Она повернулась к нему. На её лице не было ни гнева, ни обиды, ни сожаления. Ничего из того, что он привык видеть и с чем умел справляться. Это было лицо человека, принявшего окончательное решение, хирурга, который смотрит на поражённый орган перед ампутацией. Спокойно, сосредоточенно, без лишних эмоций. Она разжала кулак. На её ладони лежал маленький металлический ключ, сиротливо блестевший в тусклом свете коридорной лампы.
Она сделала шаг вперёд и протянула ему руку. Жест был простой, лишённый всякой театральности, и от этого ещё более сокрушительный.
— Это что? — спросил он, его голос стал хриплым. Он не двинулся с места, чтобы взять ключ. Он смотрел то на её ладонь, то в её глаза, и его мозг отчаянно отказывался принимать очевидное.
— Твоё, — ответила она. Её голос был ровным, без малейшей дрожи. Два слога, произнесённые с ледяным спокойствием, прозвучали как удар молотка по стеклу.
И тут до него дошло. Не умом, а всем нутром. Это был не каприз. Не способ привлечь внимание. Это был конец. И осознание этого вызвало в нём не страх и не печаль, а волну горячего, уязвлённого бешенства. Он столько сил вложил в этот день, всё спланировал, всё продумал, а она… она смела всё это рушить из-за какой-то ерунды.
— Ты с ума сошла? — взорвался он. Его обычная маска благополучия и контроля треснула, обнажив уродливое, искажённое гневом лицо. — Ты всё не так поняла! Я просто хотел, чтобы всё прошло идеально! Я заботился о тебе, о нас! Чтобы ты не выглядела глупо перед ними! А ты устраиваешь этот цирк!
Он жестикулировал, размахивал руками, заполняя собой всё тесное пространство коридора. Он пытался пробить её стену спокойствия своей яростью, заставить её оправдываться, кричать в ответ, сделать хоть что-то, что вернуло бы ситуацию в привычное русло скандала, где он всегда выходил победителем. Но Алина не поддавалась. Она не убрала руку, продолжая держать на ладони ключ, как неопровержимую улику его провала.
— Ты решила испортить самый важный день в наших отношениях! — не унимался он. — Из-за платья? Из-за того, что я попросил тебя быть немного сдержаннее? Это такая непосильная задача для твоей гордости?
Она молча дала ему выговориться, позволяя его обвинениям разбиваться о её молчание. И когда он, задыхаясь, замолчал, ожидая её реакции, она наконец заговорила. И каждое её слово было отточено, как лезвие.
— Мне нет ни малейшего дела, что обо мне подумает твоя родня, Дима! Я не стану заискивать перед ними и повиноваться каждому слову! Хочешь себе серую мышь? Значит, найди её и вези знакомиться с твоей роднёй!
Эта фраза, произнесённая вполголоса, без крика, ударила по нему сильнее пощёчины. Она взяла его унизительный инструктаж и вернула ему его же, превратив в приговор. Она не спорила с ним. Она просто констатировала факт: она — не тот товар, который он пытался подготовить к ярмарке невест. И она в этом представлении участвовать не будет.
Он смотрел на неё, ошарашенный такой прямотой. Он ожидал чего угодно — слёз, упрёков, истерики. Но не этого. Не холодного, безжалостного отказа, который обесценивал не только его просьбы, но и его самого, его мир, его семью, его ценности.
— Ты… Ты просто эгоистка, — выдохнул он, нащупывая единственное оставшееся у него оружие — оскорбление. — Неблагодарная эгоистка. Я для тебя всё, а ты…
— Ты для себя, Дима, — спокойно прервала она его. — Ты хотел привезти им не меня, а удобную картинку, которая бы их устроила. Бесцветную, молчаливую и покорную. Но проблема в том, что ты живёшь со мной. С яркой, говорящей и живой. И тебе придётся выбрать. Судя по всему, ты свой выбор сделал. А я — свой.
