холодно. — Всё хорошо.
— С Лёшей и Соней всё в порядке?
— В порядке. Мы справляемся.
Разговор был натянутый, короткий. Ни тебе «приезжай», ни «дети соскучились», ни даже обычного «как у тебя дела». Я почувствовала, что со мной разговаривают из вежливости. Просто чтобы не повесить трубку сразу.
На выходных я решила заехать сама. Купила Лёше любимые фруктовые батончики, Сонечке — мягкую игрушку. Постучала. Дверь открыла Настя.
— Ты зачем приехала? — удивилась. Не то чтобы грубо, но и без радости.
— Навестить вас. Детей повидать. Разве нельзя?
— Мы вообще-то собирались уйти. Ты же теперь не хочешь помогать — так зачем приезжаешь? У нас свои планы.
Я стояла с пакетами в руках, как чужая. За её спиной мелькнул Лёша, радостно воскликнул:
— Баба!
И потянулся ко мне. А Настя тут же:
— Лёша, иди надевай куртку. Мы уходим.
Мне стало так горько, что перехватило дыхание. Я еле сдержалась, чтобы не разрыдаться прямо в прихожей.
С тех пор прошло три недели. Я вижу внуков раз в несколько дней, мельком, когда случайно пересекаемся возле магазина или когда Настя заходит с ними к моей соседке, бабе Тане. Да, вот так — к чужому человеку заходит, а ко мне нет. Потому что баба Таня не посмела бы сказать «нет». А я — посмела. Вот и получила наказание.
Мне больно. Потому что я всё ещё люблю свою дочь. И внуков люблю. Но теперь они будто не мои. Меня отстранили. Изолировали. Сделали чужой за то, что я осмелилась подумать о себе.
Я понимаю: сейчас Настя на меня обижена. Думает, что я предала её в трудный момент. Но разве она думала обо мне, когда превращала мою жизнь в круглосуточный детсад?
Я не жалею, что отказала. Пусть тяжело, пусть сердце разрывается от того, что не вижу Лёшу и Соню каждый день — но я не нянька. Я бабушка. И я имею право на свою жизнь.
Я верю, что время всё расставит по местам. Настя остынет, поймёт, что я не враг. Просто человек, который устал. Устал быть обязанной. Устал быть под рукой. Устал быть незаметной.
И когда она сама захочет прийти, поговорить — я, как всегда, открою дверь. Только уже не с чувством вины. А с чувством собственного достоинства.
