Я вздохнула и пригласила её войти:
– Здравствуйте, Вера Петровна. Проходите, чаю выпьем.
– Не нужен мне твой чай, – она села на край стула, как будто боялась запачкаться. – Я по делу приехала.
– Слушаю.
– Виктор сказал, что ты отказываешься помочь семье. Что ты, совсем совесть потеряла?
Я села напротив неё и сложила руки на коленях. Раньше от её тона у меня тряслись руки. Сейчас – нет.
– Вера Петровна, давайте говорить честно, – сказала я спокойно. – За двадцать лет нашего знакомства вы ни разу не назвали меня семьёй. Я для вас всегда была чужой. А теперь, когда вам что-то от меня нужно, я вдруг стала семьёй?
Она покраснела:
– Ты что, с ума сошла? Как ты смеешь…
– Смею, – перебила я её. – Впервые за двадцать лет смею сказать правду. Вы никогда меня не принимали. Говорили при всех, что я “не пара” вашему сыну. Критиковали, как я готовлю, убираюсь, воспитываю детей.
– Я хотела, чтобы ты стала лучше…
– Нет, – покачала я головой. – Вы хотели, чтобы я была удобной. Чтобы молчала и делала то, что вы считаете правильным.
Вера Петровна встала:
– Да как ты смеешь! Я тебе как мать!
– Мать? – я тоже встала. – Мать не говорит невестке, что её дети от первого брака “чужая кровь”. Мать не учит сына не считаться с мнением жены.
– Я никого не учила…
– Учили, Вера Петровна. Каждый раз, когда Виктор принимал решения, касающиеся нашей семьи, не спросив меня, а вы это одобряли – вы его учили.
Она стояла с открытым ртом. Наверное, никто никогда не говорил ей таких вещей.
– А теперь, – продолжала я, – когда вам нужна помощь, вы вспомнили, что я часть семьи. Только семья работает в обе стороны, Вера Петровна.
– Значит, ты не поможешь старому человеку? – голос у неё стал жалобным.
– Я не сказала, что не помогу, – ответила я. – Я сказала, что не отдам дачу. Это разные вещи.
Она посмотрела на меня с недоумением:
– А в чём разница?
– Разница в том, что помочь можно по-разному. Виктор может взять кредит и купить вам квартиру. Мы можем помогать вам деньгами. Но дача остаётся у меня.
– Но зачем она тебе? – не понимала свекровь. – Ты же почти не приезжаешь…
– Приезжаю, – возразила я. – Каждые выходные. И планирую приезжать чаще. Хочу привезти сюда внуков, научить их садоводству, как меня мама учила.
Вера Петровна помолчала, потом сказала тише:
– А я что, должна в старости кредиты на сына вешать?
В её голосе впервые послышалась не агрессия, а растерянность. И мне стало её жалко.
– Вера Петровна, – сказала я мягче, – а вы когда-нибудь думали о том, что я чувствую? Когда вы говорите, что я недостойна вашего сына? Когда вы критикуете меня при детях?
Она опустила глаза:
– Я просто… я хотела, чтобы в семье всё было хорошо…
– А по-вашему, хорошо – это когда я молчу и соглашаюсь?
Она не ответила.
– Знаете, – продолжила я, – я не злая. И вам помочь готова. Но не ценой своего самоуважения.
Свекровь ушла молча. А я поняла, что впервые за двадцать лет сказала ей всё, что думаю.
В воскресенье приехал Виктор с детьми. Катя, Павлик и младший Данилка. Мы устроили шашлыки на даче, и впервые за долгое время я чувствовала себя легко и свободно.
Данилка, которому десять лет, носился по участку и восхищался цветами:
– Мам, а можно я здесь палатку поставлю? А костёр разведём? А рыбу ловить будем?
– Конечно, сынок, – смеялась я. – Всё будем делать.
Катя помогала мне готовить салат:
– Мам, ты изменилась, – сказала она тихо.
– В хорошую сторону?
– В очень хорошую. Ты стала… настоящей.
Павлик, которому уже двадцать восемь, подошёл ко мне перед отъездом:
– Лариса Михайловна, – сказал он. – Я хотел извиниться.
– За что, Павлик?
– За то, что никогда не благодарил вас. За то, что вы меня растили. Заботились. А я… я думал, что это само собой разумеется.
У меня перехватило дыхание. Павлик ни разу за двадцать три года не говорил мне ничего подобного.