Она шагнула ещё ближе, и поскольку он так и не взял ключ, она просто вложила его в его ладонь и сжала его пальцы вокруг холодного металла. Их руки соприкоснулись на одно короткое мгновение. Его — горячая от гнева, её — ледяная от принятого решения.
Ключ в его ладони ощущался чужеродным и ледяным. Дмитрий смотрел на свои пальцы, сомкнувшиеся вокруг металла, словно не мог поверить, что этот маленький предмет может означать такой тотальный крах. Его гнев испарился, уступив место растерянности и подступающему унижению. Он столько раз прокручивал в голове этот день: вот они подъезжают к дому, вот он гордо представляет её родне, вот они сидят за столом, и она, скромная и милая, очаровывает его мать. Ни в одном из его сценариев не было этой сцены в коридоре.
— Давай не будем пороть горячку, — начал он примирительно, инстинктивно пытаясь вернуть контроль над ситуацией. — Я погорячился. Ты тоже. Мы оба на нервах. Давай просто выдохнем, и поедем. Они нас ждут. Мы всё это потом обсудим, хорошо?
Он попытался улыбнуться, изобразить мудрое великодушие, но губы его не слушались. Он видел, что его слова не производят никакого эффекта. Она смотрела на него так, как смотрят на совершенно постороннего человека, с которым случайно столкнулись на улице. В её взгляде не было ничего — ни ненависти, ни любви, ни даже интереса. Пустота.
— Ты пожалеешь об этом, Алина, — его тон снова стал жёстким, когда он понял, что уговоры не действуют. — Ты правда думаешь, что с таким характером ты кому-то будешь нужна? Ни один нормальный мужик не станет терпеть такие выкрутасы. Я терпел. Я пытался сделать из тебя человека, которого можно показать людям.
Это был его последний, самый грязный удар. Он метил в её самооценку, в её будущее, пытаясь доказать, что без него она — ничто. Он ждал, что она дрогнет, что её холодная уверенность даст трещину.
Но Алина даже не моргнула. Она выслушала его тираду с тем же бесстрастным выражением лица. А затем её взгляд скользнул мимо него, сфокусировавшись на чём-то у порога. На его дорожной сумке. Аккуратной, из дорогой ткани, с кожаными вставками. Той самой, в которой лежали его свежие рубашки, его зубная щётка, его планы на ближайшие два дня.
Она сделала шаг в его сторону. На мгновение ему показалось, что она хочет его обнять, что сейчас всё вернётся на круги своя. Он даже инстинктивно подался вперёд. Но она прошла мимо, не коснувшись его, словно он был предметом мебели. Подошла к сумке и без малейшего усилия подняла её за ручку. Сумка была нетяжёлой. В ней была лишь одежда и надежды на идеальные выходные.
Дмитрий застыл, наблюдая за ней, как заворожённый. Он видел, как она повернула ручку входной двери. Как открыла её, впуская в квартиру прохладный, пахнущий пылью воздух подъезда. Он слышал гул лифта где-то внизу. Всё это казалось сюрреалистичным, кадрами из чужого кино.
Алина выставила его сумку на лестничную клетку. Та с глухим стуком опустилась на кафельный пол. Просто и буднично. Без драмы. Затем она повернулась к нему. В её глазах он впервые за весь разговор увидел что-то похожее на эмоцию. Это была холодная, безжалостная жалость.
— Ты всё правильно сказал, им нужна серая мышь. Езжай. Может, по дороге найдёшь.
Это были её последние слова. Она не стала дожидаться ответа. Она просто шагнула назад в квартиру и закрыла за собой дверь. Не хлопнула, не забилась в истерике. Тяжёлая дубовая дверь закрылась с мягким, уверенным щелчком. А потом раздался второй, ещё более окончательный звук — поворот ключа в замке. Сначала один оборот. Потом второй.
И всё. Дмитрий остался стоять один в коридоре своей теперь уже бывшей общей квартиры. Рядом с ним, на лестничной клетке, стояла его сумка. А в руке он всё так же сжимал холодный, бесполезный ключ…
