Лучи утреннего солнца робко пробивались сквозь щель в шторах, рисуя на полу золотистую полосу. Я потянулась, ощущая приятную мышечную усталость после вчерашнего бесконечного танца и счастливое истощение от переполнявших меня эмоций. Рядом на подушке лежал Артем, мой муж. Слово «муж» еще отдавалось в сознании сладкой, незнакомой эхом. Всего вчера мы стояли под венцом, а сегодня начиналась наша настоящая, совместная жизнь.
Тишину утра нарушал лишь запах свежесваренного кофе, доносившийся с кухни. Я накинула шелковый халат и вышла из спальни. Артем, уже бодрый и улыбающийся, расставлял на столе чашки. На нем были те самые смешные пижамные штаны с енотами, что я подарила ему на день рождения.
— Доброе утро, жена, — произнес он, и от этого слова по телу разлилось тепло.
— Доброе утро, — улыбнулась я в ответ, подходя к нему и обнимая сзади.
Он повернулся и поцеловал меня в макушку. Казалось, что этот день, как и все последующие, будет идеальным. Мы сели за стол. Я добавила в свой кофе молока, наблюдая, как облачко размывается в черной гуще. Мы болтали о вчерашнем дне, вспоминали забавные моменты, строили планы на медовый месяц.
И вот, в паузе между глотком кофе и откусыванием круассана, Артем сказал это. Сначала его слова даже не зацепили мое сознание, настолько они были нелепы и неуместны.
— Кстати, мама уже решила, в какой комнате она будет жить в твоём доме, — произнес он спокойно, как будто сообщал о прогнозе погоды.
Я опустила круассан на тарелку.
— В каком моем? — переспросила я, не понимая. — В нашем с тобой?
— Ну, в общем, да, — он улыбнулся, как будто делился радостной новостью. — В той, что с балконом и видом на парк. Говорит, для ее давления идеально. Светло и уютно.
В воздухе повисла тишина. Я смотрела на его лицо, пытаясь найти признаки шутки. Но их не было. Ни одной смешинки в глазах, ни дрожащего уголка губ. Только спокойная, даже довольная уверенность.
— Артем, ты о чем? — голос мой прозвучал тише, чем я ожидала. — Какая мама? Какая комната? Мы же с тобой покупали эту квартиру для нас. Для нашей семьи.
— Ну, Лер, не делай из этого трагедию, — он отпил кофе, явно не видя повода для моего смятения. — Мама продала свою старую квартиру, чтобы помочь нам с первоначальным взносом. Ты же знаешь. А где ей жить? Одной в съемной? Это же неудобно.
В голове у меня все переворачивалось. Да, его мама, Галина Ивановна, действительно перевела нам крупную сумму. Но мы с Артемом всегда говорили, что это ее свадебный подарок нам. Подарок. Безвозмездный. Никто, никогда, ни единым намеком не обмолвился о том, что это плата за пожизненную ренту в нашей с ним будущей квартире.
— Погоди, — я подняла руку, чувствуя, как начинаю дрожать. — Она… она продала квартиру? Полностью? И теперь планирует переехать к нам? Насовсем?
— Ну да, — Артем нахмурился, наконец заметив мое состояние. — Я думал, ты в курсе. Она же говорила.
— Она ничего не говорила! Мне! — голос мой сорвался на высокой ноте. — И ты мне ничего не говорил! Мы выбирали эту квартиру, мы мечтали о детской, о кабинете… а теперь выходит, мы выбирали комнату для твоей мамы?
— Лера, успокойся, — его тон стал жестче. — Она же мама! Она нам все отдала! Ты что, неблагодарная что ли? Она будет нам помогать. И готовить, и с детьми сидеть.
Я отодвинула стул. Звук громко прозвучал в тишине кухни.
— Мне не нужна такая помощь, Артем! Мне нужен мой дом! Наш дом! Я не хочу, чтобы кто-то третий, даже твоя мама, жил с нами с первого дня нашей семейной жизни!
Он посмотрел на меня с непонятной смесью раздражения и жалости.
— Ты себя нехорошо ведешь, Лера. Эгоистично. Мама для нас все готова сделать, а ты ее в дом не пускаешь.
Я встала из-за стола. Солнечное утро вдруг померкло. От запаха кофе начало тошнить. Вчерашнее счастье рассыпалось в прах, уступая место леденящему ужасу и полному непониманию. Я смотрела на человека, за которого только что вышла замуж, и не узнавала его.
— Ты… ты действительно не понимаешь? — прошептала я.
Он пожал плечами, снова отворачиваясь к своему кофе.
— Я понимаю, что ты не хочешь делать мою маму счастливой. И меня — тоже.
Это было последней каплей. Я развернулась и вышла из кухни, закупорившись в спальне. Я стояла у окна, глядя на просыпающийся город, на машины, на людей, которые куда-то шли. А мой мир только что рухнул. И рухнул он из-за одного единственного предложения, произнесенного за утренним кофе.