– Павлик…
– Подождите, – он поднял руку. – Дайте договорить. Папа рассказал, что бабушка хочет дачу. И я понял… я понял, что мы все привыкли, что вы всегда уступаете. А это неправильно.
Слёзы подступили к горлу.
– Вы имеете право на своё мнение, – продолжал он. – И на свою собственность. И я это поддерживаю.
– Спасибо, сынок, – прошептала я.
Он неловко обнял меня. Впервые в жизни.
Когда дети уехали, мы с Виктором остались одни. Сидели на веранде, пили чай и молчали.
– Лара, – наконец сказал он, – я много думал на этой неделе.
– И к каким выводам пришёл?
– К тому, что ты права. Я действительно не считался с твоим мнением. Думал, что если ты не возражаешь вслух, значит, согласна.
– А я думала, что если буду возражать, то стану плохой женой, – призналась я.
– Получается, мы оба ошибались, – закончил он.
Я кивнула:
– Виктор, я не хочу разрушить нашу семью. Но и жить как раньше больше не могу.
– А как ты хочешь жить?
– Хочу, чтобы меня слышали. Чтобы моё мнение что-то значило. Чтобы я не чувствовала себя виноватой каждый раз, когда поступаю так, как считаю правильным.
Он долго молчал, смотрел на сад, где в сумерках светились белые цветы жасмина.
– Знаешь, – сказал он наконец, – мама сегодня мне кое-что призналась.
– Что?
– Что всегда боялась тебя полюбить.
Я удивлённо посмотрела на него:
– Боялась полюбить?
– Ага. Говорит, что после развода с отцом не хотела привязываться к новым людям в семье. Боялась, что ты уйдёшь, и ей снова будет больно.
– И поэтому держала дистанцию?
– Поэтому критиковала и отталкивала. Странная логика, да?
Я вздохнула. Вера Петровна тоже, оказывается, защищалась. По-своему, неумело, но защищалась.
– А ещё она сказала, что завидовала тебе, – продолжил Виктор.
– Мне? За что?
– За то, что ты молодая, красивая, что у тебя дети слушаются, что ты умеешь создавать уют. Говорит, чувствовала себя рядом с тобой старой и ненужной.
Слёзы подступили к глазам. Сколько лет мы потратили на непонимание…
– Виктор, а что будет дальше?
– Дальше… – он повернулся ко мне. – Дальше я поговорю с мамой. Объясню, что дачу ты не отдашь, и это справедливо. А ей мы поможем по-другому.
– Как?
– Продам машину, возьму кредит. Куплю ей однокомнатную квартиру рядом с нами. Так будет честно.
Я посмотрела на него с удивлением. Машина была его гордостью.
– Ты уверен?
– Уверен. И знаешь что ещё? Хватит с меня решать за нас обоих. Дальше все важные вопросы будем обсуждать вместе.
– А если твоя мама будет против?
– А мама пусть привыкает. Мне сорок семь лет, пора самому решать, как жить.
Мы обнялись. И я почувствовала, что это объятие другое – не жалостливое, не примирительное. Объятие равных людей, которые уважают друг друга.
Прошёл месяц. Виктор действительно продал машину и купил матери маленькую квартиру в нашем районе. Вера Петровна сначала дулась, но потом, кажется, поняла, что другого варианта нет.
А я продолжала ездить на дачу. Каждые выходные. Иногда одна, иногда с детьми. Данилка научился сажать цветы и с гордостью показывал всем “свою” грядку. Катя привозила подруг, и они устраивали девичники на веранде. Даже Павлик стал заезжать – помогать с тяжёлой работой.
Виктор купил старенькую машину вместо проданой и тоже полюбил дачу. Говорит, что здесь он чувствует себя спокойнее, чем в городе.
А на прошлой неделе случилось кое-что удивительное. Приехала Вера Петровна. Пришла в сад, где я полола грядки, и сказала:
– Лариса, можно с тобой поговорить?
Я выпрямилась, вытерла руки о фартук:
– Конечно, Вера Петровна.
– Я хотела… – она помолчала, подбирая слова. – Хотела извиниться. За то, что была с тобой несправедлива.
Сердце забилось чаще:
– Вера Петровна…
– Нет, дай договорить, – она подняла руку. – Я много думала после нашего разговора. И поняла, что вела себя как дура. Ты хорошая жена Виктору и хорошая мать его детям. А я… я просто боялась тебя полюбить.
