На кладбище он ходил часто, и предлогов для этого не было нужно. Михаил купил жёлтые розы (любимые цветы первой жены), белые хризантемы (для второй и третьей, они цветами не особо интересовались), лилии для четвертой и ромашки для Василисы. Она не особо любила ромашки, но именно их он подарил ей в день знакомства: увидел ее в парке, уже на инвалидной коляске, красивую в своей безнадежной печали, и купил у бабушки букетик, кроме ромашек, ничего и не было. Василиса тогда вспыхнула, улыбнулась, а мама ее насторожились. Отвела его потом в сторону и спросила – вы что, не видите, что она болеет? Он видел. Но разве это могло стать помехой любви?
Пока он обошел их всех, о Дине не думал. Это было правило – у каждой думать только про нее. Что бы там про него ни говорили, он их всех любил. И по всем безмерно тосковал.
Дину он стал ждать на выходе. И дождался.
Она шла неспешно, словно парила. Заметив его, улыбнулась.
– Меня ждёшь?
– Тебя.
Она больше ничего не сказала. Просто взяла его за руку и повела за собой. Руки у нее были прохладные и влажные, наверное, только что помыла их ледяной водой.
В машине разговор завязался сам собой. Она спрашивала, а он отвечал. Словно прорвало его. Про жен, которых не смог спасти, про то, как лежал в больнице в детстве, про то, как стал врачом.
– Ты, наверное, уже уехала тогда. А я… Плохое что-то у меня произошло. Срыв у меня был. И тогда я решил, что буду врачом. Ты прости, что я сразу не рассказал.
Михаил нервничал, не знал, куда ехать и как ее об этом спросить. Не к себе же ее везти, это будет выглядеть слишком. Но Дина сама сказала:
– Ты где живёшь, далеко? Холодно так, мне бы чайку выпить.
Михаил порадовался, что дома у него чисто и прибрано, ответил:
– Недалеко. И чай найдется.
Чай им пить не пришлось. Губы у нее были тоже холодные, но скоро согрелись.
Утром ее не оказалось рядом. Михаил встал, обошел всю квартиру – ничего. Ни записки, ни какого-то намека на новую встречу. Только незапертая дверь и оброненный лепесток неизвестного цветка, который он ещё в машине заметил на ее пальто.
Туман в голове рассеялся. Стало легко и ясно. Михаил не мог объяснить себе, как так, ведь должен расстроиться, что она вот так пропала, или испытать стыд, что так быстро забыл о жене. Но он не забыл. Просто словно морок, не дававший ему покоя много лет, вдруг рассеялся. Не нужно ему больше никого искать и никого спасать.
Он всегда хотел быть врачом. После того как три недели пролежал в неврологии в детстве. Врачи там были добрые и хорошие, лучше всего он помнил женщину, наверное, медсестру, которая часто приносила ему его любимое печенье. Учился усердно, и врач из него должен был получиться хороший, так все говорили.
С первой женой он познакомился ещё на практике, так что нельзя сказать, что она была его пациенткой. Ее звали Катя. И это она любила жёлтые розы.
А вот вторая уже была его пациенткой. И третья. После нее его и попросили уйти. Слухи пошли, главврач его к себе вызвал, пациенты стали проситься к другому специалисту. Будто он не хотел их спасти. Хотел. Но не смог.
С четвертой женой он познакомился в обычной поликлинике, ходил туда каждый день, сам не знал, зачем. С Василисой вообще случайно, в парке. Он и их не спас. Никого он не может спасти. Но теперь, получается, и не надо. Михаил перебирал свадебные кольца, которые всегда носил в кармане, и чувствовал необычайную лёгкость. Он знал, что нужно делать – пройти переподготовку, устроиться туда, где нужно не спасать, а просто помогать. В санаторий, например.
Ее лицо он увидел через два месяца, когда шел от второй жены к третьей. Заметил женщину – та пыталась поправить оградку, но у нее никак не получалось. Подошёл помочь. И увидел на памятнике лицо – детское, с прямой короткой челкой и бледным острым личиком. Лицо это только и было видно, а вокруг – невероятное буйство цветов.
– Чудо произошло, – сказала женщина, словно прочла его мысли. – Больше двадцати лет садила, ни одно не прижилось и не взошло. Что я только не делала! Это всё она, дочка моя, Диночка – не могла меня простить. Не смогла я последнюю ее просьбу исполнить – друга она хотела увидеть, мальчика из класса. Я его просила, но это же дети, зачем ему в больницу ехать? Она влюблена была в него, бедная моя девочка. Как он плакал потом, как кричал, когда ее не стало. В больнице даже потом лежал, я ему печенье носила. Простите, что-то разговорилась я… Просто радуюсь – простила меня дочка, вон как зацвели!
Михаил смотрел на милое детское личико, чувствовал, как предательски щиплет глаза, и повторял про себя: и меня простила. И меня…