Прошла неделя. Семь долгих дней, которые растянулись, как липкая паутина. В доме воцарилась тягостная, невысказанная тишина. Того легкого общения, что было между нами раньше, будто и не существовало. Артем делал вид, что утреннего разговора не было вовсе. Он говорил о работе, о планах на выходные, шутил, но я чувствовала за этим натянутую стену. Я же ходила, как во сне, не в силах выбросить из головы его слова. Может, он прав? Может, я действительно веду себя как эгоистка? Мысль о том, что в нашей новой, еще пахнущей свежей краской квартире будет постоянно жить другой человек, вызывала во мне тихую панику.
В тот день я вернулась с работы раньше обычного. Голова раскалывалась, и я решила отлежаться. Поднимаясь на лифте, я с надеждой думала о тишине и одиночестве, о том, чтобы скинуть туфли и просто упасть на диван.
Но едва я открыла дверь, меня оглушил стук. Глухой, тяжелый стук, от которого дрожала стена в прихожей. Я замерла на пороге, не понимая.
— Вези аккуратнее, мужики! Угол дорогой! — донесся из гостиной знакомый, сладковатый голос.
Сердце упало куда-то в пятки. Я прошла вперед, и картина, открывшаяся мне, вытеснила из головы все мысли, кроме одной, животной и простой: «Это мой дом».
В той самой комнате, с балконом и видом на парк, стояли два незнакомых мужчины в потных майках. Они водружали массивный, темный шкаф с резными фасадами, который я прекрасно помнила по квартире Галины Ивановны. Рядом, прислонившись к стене, лежала разобранная кровать того же гарнитура. А посреди комнаты, словно полководец на поле боя, стояла моя свекровь. В руках она держала рулетку и деловито что-то измеряла.
— Галя, что происходит? — попыталась я сдержать дрожь в голосе, но она все равно просочилась.
Галина Ивановна обернулась. На ее лице расплылась широкая, сахарная улыбка.
— Обустраиваюсь, Лерочка! — воскликнула она, сделав ко мне несколько шагов. — Артем сказал, ты не против. А что, разве нет?
Ее спокойствие было оскорбительным. Она вела себя так, будто это была самая обычная ситуация в мире.
— Я… Я ничего не знала, — проговорила я, глядя на мужиков, которые с любопытством наблюдали за нами. — Артем мне ничего не говорил.
— Ах, мужчины, — взмахнула она рукой, — им в таких мелочах не доверишь. Они все забывают. Ну, я же вижу, ты не возражаешь? Место-то какое замечательное, светлое. Для моих косточек — то, что надо.
Она потрепала меня по плечу, и ее прикосновение обожгло, как раскаленное железо.
— Это не мелочь, — тихо, но четко сказала я. — Это мой дом. Наш с Артемом дом. И мы не договаривались о том, что вы будете здесь жить.
Улыбка на лице Галины Ивановны не дрогнула, лишь в глазах промелькнула стальная искорка.
— Милая, это теперь мой дом тоже, — она произнесла это мягко, но каждое слово было отточенным лезвием. — Я вложилась. А ты как думала? Бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
От этих слов у меня перехватило дыхание. Вся ее подлинная сущность, тщательно скрываемая за маской доброй и заботливой свекрови, проступила наружу в одной этой фразе.
Я не нашлась что ответить. Я просто развернулась и, шатаясь, вышла в коридор. Рука сама потянулась к телефону. Я набрала Артема. Трубку взяли почти сразу.
— Алло, любимая? — в его голосе звучала обычная непринужденность.
— Артем, твоя мать здесь. В нашей квартире. С какими-то грузчиками. Они ставят ее мебель в ту самую комнату, — выпалила я, едва сдерживая слезы.
На той стороне повисла короткая пауза.
— А, уже привезли? Ну, отлично. Мама звонила, говорила, что сегодня заедет. Я же просил тебя не драматизировать, Лер. Она просто хочет обустроиться.
— Обустроиться? — прошептала я. — Без моего ведома? Ты дал ей ключи?
— Ну, конечно, дал. Она же мама. Что в этом такого?
В его голосе не было ни капли понимания. Только раздражение от моей, как он считал, истерики.
— Приезжай. Сейчас же, — сказала я и положила трубку.
Я стояла в пустом коридоре, прислонившись лбом к холодной стене. Из комнаты доносились успокаивающие причитания Галины Ивановны: «Ничего, ничего, дочка, успокойся. Все утрясется. Женские нервы, я понимаю».
Я поняла, что это не недоразумение. Это — спланированная операция по захвату территории. И мой муж был в ней не жертвой, а главным союзником против меня.
После того звонка я не вернулась в квартиру. Не могла. Мысль о том, чтобы снова увидеть самодовольное лицо Галины Ивановны и слышать стук чужой мебели, заполняющей мое пространство, была невыносима. Я вышла на улицу и просто пошла, не разбирая дороги. Ноги сами несли меня, а в голове стучала одна и та же фраза: «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке». Значит, я — мышь? А мой брак, моя любовь, мои мечты — это ловушка?
Я очнулась у входа в небольшой уютный сквер, где мы с Артемом часто гуляли, когда только начинали встречаться. Я села на холодную лавочку и сжала руки в кулаки, пытаясь остановить дрожь. Солнце светило так же ярко, птицы пели так же громко, но мир вокруг стал серым и чужим.
