— Ты же понимаешь, я не могу, — Лена говорила шёпотом, но в голосе уже сквозила раздражённая усталость. — У меня дети. Сама знаешь, какие они. С ними хоть на стену лезь. Какая из меня сиделка?
— Я не прошу сидеть, — Вика уронила взгляд на чашку, в которой остыл зелёный чай. — Просто хоть иногда заехать. Поболтать с ней. Я одна с ней совсем, понимаешь? После работы бегом — аптека, магазин, бабушка. Даже поспать толком некогда.
— А мне, по-твоему, весело? — Лена фыркнула. — С садиком каждый день проблемы. А съёмная — одно название, не квартира, а проходной двор. У меня своя жизнь, Вик.
— Я тоже не на курорте, — голос у Вики задрожал, но она выпрямилась. — Только, знаешь, когда бабушка кашляет по ночам — я не ухожу в другую комнату, потому что её нет. Мы с ней вдвоём, на двадцати пяти метрах.
— Это твой выбор, — буркнула Лена и сбросила звонок.
Вика положила телефон и устало закрыла глаза. Её студия в Балашихе, обклеенная недорогими обоями и обставленная мебелью из “Авито”, казалась ей одновременно и крепостью, и клеткой. На другом конце студии бабушка что-то шептала во сне, ворочаясь.
Она встала, тихо подошла и поправила покрывало.
Квартиру бабушки — старую двухкомнатную на третьем этаже хрущёвки в Щёлкове — Вика сдала ещё год назад, когда та окончательно перестала справляться одна. На вырученные деньги оплачивались лекарства, памперсы, сиделка на несколько часов в день. Остальное — за счёт Викиной зарплаты администратора в клинике.
— Всё правильно ты сделала, — говорила тогда бабушка, прижимая к себе кружку с шиповником. — Зачем она будет простаивать? Жизнь ведь она такая — не ждёт.
— А Лена? — осторожно спрашивала Вика. — Не обидится?
— На что? На то, что ты мне ноги моешь? Пусть сначала хоть раз приедет.
Когда бабушке стало совсем плохо, Вика даже не поняла сразу, что это “совсем”. Просто в какой-то момент голос стал тише, движения — вялые, еда — невкусной.
— Ну, как ты? — Вика спросила утром, собираясь на работу.
— Что-то тяжело мне сегодня, — выдохнула бабушка и с трудом села.
Скорая приехала быстро. Вика нервно теребила пальцами угол бумажки с адресом, хотя знала его наизусть. Перед дверью в машину бабушка вдруг прижала её руку:
— Ты рядом была всегда. Хочу, чтобы у тебя всё получилось. Всё — тебе. Слышишь?
Через неделю бабушка скончалась в больнице. Тихо. В тот день Вика как раз несла ей компот в банке и мягкие тапочки, чтобы ноги не мёрзли. В приёмной сказали: “Поздно. Только что”.
Поминки, прощание, бумажная волокита — всё тянулось как в мутной воде. Мама во время прощания больше молчала, Лена приехала с кислым лицом, детей оставила с мужем.
— Ты как? — спросила Вика, подавая ей салфетку.
— Да как… странно всё это. Вроде бы и близкие были, а вроде и нет.
Вика почувствовала, как внутри что-то сжалось. А была ли вообще у нас семья — или просто случайные люди под одной фамилией?
Прошёл месяц. На работе всё шло привычно: смены, графики, запись пациентов, чай в кружке с затёртой ручкой. Вика старалась не думать. Но когда пришёл звонок от помощницы нотариуса, сердце екнуло.
— Завещание составлено на вас. Полностью. Квартира, мебель, банковский счёт.
Вика кивнула, будто это было само собой разумеющимся. Но грудь сдавило так, что дышать стало трудно. Всё — теперь точно начнётся.
Вика шла домой по серому подъездному коридору, в голове гудело, как после наркоза. Вроде всё ясно, а сообразить, что делать дальше — невозможно. Пока добиралась, позвонила матери — Татьяне Сергеевне. Рассказала всё: про завещание, квартиру, оформление. Без эмоций, просто факты.
Мама на том конце замолчала, потом неуверенно спросила: “А почему это она так решила?.. Ну ладно, Вика, я тебе потом перезвоню, Лена как раз пришла с детьми”.
Через час, когда Вика уже была дома, раздался звонок, звонила Татьяна Сергеевна.
