Мария покачнулась. От удивления, а не от боли. Лицо загорелось. Но не кожа, нет. Гнев. Ослепляющий, как вспышка сварочного аппарата.
Она молча схватила ближайшее, что попалось под руку – половник, облитый томатным соусом – и бросила в сторону свекрови. Не попала, но эффект был.
– Маш! – заорал Артём. – Да вы с ума сошли обе?!
– Мы? – повернулась к нему Мария. – Мы?! Это я тебя обокрала? Это я тебе мать на шею посадила, как клеща? Или это ты всё это время молча жевал горошек, пока нас тут сжирало заживо?
– Не начинай…
– Я уже заканчиваю, Артём! Заканчиваю играть в счастливую жену. Ты у меня не муж, ты переводчик с языка «маменькиных слёз»! Ты – прослойка между мной и адом! Ты – тряпка с пропиской!
– Ты офигела, Маш! – он подошёл ближе, сжал кулаки, – ты сама всё разрушаешь, сама! Моя мать – старый человек!
– Она – профессиональный паразит! – заорала Мария. – И ты её кормишь собой! А я больше не буду этим гарниром!
Они стояли втроём. Вера Николаевна с опухшей от злости шеей, Артём – красный как варёная свёкла, и Мария – вся дрожащая, с рукой, сжимавшей край стола, как спасательный круг.
И тут свекровь выдала, как контрольный:
– А браслет я взяла. Да. Потому что ты его всё равно на себя не надеваешь! Сиди тут в своей нищете и не выделывайся! С бабками ты всё равно обращаться не умеешь!
– Вера Николаевна, – тихо сказала Мария, – вы понимаете, что вы только что признались в краже?
– Да иди ты…
– Нет. Вы идёте. Вон. И ключ оставьте. А лучше – я вызову полицию. Пусть оформят заявление. Там как раз фамилия у вас уже знакомая. Вы же, кажется, уже судимы были за мелкое хищение в аптеке?
Свекровь побелела.
– Ага. Я же не зря работаю в налоговой. Доступ к базам – как личный Netflix. Вот теперь и посмотрим, кто из нас нищета, а кто – угроза общественной безопасности.
Артём молчал. У него задёргался глаз.
Мария шагнула к двери, распахнула её и кивнула:
– Вон.
Вера Николаевна молча вышла. Но перед этим резко повернулась к сыну:
– Тёма! Или я, или она!
Он стоял. Смотрел в пол. Как будто его привязали к батарее.
– Тем, – тихо сказала Мария, – только не говори, что ты не можешь выбрать.
Он поднял глаза.
– Я… я не знаю.
И это было самое страшное.
Потому что если ты не знаешь, кого выбрать – ты уже выбрал. Не того.
Вечером Мария сидела на кухне одна. Напротив неё лежал конверт. Премия. Двадцать тысяч. Не много. Но не мало. Как символ: новая глава.
Она включила телефон. Нашла вкладку с «одним нажатием» открыть вклад. Название: «Для себя». Сумма: двадцать тысяч. Срок: год.
Нажала. Подтверждение.
И только потом разрыдалась.
Но тихо. Без всхлипов. Чтобы не дать соседям повод пожалеть.
***
Всё началось с запаха жареной рыбы.
Мария вернулась с работы поздно – день был тяжёлый, начальник придирался к каждому отчёту, кофе на автомате закончился, в маршрутке наступили на ногу, да ещё и лифт не работал. А в подъезде воняло как на рынке у лотка с несвежим лещом. Она мысленно приготовилась к тишине, одиночеству и усталому разговору сама с собой: «Мария, ты молодец. Ты всё выдержала. День без истерик, без свекрови и без Артёма – это уже праздник». Но…
Ключ повернулся в замке с трудом. Скрипнуло. Она вошла. И застыла.
На кухне кто-то был.
Нет, не «кто-то». Это был Артём. В чистой рубашке, с зелёной салфеткой, аккуратно сложенной под тарелкой. И с ним – незнакомая девушка. Молодая, худая, в какой-то странной тунике и босиком. В её ухе висела огромная серёжка в форме совы. Она ела, ковыряясь в рыбе, как будто ужинала у себя дома.
– Привет, – сказал Артём, будто Мария была почтальоном, принесшим пенсию. – Это Алёна. Мы с ней… ну, в общем, живём пока вместе.
Мария аккуратно поставила сумку.
– Что значит «живём пока вместе»?
– Я… ну, я переехал. От мамы. В смысле, я теперь здесь. Нам с тобой надо всё обсудить. Всё по-взрослому. По-человечески. Я многое понял.
Алёна подняла глаза. Её лицо было кислым.
– Ты не говорил, что она будет. Мне неловко есть, когда смотрят.
– Уходи, Артём, – тихо сказала Мария. – Прямо сейчас.
– Маш, подожди. Я же не просто так. Я понял, что мама перегибала. Что я виноват. Что ты не заслужила всего этого.
– Ага. Особенно вот этого, – она кивнула на босую Алёну. – Рыбу тоже не заслужила. И кастрюлю новую. Её купила я, между прочим. После того, как вы с мамой утащили мультиварку.
– Да кто у тебя что тащил, ты что несёшь?!
Алёна хмыкнула.
– Может, я пойду, а вы тут… решите?
– Не трудись, – ответила Мария. – Я решаю сама.
Она подошла к столу, взяла тарелку, на которой лежал хвост рыбы, и с громким лязгом поставила её в раковину. Потом достала из ящика конверт – с теми самыми двадцатью тысячами. Положила на стол.
– Вот. Возьми. Начни жизнь с чистого листа. С совой в ухе и с обожжённой сковородкой. Только больше не приходи. Ни ты, ни твоя мама, ни кто из вашего цирка.
– Маш, ну подожди. Я же сделал шаг. Я переехал. Я хотел начать всё заново.
– Ты начал всё заново не со мной. Ты начал всё заново – сразу с рыбой и новой бабой. Значит, ты уже в другой жизни. А я – в своей. И тут тебе места нет.
– Ну, это ты так решила…
– Нет, Артём. Это ты. Когда выбрал молчать. Когда дал маме ключ. Когда стоял и молчал, пока она меня била. Ты выбрал. Я просто поставила точку.
Алёна встала, зевнула и пошла в ванную. Босиком. Оставляя за собой следы рыбы и геля для душа. Артём опустился на стул.
– Я не думал, что ты можешь быть такой холодной.
– А я не думала, что ты можешь быть таким… пустым. Не злым. Не плохим. Просто – пустым. Понимаешь?
Он кивнул. Почти с облегчением.
– Да. Наверное, понимаю.
– Вот и хорошо.
Он ушёл.
Через месяц в квартире пахло кофе. Настоящим. Который Мария купила себе на премию. У неё появился новый ритуал – по утрам она включала радио, наливала чашку и смотрела, как на окне собирается конденсат.
Она сняла кольцо. Положила в ту самую коробку, где раньше были деньги и браслет. Коробка теперь была пустая. Но честная. Без лжи, без манипуляций, без лицемерия.
А на столе лежал договор.
На маленькую, но свою квартиру. С ипотекой на двадцать лет.
Мария подписала.
Всё. Новая жизнь. Без рыбы. Без свекровей. Без «мам, которые лучше знают».
Вечером она шла домой. Мимо лавочек, где старушки обсуждали, кто как «растил» сыновей, кто «собирал» деньги на внуков, и кто «зря дала тридцать тысяч своей снохе».
Она шла мимо – и впервые не оглянулась.
Конец.