Через сорок минут подъехал Артем. Он вышел из машины с озабоченным, но скорее раздраженным, чем виноватым видом. Подошел и сел рядом.
— Ну, и что тут за спектакль? Мама звонила, чуть ли не рыдает. Говорит, ты ее при всех оскорбила.
Я повернула к нему лицо. Мне хотелось кричать, трясти его, но голос звучал тихо и устало.
— Я ее не оскорбляла. Я спросила, что происходит. А происходит, Артем, то, что твоя мама без моего ведома въезжает в наш дом. И ты ей в этом помогаешь. Ты дал ей ключи.
— Лера, хватит, — он тяжело вздохнул. — Ключи я дал, потому что она наша мама. Она будет приходить, помогать. Что в этом страшного?
— Она не «будет приходить». Она уже живет там! Она уже расставляет свою мебель! Ты действительно не понимаешь разницы?
Он смотрел куда-то в сторону, на играющих детей.
— Понимаю. Но ты преувеличиваешь. Нужно просто привыкнуть. Она не монстр, она хочет нам добра.
— А я что? Я хочу нам зла? — голос мой снова начал срываться. — Мы с тобой покупали эту квартиру. Мы выбирали ее вместе. Мы мечтали о детской… а теперь эта комната занята. Навсегда.
— Никто не говорит «навсегда»! — наконец взорвался он. — Но сейчас так сложилось! Ты не можешь проявить немного понимания? Она же одна! Она для нас все сделала!
— Что именно она сделала? — спросила я, и в голове вдруг пронеслась мысль, холодная и четкая. — Она перевела деньги. А на кого оформлена квартира, Артем?
Он замер. Небольшая пауза затянулась, и в его глазах я прочла все, что боялась узнать.
— На меня, — ответил он, и в его голосе впервые прозвучала неуверенность. — Но ты же знаешь, ипотека — это серьезно. Оформлять на двоих… это лишние сложности. Мы же все равно семья.
— Семья, — повторила я безразличным тоном. Внутри все опустело. — Значит, квартира твоя. И твоя мама имеет на нее полное право. А я что? Я здесь кто?
— Ты моя жена! — он попытался взять меня за руку, но я отдернула ее. — Как ты можешь так говорить! Мы же любим друг друга!
— Любовь, — прошептала я, — выглядит как-то иначе.
Я встала с лавочки. Мне нужно было проверить свою догадку. Проверить то, во что не хотелось верить.
— Я поеду к маме, — сказала я. — Мне нужно побыть одной.
Он не стал меня останавливать.
Через час я сидела в гостиной у своей матери и листала распечатанные документы, которые принесла с собой из дома — договор купли-продажи, выписку. Моя мама, Анна Сергеевна, сидела рядом, бледная, и молча сжимала в руках платок.
— Доченька, — наконец тихо произнесла она. — Здесь черным по белому. Покупатель — Артем Викторович Соколов. Дата регистрации… за месяц до вашей свадьбы.
Я кивнула. Горло сжало так, что я не могла говорить.
— А деньги… те деньги, что ты отдала от продажи своей машины… они ведь пошли на первый взнос? — спросила мама.
— Да, — прохрипела я. — Он сказал, что оформит все после свадьбы, добавит меня. Я ведь ему верила. Как дура.
Я вспомнила, как он тогда говорил: «Не волнуйся, все будет наше общее. Просто сейчас так проще, доверься мне». И я доверилась.
— Это… это ловушка, — прошептала мама. — Они тебя попросту обманули. Использовали твои деньги, чтобы купить ему квартиру, а теперь вселяются туда всей своей семьей.
Вечером я вернулась в квартиру, которая больше не чувствовалась моей. Галина Ивановна уже покинула свое новое владение, оставив дверь в комнату открытой. Темный шкаф и кровать стояли там, как чужеродные предметы, как клякса на чистом листе. Артем сидел на кухне и смотрел в экран телефона.
Я прошла мимо, не говоря ни слова.
— Лера, давай поговорим, — сказал он, не поднимая глаз.
— О чем? — остановилась я в дверном проеме. — О том, что ты целенаправленно оформил квартиру только на себя, зная, что я вложу в нее свои сбережения? О том, что вы с мамой заранее все спланировали?
Он резко поднял голову. Его лицо исказилось от гнева.
— Хватит нести этот бред! Никто ничего не планировал! Маме нужна была помощь, а ты ведешь себя как последняя эгоистка! Ты против моей мамы? Значит, ты против меня! — он встал, и его тень накрыла меня. — Если тебе здесь так плохо, если наша семья тебя не устраивает — можешь уходить!
От его слов стало физически больно, будто ударили ножом под ребро. Я смотрела на этого человека и не видела в нем того, кого любила. Я видела чужого, озлобленного мужчину, который думал только о себе и своей матери.
— Ты прав, — тихо сказала я. — Мне здесь плохо.
Я развернулась и пошла в спальню, закрыв за собой дверь. В тишине я достала телефон и включила диктофон. Мое новое правило — фиксировать все. Каждую ссору, каждую обиду. Возможно, это было паранойей, но только так я чувствовала, что сохраняю хоть какую-то опору в рушащемся мире.
