Она вернулась через три часа. Дима уже был дома, на кухне шёл какой-то напряжённый разговор.
Ксения вошла, положила на стол ключи и папку с документами.
— Добрый вечер. Алевтина Григорьевна, Раиса. Я рада, что вы нашли время обсудить дизайн моего сада.
Раиса смутилась, а свекровь, наоборот, выпрямилась.
— Мы просто обсуждали идеи, деточка. Для общего блага.
— Безусловно, — кивнула Ксения. Она повернулась к мужу. — Дима, я решила проблему.
Он посмотрел на неё с недоумением.
— Какую проблему?
— Маминого дискомфорта. Она ведь права, ей нужно своё пространство, где она будет полной хозяйкой. Где ей не придётся мириться с чужим вкусом.
Ксения открыла папку.
— Вот. Я сняла для Алевтины Григорьевны квартиру. В новом доме, с консьержем. Десять минут отсюда.
С прекрасным ремонтом, светлую, просторную. Завтра в десять утра мы можем её посмотреть. Я уже обо всём договорилась.
В комнате повисла оглушительная пустота. Дима смотрел то на жену, то на мать, не в силах вымолвить ни слова.
Алевтина Григорьевна побледнела.
— Что это значит? Ты меня выгоняешь?
— Что вы, — мягко улыбнулась Ксения, и в этой улыбке не было ни грамма тепла. — Я дарю вам то, чего вы так хотели — свободу.
Свободу от моих штор, от моих специй, от моих роз. Вы сможете купить себе любую мебель, позвать любого декоратора и создать уют, о котором мечтали. За наш счёт, разумеется.
Это был идеальный ход. Она не выгоняла. Она дарила. И отказаться от такого подарка — значило признать, что дело было не в уюте, а в желании властвовать на её территории.
Первым опомнился Дима. Он попытался превратить всё в шутку, неловко рассмеявшись.
— Ксюш, ну ты выдумщица. Зачем такие сложности? Мама, она не это имела в виду.
Но Алевтина Григорьевна уже поняла, что это не шутка. Её лицо приобрело жёсткое, злое выражение.
— Ты позволишь ей так поступить со мной? С родной матерью? Выставить меня из твоего дома?
— Это и мой дом тоже, — тихо, но отчётливо произнесла Ксения. — И я не выставляю. Я предлагаю лучшие условия.
Весь оставшийся вечер Дима пытался «урегулировать конфликт». Когда Раиса поспешно ушла, он вошёл в спальню, где Ксения уже складывала в коробку вещи свекрови.
— Это было слишком жестоко. Можно же было просто поговорить.
— Я говорила, — ответила Ксения, не оборачиваясь, глядя ему прямо в глаза. — Десятки раз. Но ты не слышал.
Для тебя это были просто шторы и баночки. А для меня — это была моя жизнь, которую она каждый день пыталась растоптать, доказывая мне, что я здесь никто.
Она подошла к окну, за которым темнел её сад.
— Двадцать лет, Дима. Двадцать лет я слышала, что я ничтожество. Я молчала. Я работала. Я построила этот дом, наш дом, чтобы доказать ей и себе, что я чего-то стою.
А она пришла сюда, чтобы отобрать и это. Я не позволю. Этот дом — наша с тобой крепость. Не поле боя, где я должна каждый день отстаивать своё право на дыхание.
Я не буду воевать с твоей матерью. Поэтому я просто убрала её с линии огня. Выбирай.
Он молчал, и в этом молчании она поняла, что он всё осознал. Осознал, что её спокойствие и её любовь к нему тоже имеют предел. И этот предел наступил.
Переезд состоялся через три дня. Алевтина Григорьевна не разговаривала с Ксенией, бросая на неё полные ненависти взгляды.
Вещи перевозили в полном молчании. Когда всё было кончено, свекровь стояла посреди новой, светлой и пустой квартиры. Своей квартиры.
— Надеюсь, вам здесь понравится, — сказала Ксения на прощание.
Алевтина Григорьевна не ответила.
Прошло два месяца. Воздух в доме стал другим. Лёгким. Ксения снова начала напевать, когда готовила завтрак.
