Дмитрий подскочил.
— Аня! Это… это не то, что ты думаешь…
— Ага. Это хуже.
Она бросила сумку на кресло и подошла к ним вплотную.
— Я сегодня была у юриста. Он сказал, что доверенность можно отменить. И регистрацию — тоже. Через суд. Но, Дмитрий, мне вот что интересно: ты же понимал, что это неправильно?
Он сглотнул. На лице — выражение типичного школьника у директора. Поймали. С дневником. Где одни двойки и одна пятёрка — по труду.
— Мам… ну скажи что-нибудь, а? — проблеял он, как будто мама сейчас выйдет вперёд и спасёт его, как всегда.
Елена Ивановна встала. Медленно. Прямо как в боевике, где бабушка на пенсии вдруг достаёт ружьё из-под стола.
— А что говорить? Я мать. И у меня сын. А ты — пришлая. Сидела себе в офисе, нос воротила, детей не хотела. Теперь — что? Выставишь меня на улицу?
— Я вас не выставляю. Я предлагаю честно — жить отдельно. Как взрослые люди. Без кредитов на моё имя. Без регистрации по-тихому. Без борща, который лезет в душу.
— Ты наглая девка, вот кто ты, — прошипела свекровь. — Когда Дмитрий был болен, ты где была? В Калининграде! А я — здесь! Я ему компрессы ставила, я за ним ухаживала!
Анна медленно села на кровать.
— А кто мне компрессы ставил, когда я после работы приходила и ещё полвечера на кухне слышала, что я “неплодная и карьеристка”? Вы думаете, я не болела?
Дмитрий сел рядом, опустив голову.
— Я запутался. Я хотел, чтобы всем было хорошо.
— Так не бывает. Когда ты хочешь угодить всем — первым делаешь плохо себе. А потом — жене. Потом — детям. Если бы они были.
Молчание повисло в комнате. Густое. Почти материальное. Его можно было ложкой черпать.
— Я подаю на развод, — сказала Анна спокойно.
Дмитрий вздрогнул. Мать выпрямилась, как будто её током ударило.
— Ты с ума сошла! Из-за какой-то регистрации?
— Не из-за регистрации, — устало ответила Анна. — А из-за того, что мой муж — не муж. А мальчик. Которого мама держит за руку. А я не подписывалась быть третьим лишним.
Она встала и направилась к двери. Остановилась.
— Через две недели у меня отпуск. И я уеду. А за это время вы — оба — съезжаете. С вещами. И с борщом. А если нет — тогда ждите судебных приставов. И пусть они объясняют вам, что такое “без согласия”.
Она ушла. Позади повисло молчание, и только где-то в глубине души Анны щёлкнуло: она вырвалась. Почти. Осталось немного.
Анна проснулась в полной тишине.
Без звона кастрюль.
Без “А вы знаете, у нас в девяносто третьем…”.
Без сладковатых духов с нотой “обморок в лифте”.
Впервые за много месяцев в квартире было слышно, как капает кран.
Тишина. Чистая, незамутнённая. Как новый паспорт после развода.
На кухне стояла коробка с остатками вещей Дмитрия. Он съехал молча, за день до окончания отпуска. Даже смс не написал. Просто пропал.
Инфантильность уровня “оставлю зубную щётку — вдруг пустишь обратно”.
Анна провела ладонью по коробке. Там были носки, какой-то свитер с выгоревшим плечом, клейкая лента и… стоп.
Банковские бумаги.
Кредитный договор. Второй.
На 780 тысяч. На её имя. Оформлен полгода назад.
Без уведомления, но с той самой доверенностью.
Она села прямо на пол. И вдруг — засмеялась. Не нервно, не истерично. А как человек, который понял: всё. Это конец. Теперь — по-настоящему.
— Ну ты и крыса, Димочка, — сказала она вслух, — тебе бы не бизнесом заниматься, а на гастроли с мамой ехать. Театр одного лица. С девизом “и так сойдёт”.
Телефон звякнул.
Дмитрий.
Анна сняла трубку. Внутри было спокойно. Не потому что больно. А потому что — пусто.
— Привет, — его голос был мягкий, почти нежный.
— Нет, — сразу ответила Анна.
— Ты даже не знаешь, что я хочу сказать…
— Нет, знаю. “Это всё не так, мама попросила, мне было тяжело, я хотел как лучше, мы можем всё начать сначала”. Верно?
Молчание. Потом тихо:
— Я хотел попросить тебя встретиться. Просто поговорить. Без мамы. Она уехала к тёте в Воронеж, ей плохо…
— Знаешь, кому было плохо? Мне. Когда я обнаружила, что ты, взрослый мужик, оформляешь на жену кредиты, прячешь договоры под свитер, и при этом называешь это “любовью”.
— Я расплачусь, честно. Уже начал платить. Там всего ничего осталось…
— Всего-то? — Анна вдруг фыркнула. — Ты бы ещё на меня похоронный договор оформил. Скажи, мне гроб заказывать или ты сам решишь, когда я умру от вашего “всего-то”?
Молчание. Потом — гудки.
1. Анна выключила телефон.
Через два часа в дверь позвонили.
Она открыла, на всякий случай с банкой солёных огурцов в руке — как оружие и как ужин.
На пороге стояла она.
2. — Елена Ивановна… — протянула Анна устало.
— Анна Сергеевна, нам надо поговорить. Я быстро. Я… — свекровь выглядела странно: в чёрном, без макияжа, с чемоданом.
— Что это? Вы у меня поселиться собрались снова?
— Нет. Я… — она сглотнула, — я развожусь с мужем. Я всё поняла. Про вас. Про Диму. Про себя. Я была неправа.
Анна смотрела на неё, как на сцену из параллельной вселенной.
— Сколько это будет продолжаться? Вы теперь извиняться будете за всё? За борщи, за регистрацию, за “Анна не рожает, а Дима хороший мальчик”?
— Да. — Елена Ивановна выдохнула. — Я только теперь поняла, что Дима… не муж. Он — продолжение меня. А вы — женщина. Которая пыталась быть рядом с ним. А я… всё испортила. Не простите — пойму. Просто… отпустите.
Они стояли молча.
На лестничной площадке пахло мокрым бетоном.
Сквозняк хлопнул дверью соседей.
— Вы знаете, — наконец сказала Анна, — у меня была мысль подать на вас в суд. За прописку без согласия. За моральный ущерб. За вмешательство. Но… я этого не сделаю.
— Почему? — тихо спросила Елена Ивановна.
— Потому что вы — уже наказаны. Вы растили сына, который даже извиняться не умеет. И живёте теперь с пониманием, что он — ваш результат. Это хуже любого иска.
Свекровь кивнула. Опустила глаза.
Повернулась. Ушла. Без слов. Без театра.
Анна закрыла дверь.
Села на пол. Снова.
Смеяться не хотелось.
Она подняла коробку с вещами, вышла на балкон и просто выкинула её в контейнер. Прямо с третьего этажа. Без соплей. Без слёз.
Телефон снова зазвонил.
Номер Дмитрия.
Она нажала «заблокировать».
Навсегда.
Тишина в квартире снова стала слышимой.
Не мёртвой. А живой.
Какое-то лёгкое радио из соседской кухни.
Скрип паркета.
И мысль:
Теперь — точно начнётся всё по-другому. Только с тем, кто не будет прятать договора под свитер и маму под кровать.
Финал.