За дверью я слышала, как он что-то кричал, но я не разбирала слов. Я смотрела в окно на огни города и понимала — война только началась. И я была в ней одна.
Следующие недели превратились в подобие дурного сна, в котором я была заложницей. Я продолжала ходить на работу, делать вид, что живу обычной жизнью, но возвращаться в квартиру становилось с каждым днем тяжелее. Она больше не пахла мной и Артемом. Она пахла чужими духами, старой мебелью и напряженной тишиной.
Галина Ивановна обосновалась прочно и уверенно, как полководец в завоеванной крепости. Она не просто жила в своей комнате — она правила всем домом. Ее вещи постепенно начали расползаться по общему пространству. На полке в ванной появилась ее пудра и лак для волос, вытеснив мою косметику. В холодильнике стояли ее банки с соленьями, а мои йогурты и сыр скромно ютились в уголке.
Однажды вечером я решила приготовить ужин — простые котлеты с картошкой, как делала всегда. Я только начала формировать фарш, как на кухню вошла Галина.
— О, котлеты! — произнесла она одобрительно, но тут же подошла ко мне и буквально вытеснила меня от стола локтем. — Дай-ка я, Лерочка. Ты же их неправильно делаешь. Мой Артем любит, чтобы лука побольше и хлеба поменьше. И жарить нужно на сливочном масле, а не на этом твоем растительном.
Она вырвала у меня из рук миску с фаршем и принялась властно его перемешивать.
— Галя, я вполне могу справиться сама, — попыталась я возразить, чувствуя, как по щекам разливается краска от унижения.
— Конечно, можешь, — она не отвлекалась от своего занятия. — Но я научу тебя, как правильно. Мужчина должен быть сыт и доволен. Иди, посуду помой, пока я тут управлюсь.
Я застыла на месте, не в силах поверить в происходящее. Она говорила так, будто я была не хозяйкой, а приходящей прислугой. В этот момент с работы вернулся Артем. Он поцеловал меня в щеку, уловил напряженную атмосферу, но предпочел не вмешиваться.
— Мама, пахнет вкусно! — крикнул он и ушел в зал смотреть телевизор.
Я осталась стоять у раковины, глядя в окно на темнеющее небо и сжимая в руке губку для мытья посуды. Я мыла тарелки, а Галина, напевая, жарила котлеты по своему рецепту. Я поняла, что это не просто еда. Это был ритуал утверждения власти.
В выходные случилось новое вторжение. Раздался звонок в дверь. Я открыла и увидела младшего брата Артема, Дениса, его жену Ирину и их двух шумных детей. Они ввалились в прихожую с радостными криками.
— Мам, мы к тебе в гости! — объявил Денис, проходя мимо меня, как мимо предмета мебели.
Галина вышла из своей комнаты с распростертыми объятиями.
— Родные мои! Заходите, располагайтесь!
Они и расположились. Дети с гиканьем помчались по коридору, забираясь в нашу с Артемом спальню, хватая все, что попадалось под руку. Денис развалился на диване в гостиной, включил телевизор на полную громкость. Ирина прошла на кухню и, не спрашивая разрешения, начала рыться в шкафах в поисках чая и печенья.
Я стояла, прислонившись к косяку двери в гостиную, и наблюдала за этим хаосом. Артем сидел рядом с братом и что-то оживленно обсуждал, абсолютно не смущаясь происходящим.
— Артем, — тихо позвала я.
Он обернулся.
— Что?
— Ты не мог бы попросить детей не бегать по спальне? И не трогать мои вещи.
Он вздохнул, как будто я отвлекаю его от очень важного дела.
— Лера, это же дети. Что они могут сделать? Расслабься.
В этот момент пятилетний племянник выбежал из спальни с моей дорогой шелковой блузкой в руках, которая теперь была измазана чем-то липким.
— Смотри, тетя Лера, я пират! — закричал он, размахивая ею, как флагом.
Я не выдержала. Я шагнула вперед, вынула блузку из его рук и, стараясь говорить спокойно, обратилась к Ирине:
— Ира, пожалуйста, объясни детям, что чужие вещи без спроса брать нельзя.
Ирина посмотрела на меня с удивлением, словно я говорила на незнакомом языке.
— Ой, Лер, не драматизируй. Вещь постирается. Ты же сама, наверное, в детстве не ангелом была.
Я посмотрела на Артема. Он избегал моего взгляда, уставившись в телевизор. В его позе читалось одно — нежелание ввязываться в «женские разборки».
В тот вечер, после их ухода, квартира представляла собой печальное зрелище: крошки на полу, пятна на диване, разбросанные игрушки. Галина сидела в кресле с довольным видом.
— Ну вот, хорошо посидели. Семья должна собираться, — сказала она, глядя на меня. — Тебе, Лерочка, нужно быть поприветливее. На моих мальчиков ты смотрела сегодня, как судья строгий.
Я ничего не ответила. Я просто пошла в спальню, закрыла дверь и села на кровать. На тумбочке стоял маленький фикус в горшке — подарок от моей мамы на новоселье. Он был последним островком моего прежнего мира, живым напоминанием о том, что где-то там существует нормальная жизнь.