— Ты же понимаешь, бабушка в конце уже плохо соображала, — голос мамы был мягкий, будто она уговаривала капризного подростка. — И потом… Лена ведь тоже внучка. Справедливо будет, если ты…
— Мама, — перебила Вика. — Бабушка всё сделала осознанно.
— Да кто спорит. Просто ты подумай. У Лены дети. Ты — одна. Вы же родные.
— Да, одна. С бабушкой на руках. И это тоже ведь был выбор. Мой.
На этом разговор был закончен.
Вика не спорила. Просто собирала документы, ходила по очередям, подавала заявления. Соседка бабушки, тётя Нина, перехватила её у подъезда:
— Слушай, Ленка тут была. Всё выспрашивала, живут ли квартиранты. Наверно, хочет переехать сюда. Я ей и говорю: “Подожди, пока всё утрясётся”. А она мне: “Это же квартира бабушки. Мы с детьми там отлично разместимся”.
— Она ничего мне не говорила, — Вика сдержала вздох. — Пусть сначала со мной поговорит.
— Это уже дело ваше, я сюда не лезу, но бабушка твоя как-то говорила, что внучке всё оставлю, она у меня смышлёная, хочу, чтобы всё хорошо у неё было.
У Вики сжалось горло. Стало неуютно от этих слов — будто снова услышала голос бабушки, только чужими устами. Сердце заныло, а в голове зазвенела мысль: “Почему же сейчас всё это обесценивают?”
Через два дня Лена позвонила.
— Мы с детьми со съёмного съезжаем. Хозяйка квартиру продаёт. Я подумала… может, мы у бабушки пока поживём? А ты потом решишь — продавать или не надо. Ну, как временно. Мы ж семья.
— Лена, нет, — голос у Вики был тихий, но твёрдый. — Я сейчас оформляю документы. Квартира бабушки — теперь моя ответственность. Я сдаю её, ремонт собираюсь делать. Деньги нужны на ипотеку и кредит.
— Вик, ну ты что? У меня два ребёнка! Мы на улицу пойдём, что ли? У Сашки сейчас с работой тоже всё плохо, заказов почти нет.
— Я тебе сочувствую, но у меня — тоже жизнь. Я сейчас тяну всё одна. Ипотека, работа, ремонт.
— Понятно, — Лена резко сбросила вызов.
Через час позвонила мама.
— Вика… Ты что творишь? У сестры дети. А ты — в ипотечной своей берлоге. Почему не помочь?
— Я помогала. Год. Молчала. Никому не жаловалась. Я устала, мам.
— Своим не помогают? У нас что, чужие дети теперь?
— А мне кто помогал?
Молчание.
— Знаешь что, — мама резко выдохнула. — Ты мне не дочь. Я тебя не узнаю, тебе это наследство вскружило голову.
Вика закрыла глаза, откинулась на спинку стула. А потом достала бабушкин старый ключ от квартиры. Нужно было ехать.
Квартиранты съехали на прошлой неделе — без скандала, по договорённости. Просто тихо собрали вещи и отдали ключи.
Вика осторожно открыла дверь, как будто здесь много лет не была. Квартира пахла пустотой — ни еды, ни чужого дыхания. Только пыль, старая краска и отголоски шагов по паркету. Она встала в проёме кухни и вдруг увидела бабушку — не живую, конечно, а как бы в памяти: сутулая спина у плиты, ладони, раскладывающие сушёное яблоко по банкам, ворчание под нос.
Когда-то бабушка хранила в ящике под подоконником свои сбережения — аккуратно сложенные купюры, завёрнутые в платок, а рядом — свечи, платки, старые записки. Ящик был на маленьком замке, и ключ от него всегда болтался в общей связке — Вика решила открыть.
Среди прочего, на дне, Вика заметила сложенный вчетверо, забытый листок. Почерк она узнала сразу:
“Если читаешь — значит, я уже ушла. Береги себя. Я всегда гордилась тобой.”
Вика села прямо на пол. Глаза наполнились слезами, но плакать она не стала. Только сидела, глядя в окно. Во дворе орали дети, кто-то что-то сверлил этажом выше. А в голове — только голос бабушки и глухая тишина.
На следующий день Вика подала документы на оформление. Квартира переходила ей официально. Никому не рассказывала об этом — ни Лене, ни матери.
Она взяла кредит на ремонт и всё делала сама: сдирала старые обои, зашпаклёвывала стены, выбирала плитку. После работы ехала в Щёлково, переодевалась в старую одежду и работала до позднего вечера. На выходных — снова туда. Иногда даже не возвращалась домой, ночевала на старом диване.
