— Ты прав, — сказала я так тихо, что ему пришлось напрячься, чтобы расслышать. — Ты меня подобрал. И это была твоя главная ошибка.
Он не успел понять. Я рванулась вперед. Не как жертва, а как охотник, выждавший идеальный момент.
Он выставил руки, но я ожидала этого. Я ударила не молотком, а кулаком, в который была зажата рукоять. Удар пришелся в кадык.
Он согнулся, хрипя. Но он был силен. Он отмахнулся, задев меня по плечу, и я отлетела к стене. Боль обожгла руку.
Он попытался подняться, но я уже снова была на ногах. Адреналин сжигал любую боль. Я схватила с комода тяжелую чугунную статуэтку – уродливого орла, его подарок, – и со всего размаха опустила ее ему на колено.
Хруст был отвратительным, мокрым.
Родион рухнул на пол, взвыв от боли. Этот вой был уже не человеческим. Он катался по паркету, обхватив раздробленное колено.
Я стояла над ним, тяжело дыша, плечо горело огнем. Моя холодная маска спала. Но под ней не было страха или слез. Там была только ярость.
Он посмотрел на меня снизу вверх. В его глазах больше не было ничего, кроме ужаса. Он наконец-то понял.
— Теперь ты будешь просить закончить всё это, — прошептала я. — Но я тебе этого не дам. Твоя тюрьма только что стала твоим личным адом. И я — твой единственный надзиратель.
Прошло шесть дней. Время превратилось в густую, дурно пахнущую жидкость, измеряемую его хрипами и моими шагами.
Я оттащила его в угол, подстелив старое одеяло. Это было непросто, он тяжелый. Но я справилась. Нога распухла до чудовищных размеров и почернела.
Первые два дня он кричал и угрожал.
На третий день он начал торговаться, обещая все на свете. На четвертый он плакал и молил. На пятый замолчал.
А я жила.
В первый же вечер я нашла его телефон.
Отправила сообщение его начальнику: «Свалился с температурой. Ухожу на больничный на неделю».
Написала его дружку-собутыльнику: «Уезжаем к теще, телефон будет вне зоны». Я подчищала за ним следы, как он всегда учил меня делать это за собой.
Я приносила ему стакан воды утром и стакан вечером. И кусок хлеба. Ставила в метре от него, заставляя ползти.
К шестому дню он уже не ползал. Он лежал в горячечном бреду, бормоча бессвязные слова. От него пахло болезнью и гниением.
Эта квартира, которую я ненавидела, стала моим коконом. Я готовила себе еду. Читала книги. Слушала музыку в наушниках. И наблюдала, как распадается на части мой тюремщик.
Он построил для меня тюрьму. Но для зверя, который жил в клетке всю жизнь, обретение свободы — это не выход наружу. Это убийство тюремщика.
Сегодня утром он прошептал мое имя. Впервые за сутки.
Я подошла и села на корточки рядом с ним.
— Убей, — просипел он. — Прошу…
— Убить тебя? Это было бы слишком просто. Подарок, которого ты не заслужил, — я провела рукой по его спутанным, сальным волосам. Он вздрогнул.
— Ты хотел, чтобы я принадлежала тебе безраздельно. Что ж, поздравляю. Теперь ты принадлежишь мне. Каждая твоя секунда. Каждый вздох. Каждая капля боли. Ты — мое произведение искусства. Мой триумф.
Я поднялась и пошла на кухню. Пора было готовиться к финалу.
Эпилог
На седьмой день я начала генеральную репетицию.
Запах в квартире стоял тяжелый, сладковатый. Родион уже не реагировал ни на что. Лишь изредка его тело сотрясала дрожь. Он стал вещью.
Я вымыла всю посуду. Собрала мусор. Я надела чистое платье — то самое, в котором он запретил мне идти на день рождения подруги.
Затем подошла к зеркалу. Долго и сосредоточенно, с холодным профессионализмом, я несколько раз ударила себя плечом о дверной косяк, пока не проступил некрасивый багровый синяк.
Потом я взяла гвоздодер.
Работа была тяжелой. Каждый вырванный гвоздь сопровождался оглушительным скрежетом. Когда последняя доска от входной двери с треском отошла, я обвела взглядом свою темную крепость. Мое чистилище и его ад.
Я набрала в грудь воздуха и закричала.
Это был крик, который я репетировала все эти дни. Отчаянный, полный ужаса крик жертвы. Той самой Вероники, которую он так хотел видеть.
Я колотила в дверь, выкрикивая его имя, перемежая его с мольбами о помощи. Я плакала. Слезы текли легко, как по команде.
Соседи сбежались быстро. Дверь выломали за несколько минут.
Когда в квартиру ворвались люди и полиция, они увидели идеальную картину. Измученная, заплаканная женщина в красивом платье, со свежим синяком на плече. И жуткая, нечеловеческая фигура в углу. И заколоченные окна.
История сложилась сама собой. Тиран-муж сошел с ума, запер жену. А потом у него случился приступ. Трагедия.
Меня вывели на улицу.
Первый вдох свежего воздуха обжег легкие. Яркий дневной свет заставил зажмуриться.
Один из полицейских участливо накинул мне на плечи куртку.
— Все закончилось, — мягко сказал он. — Вы в безопасности.
Я подняла на него глаза. В них все еще стояли слезы. Но за ними было что-то другое. Спокойствие.
Я знала, что будут допросы, проверки, психологи. Я была готова. У меня были ответы на все вопросы. Годы жизни с ним научили меня лгать, глядя прямо в глаза.
Я не чувствовала себя свободной. Свобода — это для тех, кто бежит из тюрьмы. Я же свою тюрьму сожгла дотла вместе с тюремщиком.
Я родилась заново в той темной комнате.
И теперь передо мной был целый мир. Мир, в котором больше никто и никогда не посмеет поднять на меня молоток.
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет очень приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.
Все мои истории являются вымыслом.