Они с Димой стали чаще смеяться, вспоминая всякие глупости. Замок перестал быть крепостью, которую нужно оборонять. Он снова стал просто домом. Их домом.
По воскресеньям они навещали Алевтину Григорьевну. Она обставила квартиру по своему вкусу, повесила светлые шторы. Но уюта не было. Была какая-то казённая, гостиничная чистота. Она говорила с сыном, почти не замечая Ксению.
А однажды Ксения, присев в кресло, услышала, как свекровь жалуется Диме на сломавшийся кран.
— …позвонила в управляющую компанию, а они говорят — ждите три дня. Представляешь? Раньше бы твой отец одним щелчком всё решил.
И в этот момент Ксения поняла всё. Дело было не в ней. Не в её бедности или богатстве.
Дело было в том, что Алевтина Григорьевна потеряла свою власть над миром. И отчаянно пыталась вернуть её, управляя хотя бы маленьким мирком своей невестки.
Но Ксения больше не была той девочкой в съёмной однушке.
Она встала, подошла к Диме и, взяв его за руку, сказала свекрови:
— Мы вызовем вам мастера, Алевтина Григорьевна. Не волнуйтесь.
Она не испытывала ни злорадства, ни жалости. Ничего. Женщина, которая двадцать лет назад вынесла ей приговор, теперь снимала комнату в её жизни. И счёт за аренду оплачивала сама Ксения. Своим спокойствием. И это была самая выгодная сделка в её жизни.
Прошёл год.
Золотая осень заливала сад мягким светом. Ксения сидела на террасе, укутавшись в плед, и смотрела на свои розы. Они отцветали, но в этом увядании была своя, зрелая красота. За этот год она почти забыла то давящее чувство тревоги, которое преследовало её месяцами.
Дима вышел из дома с двумя чашками и сел рядом.
— Замёрзла?
— Нет. Мне хорошо.
Он обнял её за плечи. Их отношения за этот год тоже изменились. Ушла та тень, которая всегда стояла между ними. Тень его долга перед матерью и её обиды. Теперь они были просто вдвоём. Настоящей командой.
— Мама звонила, — сказал он осторожно.
Ксения не напряглась. Звонки свекрови больше не вызывали в ней никакой реакции. Они стали частью рутины, как прогноз погоды.
— Что-то случилось?
— Спрашивала, не приедем ли мы помочь ей переставить шкаф. Говорит, пыль за ним скопилась.
Они переглянулись. Это был новый метод. Мелкие, бытовые просьбы, которые должны были показать её беспомощность и их необходимость в её жизни. Попытка привязать их чувством вины.
— Скажи ей, что мы вызовем грузчиков, — спокойно ответила Ксения, отпивая из своей чашки. — Оплатим, конечно. У нас как раз есть проверенная фирма.
Дима кивнул, доставая телефон. Никаких споров. Никаких уговоров «ну давай сами, ей будет приятно». Он понял правила новой игры. И принял их.
На следующий день Ксения разбирала старые фотоальбомы. И наткнулась на снимок: они с Димой, совсем молодые, стоят в обнимку на фоне обшарпанной стены их первой съёмной квартиры. Счастливые до одури.
Она долго смотрела на их лица. Тогда она так боялась слов Алевтины Григорьевны. Боялась её пророчества о вечной нищете и съёмных углах.
А сейчас она вдруг поняла. Свекровь была права в одном: нищета действительно страшная вещь. Только это не про деньги.
Её собственная «нищета» была временной. Она была точкой старта, стимулом двигаться, бороться и строить.
А нищета Алевтины Григорьевны была в душе. В неспособности радоваться чужому успеху, в вечном поиске виноватых, в желании властвовать и унижать, чтобы почувствовать себя значимой.
Ксения закрыла альбом. Она больше не чувствовала себя победительницей в какой-то давней войне.
Битвы не было. Была лишь трагедия одной несчастной женщины, которая сама себя заперла в клетке из зависти и злобы.
А её замок с башенками… он не был ни трофеем, ни крепостью. Он был просто домом. Местом, где пахло яблоками из её сада.
Местом, где они с мужем могли сидеть в тишине, держась за руки. Местом, где она наконец-то обрела не богатство. А покой.