Я понимала, что так больше продолжаться не может. Каждый день я теряла частичку себя, своего достоинства, своей территории. Они не просто не уважали меня. Они стирали меня, как ненужную надпись с чистой доски. И мой муж был не щитом, а тем, кто молча вручал им губку.
Тишина, что воцарилась во мне после того вечера, была обманчивой. Со стороны могло показаться, что я смирилась. Я перестала спорить, перестала пытаться что-то доказать. Я механически ходила на работу, возвращалась, мыла посуду после ужинов, которые готовила Галина Ивановна, и молча уходила в спальню. Эта комната стала моим единственным убежищем, последним клочком личного пространства, куда пока не ступала нога свекрови.
Артем воспринял мое молчание как капитуляцию. Он стал добрее, даже пытался иногда обнять меня, завести разговор о чем-то отвлеченном. Но его прикосновения были чужими, а слова — пустыми. Я больше не верила ни единому звуку, исходящему от него. В кармане моего халата всегда лежал телефон с включенным диктофоном. Эта маленькая, холодная пластинка стала моим главным оружием и моей единственной защитой.
Перелом наступил в обычное воскресное утро. Я проснулась рано, пока все еще спали. Решила полить свой фикус. Он стоял на тумбочке у окна, ярко-зеленый и живой, напоминая мне маму, наш дом, ту меня, которая была до всего этого кошмара. Я нежно провела рукой по его листьям, чувствуя легкую прохладу и упругость.
Выйдя из комнаты, я ненадолго отвлеклась, чтобы заварить себе чай. Когда я вернулась, сердце мое на мгновение остановилось. Дверь в спальню была распахнута, а на пороге стояла Галина Ивановна. В одной руке она держала тряпку, а в другой — мой фикус, вернее, то, что от него осталось. Горшок был пуст. Земляным комом с торчащими из него обломками корней и стебля она выбросила его в мусорное ведро, стоявшее в коридоре.
— Что ты сделала? — вырвалось у меня, и голос прозвучал как скрип ржавой двери.
Галина обернулась, ни капли не смутившись.
— А, Лерочка, ты уже проснулась. Выбросила этот твой сорняк. Место он тут ценное занимал, пыль собирал. Я тебе лучше герань куплю, полезную. А это что? Ни формы, ни цвета.
Я подошла ближе и заглянула в ведро. Там, среди пищевых отходов и оберток, лежал мой фикус. Мой последний островок. Он был не просто выброшен. Он был вырван с корнем, сломан, уничтожен с каким-то особым, демонстративным презрением.
Внутри у меня что-то оборвалось. Та самая последняя, тончайшая ниточка, что еще удерживала меня от пропасти.
— Вон, — тихо сказала я. — Вон из моей комнаты.
Галина лишь усмехнулась, водружая руки на бедра.
— Ты ошибаешься, дочка. Это ты — в моем доме. В доме моего сына. И я решаю, что здесь будет стоять, а что — нет.
В этот момент из гостиной вышел Артем, разбуженный нашими голосами.
— Опять что? — буркнул он, потирая глаза. — Нельзя утро спокойно начать?
— Артем! — обратилась к нему я, все еще не в силах отвести взгляд от выброшенного растения. — Твоя мать выбросила мой фикус! Подарок от моей мамы!
— И что? — он раздраженно вздохнул. — Растение. Их миллионы. Мама, наверное, нечаянно.
— Не нечаянно! — крикнула я, и наконец слезы хлынули из моих глаз, горячие и горькие. — Она сделала это специально! Она вошла в нашу спальню без спроса и уничтожила мою вещь!
— Ой, какая драма, — всхлипнула Галина, мгновенно надевая маму обиженной невинности. — Я же для красоты хотела, для уюта! А она меня выгоняет, как какую-то преступницу! В моем же доме!
Артем посмотрел на ее мнимые слезы, потом на мое искаженное от боли лицо. И сделал свой выбор.
— Лера, немедленно извинись перед мамой! — прорычал он. — Я устал от твоих вечных истерик! Из-за какого-то дурацкого цветка ты устраиваешь скандал!
— Это не цветок! — закричала я, трясясь от ярости и отчаяния. — Это мой дом! Моя жизнь! А вы ее топите в грязи! Вы оба! Вон из моего дома!
Я не помню, что было дальше. Помню только, как Галина рыдала уже по-настоящему, но от злости, а Артем схватил меня за руку так сильно, что на следующий день остались синяки.
— Хватит! — орал он, тряся меня. — Ты перешла все границы! Либо ты сейчас же успокаиваешься, принимаешь мою маму как часть этой семьи и просишь у нее прощения, либо мы расстаемся! Ты поняла? Либо ты с нами, либо ты нам чужая!
В его глазах полыхала такая ненависть, что мне стало физически холодно. Я перевела взгляд на Галину. Она смотрела на меня из-за спины сына с таким торжествующим, ледяным удовлетворением, что стало ясно — это был ее план. Вывести меня из себя, заставить взорваться, чтобы представить сумасшедшей, неадекватной, а себя — бедной, страдающей матерью.
Я перестала сопротивляться. Рука безвольно опустилась. Я выдернула ее из его хватки.
— Я все поняла, — прошептала я. — Абсолютно все.