Через три недели она покрасила кухню. Белый, нейтральный цвет. Повесила лёгкие занавески. Купила новую лампу, поставила комнатные цветы на подоконник.
Всё было почти готово, когда ей позвонила Лена:
— Ты где?
— В квартире, порядок наводила.
— Мы сейчас с мамой приедем в гости.
Вика на секунду замерла, потом выдохнула:
— Хорошо.
Через час они вошли. Мама огляделась, удивлённо хмыкнула:
— Ого. Как чисто у тебя. Прямо преобразилось.
Лена прошлась по комнатам:
— Классно получилось. Тут бы детскую сделать, да? А тут — диван, телек. Мы, кстати, с Сашкой недавно такое в магазине смотрели.
Вика молча поставила чайник.
Они сели на кухне. Мама рассматривала занавески, что-то бормотала про шкаф. Лена вдруг сказала:
— Вик, я хочу тебя снова попросить… Ты же знаешь, мне трудно. Два ребёнка — это не шутки. Мне обидно, что бабушка так поступила. Может, хотя бы пустишь пожить? Я встану на ноги и съеду. За коммуналку обещаю платить.
Вика взглянула на сестру и сказала без паузы:
— Лен, ты не обижайся, но это было решение бабушки, и мы это уже обсуждали. Я сделала здесь ремонт в кредит, который нужно платить. Я тоже живу в ипотеке. У меня тоже не сладко. Ты же сама тогда не захотела брать ипотеку, хотя у тебя была возможность.
Лена хотела что-то возразить, но промолчала. Мама вскинулась:
— Вика, ты что такая алчная стала? Я тебя не узнаю. Ты хоть раз о сестре подумай, у неё двое детей! Ты не понимаешь, как это тяжело?
Вика спокойно, почти тихо:
— А обо мне хоть раз кто подумал? Вы бабушку бросили, никто не стал за ней ухаживать, а я тянула всё сама, в маленькой студии с ней жила. Почему тогда никто не пришёл помочь?
Мама помолчала, потом резко встала:
— Ну нет, здесь бесполезно. Пойдём, Лена.
Они вышли. Вика не смотрела в спину. Просто собрала чашки, вымыла посуду. Тишина больше не угнетала. Она приняла её как часть этой квартиры. Как право на тишину.
Ночью ей снилась бабушка. В халате, как раньше, с чашкой чая. Сидела у окна и смотрела на улицу. Потом повернулась к Вике:
— Ты молодец. Всё правильно. Живи для себя.
Вика проснулась и впервые за долгое время улыбнулась.
Прошёл почти год. Зима сменилась весной, весна — летом. Жизнь стала ровнее, но не пустой. Вика жила, как и прежде: работа, дом, иногда кино, редкие встречи с коллегами. С мамой и Леной она больше не общалась. Не звонили. Не писали. И она не тянулась.
Однажды утром она стояла у окна и смотрела, как сосед грузит саженцы в багажник. Был июнь. В голове крутилась мысль: бабушки больше нет, но осталась квартира, остался свет. Она чувствовала, что должна сделать ещё одно важное дело.
На выходных Вика поехала на кладбище. Заказанный ею памятник уже стоял. Гладкий чёрный гранит с тёплой фотографией, надпись аккуратная, как бабушка любила. Вика привезла цветы, аккуратно поправила оградку, тряпкой вытерла пыль с мрамора.
Села на скамеечку рядом и долго молчала. Было тихо, только птицы где-то щебетали.
— Спасибо тебе, — сказала она вслух. — Я теперь умею быть за себя. И мне уже не страшно.
Она вернулась в квартиру с лёгкостью. Впервые за долгое время не села у двери в ботинках, не прижалась спиной к стене, как делала раньше, когда не знала, с чего начать. Она прошла по комнате, взяла пульт и включила радио. Пусть будет звук.
Теперь квартира не казалась чужой. Не бабушкиной. Не временной. Она стала своей.
В тот же вечер ей пришло сообщение от незнакомого номера:
“Вика, привет. Это Лена. Мы съехали со старой квартиры, теперь временно у Сашкиных. Мама просила передать, что у неё давление, а ты всё молчишь. Ну и… Я всё равно не понимаю, почему ты так с нами.”
Вика долго смотрела на экран. Потом нажала “удалить”.
Она выключила свет на кухне, подошла к окну. На подоконнике благоухали фиалки. За окном шёл мягкий летний дождь.
Бабушка бы сказала: “Хороший знак”.
И Вика улыбнулась. Потому что знала — это правда.