– Боялись?
– Боялась, что если привяжусь, а ты потом уйдёшь, мне будет больно. Вот и держала тебя на расстоянии. Глупо, да?
Я сняла перчатки, подошла к ней:
– Не глупо, Вера Петровна. Понятно. После развода тяжело снова доверять людям.
– Ты меня прощаешь?
– Конечно, прощаю.
Мы обнялись. Неловко, но искренне.
– А дача у тебя красивая, – сказала она, оглядываясь. – Мама твоя хороший вкус имела.
– Спасибо. Хотите, покажу, что мы с детьми посадили?
И мы пошли по саду, как две нормальные женщины, которые наконец перестали бояться друг друга.
Сейчас, качаясь в мамином кресле на веранде, я думаю о том, что изменилось за эти месяцы.
Изменилась я. Впервые за двадцать лет я не чувствую себя виноватой за то, что у меня есть своё мнение. Не извиняюсь за то, что хочу чего-то для себя.
Изменился Виктор. Он стал спрашивать моё мнение по важным вопросам. И не потому, что боится скандала, а потому, что действительно хочет знать, что я думаю.
Изменилась даже Вера Петровна. Она перестала критиковать меня при детях и даже иногда хвалит мою стряпню.
Но главное – изменились мои отношения с детьми. Катя говорит, что гордится мной. Павлик впервые за двадцать три года назвал меня мамой. А Данилка с восторгом рассказывает в школе о “нашей даче”.
Знаете, что я поняла? Что люди нас уважают ровно настолько, насколько мы уважаем себя сами. Когда я была готова отдать всё что угодно ради семейного мира, меня никто особенно не ценил. А когда я сказала “нет” и поставила границы, меня стали слышать.
Это не значит, что нужно стать эгоисткой. Это значит, что нужно помнить: у тебя тоже есть права. И эти права не менее важны, чем права других людей.
Дача стала для меня символом этого понимания. Здесь, среди маминых цветов, я впервые почувствовала себя хозяйкой собственной жизни.
И знаете что? Мир не рухнул от того, что я перестала быть удобной. Наоборот, он стал честнее.
Телефон зазвонил. Виктор.
– Лар, как дела на даче?
– Отлично. Данилкины помидоры зацвели.
– Здорово! Слушай, мама спрашивает, можно ли ей в субботу с нами поехать. Хочет посмотреть на сад.
Ещё полгода назад этот вопрос привёл бы меня в ужас. Сейчас я спокойно ответила:
– Конечно, можно. Пусть приезжает.
– Спасибо, родная.
– За что?
– За то, что научила нас уважать друг друга.
Я улыбнулась, глядя на закат над садом. Мама была бы довольна. Её дача стала местом, где наша семья наконец научилась быть честной друг с другом.
А это, наверное, и есть настоящая любовь – когда не нужно притворяться, чтобы быть принятой.
Я встала с кресла, прошла к маминым розам и сорвала одну – ярко-красную, как мамина помада, которой она красилась по праздникам.
– Спасибо, мамочка, – прошептала я. – За то, что научила меня любить себя.
Роза пахла летом, детством и новой жизнью, которая только начинается.
Прошёл год. Дача стала местом, где мы собираемся всей семьёй каждые выходные. Данилка вырастил свои первые помидоры и теперь считает себя главным садовником. Катя привела к нам своего молодого человека – художника, который в восторге от здешних пейзажей. Павлик с женой планируют построить рядом небольшой гостевой домик.
А Вера Петровна… она теперь главный консультант по цветам. Оказывается, в молодости она прекрасно разбиралась в садоводстве. Мы с ней планируем разбить большую клумбу возле дома.
Виктор купил новую машину – не такую дорогую, как прежняя, но для дачи самое то. Говорит, что не жалеет о своём решении ни капли.
А я… я всё так же качаюсь в мамином кресле по вечерам и думаю о том, что счастье не в том, чтобы всем угождать. Счастье в том, чтобы жить честно – с собой и с другими.
И дача навсегда останется моей. Не потому, что я жадная или эгоистичная. А потому, что некоторые вещи нельзя отдавать. Они делают нас теми, кто мы есть.
Мамины розы цветут каждое лето. И каждое лето я говорю ей спасибо за то, что она не только подарила мне этот дом, но и научила любить себя достаточно, чтобы его сохранить.