Я повернулась и, не глядя на них, вышла в прихожую, надела первое попавшееся пальто и вышла из квартиры. Дверь закрылась за мной с глухим щелчком, который прозвучал как приговор.
Я шла по улице, не чувствуя ни холода, ни ветра. Во мне не было ни злости, ни боли. Только пустота и ясное, холодное как лед, понимание. Война была проиграна. Оставалось только одно — организованно отступить, чтобы сохранить себя. Или то, что от меня осталось.
Я не поехала к маме. Ее испуганные глаза и горькие слова «я же тебя предупреждала» были бы последней каплей, после которой я окончательно рассыплюсь. Вместо этого я целый день провела в одиночестве, бродя по городу. Я заходила в пустые церкви, сидела на лавочках в безлюдных скверах, смотрела на текущую воду в замерзшей реке. Во мне не было ничего, кроме ледяного, безжалостного спокойствия. Я перестала быть жертвой. Я стала исследователем, следователем, собирающим улики против собственной жизни.
Мозг, освобожденный от пут отчаяния, работал с холодной ясностью. Я вспомнила все: каждую улыбку Галины, каждую ее фразу, каждый взгляд, полный скрытого расчета. «Бесплатный сыр бывается только в мышеловке». Это была не просто колкость. Это было кредо. Мировоззрение.
Вечером я вернулась в квартиру. Ничего не говоря, прошла в спальню. Артем пытался заговорить, что-то про «успокоиться» и «обсудить», но я не реагировала. Мне было нечего с ним обсуждать. Я достала ноутбук и погрузилась в расследование.
Я искала все, что могло быть связано с Галиной Ивановной. Ее страницы в соцсетях были тщательно вычищены от чего-либо компрометирующего — только фото с внуками, цветы и цитаты о доброте. Но я копала глубже. Я искала старые фотографии, упоминания ее девичьей фамилии. И наткнулась на форум ее родного города, где обсуждали жилищные проблемы. Там, среди анонимных ников, мелькнуло знакомое имя — Галина.
И тогда я вспомнила. Однажды, на заре наших отношений, Артем обмолвился, что его мать дружит с женщиной по имени Валентина, с которой они вместе работали много лет назад на заводе. Он сказал, что это, пожалуй, единственный человек, с кем мама поддерживала связь после переезда.
Я потратила еще несколько часов, но нашла ее. Валентина Ивановна. Скромная страница, заполненная рецептами и фотографиями кошек. Я не стала писать. Я набрала номер ее телефона, который удалось найти в одном из старых объявлений о продаже вязаных вещей.
Трубку подняли быстро.
— Алло? — голос был хрипловатый, но доброжелательный.
— Здравствуйте, это Валентина Ивановна? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Да, я. А кто спрашивает?
— Меня зовут Лера. Я… жена Артема Соколова. Сына Галины.
На том конце провода воцарилась долгая, красноречивая пауза.
— А… — наконец выдохнула Валентина. — Поздравляю, милая. Или… соболезную?
Ее тон был настолько многозначительным, что у меня по спине пробежали мурашки.
— Мне очень нужен ваш совет, — проговорила я, чувствуя, как сжимается горло. — Можно я к вам завтра заеду? Купить ваших знаменитых носочков, — добавила я, вспомнив объявление.
Мы договорились встретиться на следующий день в ее доме, в старом районе города.
Валентина Ивановна оказалась невысокой, полной женщиной с умными, уставшими глазами. Она впустила меня в свою уютную, пропахшую пирогами и кошачьим кормом хрущевку, усадила за стол и налила чаю.
— Ну, рассказывай, — сказала она просто, без лишних церемоний. — Что у вас там стряслось?
И я рассказала. Все. С самого первого утра. Про комнату, про мебель, про фикус, про ультиматум Артема. Она слушала, не перебивая, лишь изредка тяжело вздыхала и качала головой.
Когда я закончила, она отпила глоток чая и посмотрела на меня с нескрываемой жалостью.
— Детка, — тихо произнесла она. — Да она на тебя охотилась.
Я замерла.
— Как… охотилась?
— Галя всегда была такая. Хитрая, как лиса. Мужиков своих так же обводила вокруг пальца. Со своим первым, отцом Артема, как было? Поженились, прописала его в свою комнату в коммуналке, а через полгода подстроила так, что он ушел, скандал устроил, а ей суд оставил и комнату, и часть его вещей. Потом со вторым, отцом Дениса, та же песня. Въехала к нему в квартиру, а через год он сбежал, не выдержал, оставил ей все. Она как термит — въезжает и выедает все изнутри.
Я сидела, не в силах вымолвить ни слова. Пазл складывался в ужасающую картину.
— А когда Артем подрос, — продолжала Валентина, — она ему с пеленок внушала: «Жениться надо на девочке с жильем, с деньгами. Мы с тобой бедные, нам выживать надо». Она для него искала не невесту, а дойную корову. Ты, наверное, не из бедной семьи?
Я молча кивнула, вспомнив свою проданную машину и деньги, которые я так легко отдала.
