Свекровь напряглась. Юристы — это как врачи: даже когда ты здоров, рядом с ними чувствуешь себя подозрительно больным.
— Ну… конечно. Мне как раз в аптеку надо…
Она схватила сумку и выскользнула за дверь.
В этот момент из комнаты появился Виталик, в спортивных штанах и с лицом человека, которого внезапно вытолкнули на сцену без текста.
— Ань… ты чего?
— Живу, Виталик. Дышу. Смеюсь. Сплю на кровати, которая не пахнет мазью для суставов. А ты как?
Он почесал затылок.
— Я… волнуюсь. Ты так сразу — с юристом…
— А ты что хотел? Ты выбрал жить с мамой. А я выбрала жить без вас. Это не конкурс — кто больше выдержит, жена или сын. Я не соревнуюсь.
— Может, спокойно поговорим?
— Я уже говорю. Но ты всё время молчишь. Теперь Никита поможет. Надо оформить развод. И ещё — вопрос с пропиской. Если ты не хочешь решать по-хорошему, юрист объяснит.
— Ты серьёзно?
— А ты думал, я шучу?
Никита разложил папку.
— По закону квартира принадлежит супруге. Проживание посторонних возможно только с её согласия. В противном случае — это вторжение. Мы предлагаем решить мирно. В противном случае — суд.
Виталик смотрел на Аню, как на женщину, которую он вроде знал, но теперь — как будто обновлённую, с другой системой координат.
— Ты решила всё так… жёстко?
— Жизнь сама жёсткая, Виталик. Пока ты ждал, что всё само рассосётся, я выбрала. Себя. И воздух без запаха укропа.
В дверях появилась Татьяна Аркадьевна. Услышала последние слова, застыла.
— Это что за разговоры тут?
— Это финал, Татьяна Аркадьевна, — сказала Аня спокойно. — Вы считаете, что жить ради сына — это нормально. А я считаю, что взрослый мужчина должен жить сам. Даже если у него есть мама. Особенно если у него есть такая мама.
Свекровь глубоко вздохнула. Выпрямилась.
— Ну… обойдусь. У меня сестра в Королёве. Переживу. Только знаете… думала я, что вы сильнее окажетесь. А вы просто сбежали. Как все.
— Вы ошиблись. Я не сбежала. Я выбрала. Терпеть — это не моя роль.
Она взяла чемодан, тот самый, с колёсиками.
— Виталь… ты со мной?
Он посмотрел то на мать, то на жену, то на Никиту. И только пожал плечами.
— Я… не знаю.
Аня кивнула. Ответ она уже услышала.
Через час квартира стала другой. Тихой. В ней пахло только кофе и музыкой из телефона.
Аня сидела на подоконнике, Никита что-то делал на кухне. И впервые за долгое время ей было спокойно.
Прошло два месяца.
Квартира снова дышала тишиной. Ни запаха пережаренного лука в старой сковородке, ни влажных полотенец на кухонных дверцах, ни бесконечных разговоров про давление и «бедного мальчика, которого жизнь мучает».
Аня жила одна. И впервые за долгое время это «одна» не значило «одинокая».
Но жизнь, как водится, любит проверять. Только успеешь выдохнуть — и снова звонок.
— Аня, привет… Это я. Виталик.
Голос в трубке был неуверенный, как у человека, который подошёл к банкомату и забыл ПИН-код.
— Можно поговорим? Я рядом. У подъезда.
Аня отошла к окну. Он и правда стоял там: тот самый, в дешёвой ветровке, с пластиковым пакетом из аптеки и виноватым лицом.
Она могла бы не открыть. Но открыла.
Не потому что ждала. А потому что была готова сказать то, что всё это время держала в себе.
— Ты не изменилась, — сказал он, переступая порог.
— А ты — да. Помятый какой-то.
Она усмехнулась, посмотрела на него так, будто перед ней был не бывший муж, а просто знакомый человек, к которому давно охладело сердце.
— Мамина сестра выгнала её, — сразу начал он, не разуваясь. — Там скандал вышел. Денег нет. Мама теперь весь день в поликлинике. Я… не знаю, что делать.
— И ты пришёл… ко мне?
Он сел, положив руки на колени. Вид у него был такой, словно вызвали к директору. Только директорша — в шёлковом халате и со взглядом, от которого мужчины обычно теряют уверенность.
— Я подумал… мы можем всё вернуть. Начать заново. Я изменился. Честно.
Она медленно налила в стакан воды, выпила, потом повернулась к нему:
— Вернуть? А что именно? Твои «Аня, ну не обостряй»? Или вечера с твоей мамой на моей кухне? Может быть, мою бессонницу и сыпь от жизни втроём?
Он опустил глаза.
— Я понимаю, я был слабый. Но теперь… я один. Я многое понял.
— Многое? Или просто остался без крыши над головой?
Он сжал пакет в руках, но ничего не ответил.
— Ты, Виталик, не человек. Ты функция. Живёшь, пока тобой кто-то управляет. Сначала мама, теперь вот хочешь, чтобы я. Но я больше не готова быть чьей-то батарейкой. Я не фонд помощи растерянным мужьям и не дом отдыха для уставших матерей.
Он поднял глаза — пустые, усталые.
— Но мы же были счастливы…
— Нет. Я просто молчала и тянула всё сама. Это не счастье, Виталик. Это рабство, замаскированное под брак.
Он встал. Пакет зашуршал, как фантик.
— Ну и всё, значит?
Она тоже поднялась. Говорила спокойно, без надрыва, но в голосе звенела сталь.
— Всё. Развод оформлен. Прописка аннулирована. Квартира — моя. И жизнь — тоже моя.
Он постоял в дверях. Как когда-то в день свадьбы, только тогда — с букетом и надеждой, а теперь — пустой и чужой.
— Я… жалею.
— А я — нет. Я впервые услышала себя и сделала выбор.
Он кивнул, молча вышел.
Дверь закрылась — и больше не открывалась.
Через неделю Аня сняла с доски объявление «отдам даром диван». Старый, с воспоминаниями. Купила новый — светлый, современный, без следов прошлого.
Теперь в квартире пахло только кофе и ванилью. Иногда звучал смех — это приходила Лена. Или Никита.
А однажды утром, глядя в окно, Аня сказала вслух:
— Ну здравствуй, жизнь. Без чужих чемоданов. Без компромиссов. Только я. И мой выбор.
И впервые за много лет ей захотелось петь. Не от счастья. От свободы.
Конец.