Ночью я не пошла в свою спальню. Мысль о том, что это место обречено, была невыносимой.
Я взяла одеяло и устроилась на старом диване в гостиной. Каждый шорох заставлял открывать глаза. Мне казалось, что дом затаился, ждет.
В понедельник, за день до «вторника», Кирилл был неестественно любезен.
— Мам, а не хочешь съездить к тете Вере? — спросил он за завтраком. — Ты давно у нее не была. Я тебя отвезу. Побудешь у нее денек, отдохнешь.
Он пытался избавиться от меня. По его плану.
— Нет, — ответила я, глядя ему прямо в глаза. — Я никуда не поеду. Я останусь дома.
Его лицо на мгновение окаменело. Улыбка сползла, и я увидела холодную ярость в его глазах. Всего на секунду. Потом он снова натянул маску заботливого сына.
— Ну, как хочешь, — он пожал плечами. — Просто предложил.
Но я уже все поняла. Он не отступит. И если я останусь, я ему помешаю. И тогда я стану не просто помехой. Я стану частью того самого «демонтажа».
Вторник. Я проснулась до рассвета. Страха больше не было. На его месте образовалась холодная, звенящая пустота. Я встала с дивана, чувствуя, как затекла спина, и подошла к окну.
На улице, у ворот, уже стояла та самая грузовая машина. Кирилл разговаривал с двумя рабочими. Он показывал рукой на дом, на окна моей спальни. Они все трое смотрели туда. Оценивали. Планировали.
В этот момент что-то щелкнуло. Все эти дни я была матерью, которая боится за сына, которая пытается понять. А сейчас я стала просто женщиной, у которой хотят отнять ее дом. Не просто стены. Память. Жизнь.
Все. Хватит.
Я не стала пить воду, не стала умываться. Я молча прошла по коридору мимо комнаты Кирилла, вошла в свою спальню и закрыла за собой дверь. Повернула ключ в замке.
Одного замка было мало. Я посмотрела на старый дубовый комод, который достался мне еще от бабушки. Тяжелый, неподъемный. Я уперлась в него плечом.
Адреналин ударил в кровь. Навалилась раз, другой. Комод поддался, со скрипом проехав по полу несколько сантиметров.
Кряхтя от напряжения, обливаясь потом, я все-таки придвинула его к двери, намертво заблокировав вход. Потом взяла стул и подперла им дверную ручку.
Моя крепость.
Я села на кровать и стала ждать. Прошло минут двадцать. Я услышала шаги в коридоре. Они остановились у моей двери.
— Мам, ты там? — голос Кирилла был нарочито бодрым. — Мы скоро начинаем, так что выходи, не мешайся.
Я молчала.
Он подергал ручку. Раз. Другой. Дверь не поддалась.
— Мам, открой. Не глупи.
Молчание.
— Мама! У нас работа стоит! Открывай сейчас же!
В его голосе зазвучала сталь. Он начал дергать ручку сильнее, потом ударил по двери кулаком.
— Я сказал, открой! Что ты устроила?
Я глубоко вздохнула. И ответила. Спокойно, ровно, так, что сама удивилась своему голосу.
— Это мой дом, Кирилл. И это моя комната. Ты сюда не войдешь.
За дверью повисла пауза. Такая плотная, что, казалось, ее можно потрогать. Я слышала его тяжелое, сбитое дыхание.
Он не ожидал этого. Он привык к моей уступчивости, к моей вечной готовности понять и простить. Но та женщина умерла несколько дней назад.
— Ты пожалеешь об этом, — прошипел он наконец. — Я все равно ее сломаю.
— Попробуй, — ответила я и откинулась на подушки.
Я смотрела на трещинку на потолке, которую знала с детства, и впервые за много дней почувствовала себя в безопасности. Пусть он бесится там, за дверью. Пусть ломает кулаки. Сегодня эта комната не падет.
Прошел час. Или два. Стук прекратился. Я слышала приглушенные голоса в коридоре, потом шаги удалились. Я победила? Я не знала. Я просто сидела на кровати, прислушиваясь к каждому шороху.
Потом снова послышались шаги. Но на этот раз голос Кирилла звучал иначе. Не зло, а как-то… обреченно.
— Мам. Пожалуйста. Открой.
Я не ответила.
— Я все объясню. Просто открой дверь.
Я молчала, вцепившись в одеяло.
— Мам, я идиот, — сказал он тихо, и его голос дрогнул. — Я просто хотел… Посмотри.
В щель под дверью просунулся край свернутого листа бумаги. Он протолкнул его дальше. Я с опаской подошла, подняла. Развернула.
Это был детальный, красивый проект моей новой спальни. В светлых тонах, с большим окном, с уютным креслом и торшером в углу — именно там, где я любила читать. С пометкой: «Для лучшей мамы на свете».
Я смотрела на чертеж, и мир переворачивался.
— Я когда приехал, увидел, что проводка искрит, — его голос за дверью был глухим. — Полы скрипят так, что ночью просыпаешься. Окно в твоей спальне сифонит. Мам, это же опасно!
Я договорился с ребятами, чтобы они между объектами быстро все сделали. Бесплатно. Только за материалы.
Я хотел, чтобы ты приехала, а тут… все новое. Безопасное. Чтобы я в городе не дергался, что у тебя тут что-то загорится.
Он замолчал. Я тоже молчала, пытаясь переварить услышанное.
— А череп? — тихо спросила я.
— Господи, мам… — в его голосе слышалась горькая усмешка. — Это мы так на работе шутим. Когда проект совсем тяжелый, и надо все снести к чертям и начать заново.
Просто дурацкая, злая шутка. Я не думал, что ты это увидишь. А потом ты начала спрашивать, а я… я растерялся.
Испугался, что сюрприз сорвется. Вел себя как кретин. Прости.
Я медленно встала с кровати. Подошла к двери. Отодвинула стул. Попыталась сдвинуть комод, но сил не хватило.
— Кирилл, — позвала я. — Я не могу отодвинуть.
Через секунду комод с той стороны легко отъехал в сторону. Я повернула ключ в замке.
На пороге стоял мой сын. Уставший, взъерошенный, с огромным чувством вины в глазах. Рядом с ним — крупный мужчина в рабочей куртке, который виновато улыбался.
Слезы, которые я сдерживала все эти дни, хлынули наружу. Но это были уже не слезы страха.
Я не стала ничего говорить. Я просто обняла своего взрослого, такого нелепого и такого заботливого сына. Он обнял меня в ответ, крепко-крепко.
В тот день демонтаж все-таки начался. Но я уже не боялась кувалды. Я сидела в саду, пила лимонад и слушала, как рушатся старые стены.
Это был не звук разрушения. Это был звук перемен.
И я поняла, что иногда самые лучшие намерения могут выглядеть как угроза, если они окутаны молчанием.
А доверие — это не слепая вера, а смелость задавать вопросы и силы, чтобы услышать ответы. Даже если для этого нужно сначала забаррикадироваться в собственной спальне.