— Она продала свою развалюху не для того, чтобы вам помочь, — жестко сказала Валентина. — У нее там долги были, по кредитам, которые она брала на Дениса, того и гляди, приставы бы описали. А так — она и долги закрыла, и в новой шикарной квартире прописалась. А ты в ее схеме — просто расходный материал. Пока ты нужна была, чтобы вложиться и освободить ее жилье, ты была хорошей. А теперь свою задачу ты выполнила.
В голове у меня все окончательно встало на свои места. Это не бытовая ссора. Это — спланированная многоходовка. Мной воспользовались как средством для улучшения жилищных условий свекрови и ее любимого сына.
— Что же мне делать? — вырвалось у меня почти что стоном.
Валентина Ивановна положила свою теплую, морщинистую руку на мою.
— Уезжай оттуда, детка. Пока не поздно. Пока она тебя совсем не съела. У нее опыт большой. Она и не с такими справлялась.
Я поблагодарила ее и вышла на улицу. Было холодно, но я не чувствовала стужи. Во мне горел ледяной огонь. Теперь я знала врага в лицо. И я знала, что эта война будет вестись не криками и слезами. Она будет вестись тихо, расчетливо и безжалостно. Как и напали на меня.
С того дня во мне что-то щелкнуло. Я перестала быть жертвой. Я стала стратегом. Мои слезы высохли, а боль превратилась в холодный, острый как бритва, ресурс. Я понимала, что крики и сцены ревности — это именно то, чего ждут от меня Галина и Артем. Они хотели истерички, сумасшедшей, которую можно будет выставить виноватой во всем. Я решила им этого не давать.
Внешне ничего не изменилось. Я по-прежнему молча ходила на работу, возвращалась, ужинала их молчаливой трапезой и уходила в спальню. Но теперь это молчание было наполнено действием. Каждую свободную минуту я занималась своим планом.
Первым делом я тайком от всех встретилась с юристом, к которому записалась под предлогом консультации по наследству. Я показала ему все, что у меня было: распечатки переводов с моей карты на счет Артема перед покупкой квартиры, выписку из ЕГРН, где он был единственным собственником.
— С точки зрения закона, — сказал юрист, пожилой мужчина с умными, усталыми глазами, — вы в сложном положении. Квартира приобретена до брака и оформлена на него. Ваши переводы могут быть расценены как дарение или как заем без расписки. Без брачного договора претендовать на долю в жилье практически невозможно.
Я кивнула. Это была не новость. Но мне нужно было подтверждение.
— А на вещи? На мебель, технику? — спросила я. — У меня сохранились чеки.
Тут он одобрительно мотнул головой.
— Вот это — да. Все, что приобретено в браке и может быть подтверждено чеками, оплачено с вашего личного счета или совместно — является совместно нажитым имуществом. Вы имеете полное право на половину. И можете забрать то, что покупали именно вы.
Это была моя первая победа. Небольшая, но значимая.
Параллельно я начала искать новое жилье. Я тратила все выходные на просмотры скромных студий и однушек на окраине города. Денег, которые я успела отложить за время работы, должно было хватить на аренду и залог. Я выбрала чистую, светлую однушку в новом микрорайоне, подписала договор и внесла предоплату. Ключи лежали в моей сумочке, как талисман, как пропуск в свободу.
Следующим этапом стал сбор вещей. Я действовала методично, как шпион на вражеской территории. Я не стала ничего паковать в чемоданы, чтобы не вызвать подозрений. Вместо этого я по вечерам, пока Артем смотрел телевизор, а Галина копалась на кухне, аккуратно складывала свои вещи в большие спортивные сумки и коробки из-под обуви и задвигала их в самый дальний угол шкафа, под груду старых одеял. Косметику, украшения, важные бумаги — все, что было дорого и мало, я потихоньку вывозила на работу и оставляла в своем служебном шкафчике.
Я составила подробный опись всего, что было куплено на мои деньги: от дивана и телевизора в гостиной до кофеварки и столового сервиза на кухне. Каждый чек был сфотографирован и прикреплен к списку.
И наконец, я дождалась идеального момента. Артем на неделю уезжал в командировку. А Галина, как выяснилось, запланировала в эти дни поездку к своей подруге Валентине в другой город — проверить того самого кота, о котором она так много рассказывала. Ирония судьбы была изумительной.
Я взяла на работе отгул. Утром, проводив Галину на автобус, я вернулась в квартиру. Впервые за многие месяцы я была там одна. Тишина была оглушительной. Я обошла все комнаты, глядя на стены, которые когда-то выбирала с любовью, на ту самую комнату с балконом, где теперь стоял чужой гарнитур.
Но ностальгии не было. Была лишь холодная решимость.
Я достала телефон и вызвала заранее найденную бригаду грузчиков. Два крепких парня появились через полчаса.
— Забираем все из этого списка, — сказала я, вручая им распечатку с фотографиями. — И только это.
Работа закипела. Диван, кресла, телевизор, книжные полки, ковер из гостиной. Постельное белье, торшер, тумбочки из спальни. Даже занавески, которые я шила на заказ. Все, что было моим, аккуратно разбиралось, упаковывалось в пузырчатую пленку и выносилось в грузовик.
