На огромном экране появилось кристально чистое изображение кухонного стола. Снятое сверху, с датчика дыма.
Вот Тамара Павловна подходит к моей таблетнице. Крупный план её рук. Открывает отсек, высыпает лекарство, достаёт из кармана другую таблетку и кладёт на место.
Дима дёрнулся, словно его ударили. Он посмотрел на мать.
— Мама? Что это?
— Это… это монтаж! — выкрикнула Тамара Павловна, вскакивая. — Она всё подстроила! Эта змея!
Свёкор поддержал её, замахав руками.
— Дима, ты же видишь, это провокация! Какая-то ерунда!
Но я не дала им опомниться. Я сменила камеру. Теперь на экране была их спальня. Вчерашний вечер. Звук был идеальным.
«…ещё пара недель, и она сама попросится в больницу. Главное, чтобы Димочка ничего не заподозрил. Он её любит, дурачок».
Дмитрий медленно повернул голову к матери. Его лицо было белым. Он смотрел на неё так, будто видел впервые в жизни.
— Мама?
И тут она сорвалась. Её лицо исказилось яростью. Вся маска заботы слетела, обнажив уродливую гримасу ненависти.
— Да! Да, это я! — закричала она, тыча пальцем в мою сторону. — Я делала это для тебя! Чтобы спасти тебя от неё!
Она повернулась к Диме, вцепившись в его рубашку.
— Она же больная! Вечно бледная, вечно слабая! Она тебе даже ребёнка родить не сможет! А эта квартира? Она должна была быть нашей! Я всю жизнь на тебя положила, а ты притащил в дом эту… пустышку!
«Пустышку».
Это слово ударило по Диме сильнее, чем любое видео. Он отшатнулся от матери. Свёкор пытался её унять, но было поздно.
— Я хотела как лучше! Чтобы ты был счастлив! С нормальной, здоровой женщиной!
Я спокойно нажала кнопку на телефоне, выключая телевизор.
— Спасибо, мама. Кажется, все всё поняли.
Я встала. Подошла к серванту и достала оттуда плотную папку. Положила её на стол перед Димой.
— Это копия моего заявления в полицию. С приложением всех видеозаписей за последние три недели. По статье «Умышленное причинение вреда здоровью». Оригинал уже у следователя.
Тамара Павловна замерла. Её крик оборвался на полуслове. Игорь вцепился в подлокотник кресла.
— И ещё одно, — мой голос был ровным. — Это квартира моих родителей. И по брачному договору, в случае любых противоправных действий с вашей стороны в отношении меня, вы теряете право даже временно здесь находиться.
Я посмотрела на стену.
— У вас есть тридцать минут, чтобы собрать свои вещи и уйти. Если вы не уложитесь, я позвоню следователю, и он пришлёт наряд, чтобы вас выпроводить. Время пошло.
Первые несколько секунд в комнате стояла абсолютная, вязкая пустота. Тамара Павловна смотрела на меня, её рот был полуоткрыт, но звуков больше не издавал. Вся её ярость схлынула, оставив после себя лишь дряблую, серую растерянность.
Игорь первый пришёл в себя. Он тяжело поднялся, не глядя ни на кого, и пошёл в их комнату. Хлопнула дверца шкафа.
Тамара Павловна сделала последнюю попытку. Она повернулась к сыну, её лицо снова сморщилось в умоляющей гримасе.
— Димочка… сынок… Ты же не выгонишь родную мать?
Дима молчал. Он смотрел на папку на столе, потом на меня, потом снова на папку. Он не смотрел на неё.
— Ты же всё для меня… — начала она свой привычный речитатив, но её голос сорвался.
Он медленно поднял на неё глаза. И в них не было ни любви, ни жалости. Только выжженная пустыня.
— Уходи, мама, — сказал он так тихо, что я едва расслышала.
Это её сломало. Она обмякла и, спотыкаясь, побрела за мужем.
Следующие двадцать минут были наполнены звуками суетливых сборов. Шуршание пакетов, стук выдвигаемых ящиков. Никто не проронил ни слова. Я сидела на диване. Дима стоял у окна, спиной ко мне. Мы оба ждали.
Наконец они вышли. В руках — несколько больших сумок. Проходя мимо, Тамара Павловна бросила на меня взгляд, полный такого яда, что им можно было бы отравить небольшой город. Но она промолчала.
За ними закрылась входная дверь. Щёлкнул замок.
И всё.
Воздух в квартире сразу стал другим. Чистым. Лёгким. Будто кто-то открыл все окна после долгой, душной зимы.
Дима повернулся ко мне. Его лицо было измученным.
— Катя… прости. Я… я должен был догадаться. Увидеть. Я был таким слепым идиотом.
Он сделал шаг ко мне, но я подняла руку. Не для того, чтобы оттолкнуть. А чтобы попросить подождать.
— Ты не был идиотом, Дим. Ты просто любил свою мать. А я любила тебя. И поэтому терпела.
Я встала и подошла к своей таблетнице на кухонном столе. Открыла утренний отсек, достала настоящее лекарство — то, которое я принимала всё это время, прячась в ванной.
— Я не слабая, — сказала я, запивая таблетку водой. — Я просто очень, очень терпеливая. Но любое терпение заканчивается.
Он смотрел на меня так, будто я выросла на его глазах вдвое.
— Что теперь? — спросил он.
Хороший вопрос. Заявление в полиции никто забирать не будет. Их ждёт суд. Возможно, условный срок, учитывая возраст, и крупный штраф за моральный ущерб. Это юридическая сторона. А была и наша.
— А теперь, — я посмотрела ему прямо в глаза, — мы будем учиться жить по-новому. Вдвоём. Без лжи и манипуляций.
И ты будешь учиться видеть меня. Не бледную девочку, которую нужно опекать, а женщину, которая только что спасла и себя, и тебя.
В его глазах я увидела не только раскаяние. Там проступало что-то новое. Уважение.
Может быть, даже немного страха. И это было неплохое начало для нашего будущего.