Когда дело дошло до кухни, я позволила себе маленькую слабость. Я открыла мусорное ведро, куда когда-то была выброшена моя блузка и мой фикус, и бросила туда ту самую сахарницу в виде кота, которую Галина так любила. Пусть будет ей на память.
Через несколько часов квартира опустела. В гостиной зияло пустое пространство, на кухне стоял лишь старый холодильник Артема и его же немодный чайник. В спальне осталась только его половина шкафа и одинокий матрас на полу.
Я стояла посреди этой пустоты, вдыхая запах пыли и одиночества. Не осталось ни одной моей вещи. Ни следа. Ни запаха. Я достала из сумочки лист бумаги. На нем было напечатано всего три слова: «Бесплатный сыр — в мышеловке. Наслаждайтесь».
Я положила этот лист на голый пол в центре гостиной, где когда-то стоял наш с Артемом диван. Последний взгляд на опустевшие стены — и я закрыла дверь в свою прежнюю жизнь. Щелчок замка прозвучал тихо и окончательно.
Я села в машину к грузчикам, и мы поехали в мою новую, чистую, еще не обжитую однушку. Это была не победа. Это было освобождение.
Прошло полгода. Шесть месяцев тишины и спокойствия. Я жила в своей скромной, но чистой и светлой однушке. Сначала было странно просыпаться в полной тишине, никого не опасаясь, не слыша чужих шагов за дверью. Потом это чувство стало самым большим наслаждением. Я сама решала, что есть, когда спать, что смотреть по телевизору. Я снова начала улыбаться своему отражению в зеркале.
Я сменила номер телефона, удалила все старые общие чаты. Социальные сети были очищены от всего, что связывало меня с прошлым. Я отстроила свой мир заново, кирпичик за кирпичиком. Иногда, конечно, накатывала грусть — не по Артему, а по той иллюзии, в которой я жила, по тому доверчивому человеку, которым я была когда-то.
Однажды вечером я заваривала чай, собираясь посмотреть новый сериал. Зазвонил мой новый, неизвестный номер. Обычно я не отвечала на незнакомые номера, но что-то внутри подтолкнуло меня поднять трубку.
— Алло? — сказала я осторожно.
На той стороне послышались всхлипы, потом тяжелое дыхание.
— Лера? Это… это Денис.
Голос брата Артема был неузнаваем — сдавленный, прерывистый, пьяный или заплаканный.
Я молчала, давая ему возможность говорить.
— Лера, они там с ума посходили! — он выкрикнул это почти что с рыданием. — Просто кошмар! Мамаша орет сутками, Тёма запил… он не ходит на работу, ему грозят увольнением!
Я слушала, прислонившись к стене. Внутри не было ни злорадства, ни жалости. Лишь холодное, отстраненное любопытство.
— Квартира пустая, — продолжал Денис, — как после бомбежки. Сидят на полу, как бомжи. Мама купила какую-то дешевую раскладушку, спит в своей комнате, а Тёма — на матрасе в зале. И они все время ссорятся! Он ее винит во всем, кричит, что она разрушила его жизнь, а она орет, что он тряпка и не смог удержать жену!
Я представила эту картину. Пустая гостиная, где когда-то стоял мой диван. Два несчастных, озлобленных человека, сидящих на полу и грызущих друг друга. Та самая мышеловка, которую они с такой любовью выстраивали для меня, захлопнулась для них самих.
— А Ира… — голос Дениса дрогнул еще сильнее. — Ира узнала, как мама со мной поступила… что она пыталась и ее по твоему сценарию выжить… она забрала детей и уехала к родителям. Говорит, не вернется, пока я не разорву все отношения с матерью.
Вот оно. Венец творения. Схема Галины Ивановны, отработанная на мне, дала сбой на собственном сыне. Термит принялся пожирать свою же колонию.
— Лера, он все понял! — Денис говорил быстро, захлебываясь. — Тёма понял, что потерял тебя! Что ты была права! Он хочет… он просит тебя вернуться. Он бросит пить, он пойдет к психологу, он все что угодно сделает! Он говорит, ты была его единственной настоящей любовью!
Я закрыла глаза. Слово «любовь» в его устах звучало как самое страшное оскорбление. Любовь не строится на обмане, на использовании, на предательстве. То, что было между нами, любовью не было.
В трубке повисло тяжелое, напряженное молчание. Денис ждал ответа.
Я сделала глубокий вдох и выдох. Голос мой был тихим, спокойным и абсолютно ровным.
— Передай Артему, — сказала я мягко, но так, чтобы ни одно слово не пропало. — Что я нашла свою мышеловку. И сыр в ней оказался несвежим.
Я не стала ждать его реакции и положила трубку. Звонок больше не повторялся.
Я подошла к окну. На подоконнике стоял небольшой, но уже крепкий фикус в новом глиняном горшке. Я купила его в тот же день, как переехала. Я дотронулась до его гладкого, прохладного листа.
За окном зажигались огни большого города. Где-то там, в одной из его многочисленных коробок, сидели двое людей в пустой квартире и пережевывали горькие плоды своего расчета. А здесь, в моей тихой крепости, пахло свежезаваренным чаем и жизнью, которую я выбрала сама. Я улыбнулась. Впервые за долгое время это была настоящая, невынужденная улыбка. Все только начиналось.