Первая книга произвела фурор. Первый гонорар был таким, что Павел с Аней никогда не держали в руках подобных денег.
— Пап, мам, — сказал Лёша, когда они сидели на старой кухне. Ему было уже за тридцать. — Я хочу построить дом.
Через два года на месте их участка стоял новый, большой и светлый дом. С просторной верандой и теплой студией для Лёши.
Он женился на Ольге. У них родились двойняшки, зрячие, шумные мальчишки.
Однажды летним вечером вся семья сидела на новой веранде. Павел, уже совсем седой, читал вслух новую книгу сына. Аня смотрела, как внуки гоняют по траве мяч, и улыбалась.
— Знаешь, мам, — сказал вдруг Лёша. — Я иногда думаю о той женщине. Которая оставила меня на крыльце. Я не злюсь. Наверное, она была в отчаянии. Но я хочу сказать ей спасибо.
— За что? — тихо спросила Аня.
— За то, что она выбрала именно это крыльцо. Она подарила мне не просто жизнь. Она подарила мне вас. А вы подарили мне все остальное.
Он протянул руку и нашел ладонь матери. Павел замолчал, отложив книгу.
Он смотрел на свою жену и на своего сына, и понимал, что та давняя, отчаянная жертва, тот спор на кухне, тот вызов всему миру были не напрасны.
Они не просто вырастили слепого мальчика. Они вырастили человека, который научил их видеть по-настоящему.
***
Прошло еще пятнадцать лет.
Большой дом, построенный Лёшей, успел обжиться, дать усадку, пропитаться запахами яблочных оладий и старых книг.
Он уже не казался новым и чужеродным в деревенском пейзаже. Он стал просто домом. Родовым гнездом.
Павла не стало пять лет назад. Тихо, во сне.
Его похоронили на сельском кладбище, под старой березой, и Лёша заказал ему памятник не из гладкого, холодного мрамора, а из грубого, живого гранита, на ощупь напоминавшего речные камни, которые отец когда-то приносил ему.
Аня сильно сдала. Она редко выходила из своей комнаты, сидя в большом кресле у окна, и смотрела на мир, который сузился до размеров сада.
Ее руки, когда-то сильные и проворные, теперь были покрыты пигментными пятнами и дрожали.
В один из осенних дней, когда воздух был особенно прозрачным и пах прелой листвой, во двор въехала машина. Из нее вышла молодая женщина с диктофоном.
Она приехала из столицы писать большую биографию Алексея Белова, «Слепого рассказчика», которому в этом году исполнялось сорок восемь.
Они сидели на веранде: Алексей, его жена Ольга и журналистка. Сыновья-студенты, приехавшие на выходные, возились с машиной деда в гараже.
— Алексей Павлович, — начала журналистка, — миллионы людей знают ваши миры. Но почти никто не знает ваш. Скажите, каково это — быть слепым?
Алексей усмехнулся. Он слышал этот вопрос тысячу раз.
— А каково это — быть зрячим? — спросил он. — Вы видите цвет, форму, но часто не замечаете сути. Я не вижу лиц, но я слышу ложь в голосе.
Я не вижу пейзажей, но чувствую дыхание земли. Моя слепота — это не недостаток. Это мой фильтр. Он убирает все лишнее, оставляя только правду.
Дверь на веранду скрипнула. Это была Аня. Опираясь на палочку, она медленно подошла к ним.
— Мам, мы тут разговариваем, — мягко сказал Алексей.
— Я слышу, — ответила она. Ее голос стал тонким, как осенняя паутинка. Она повернула голову в сторону журналистки. — Вы спрашиваете, как ему быть слепым? А вы спросите, каково было нам.
Женщина смутилась, но включила диктофон.
— Расскажите, Анна Степановна.
Аня села в свое старое плетеное кресло.
— Когда Паша умер, я разбирала его вещи. Нашла в сарае ту самую деревянную куклу, которую он вырезал для Лёши. Почти истлевшую. И я поняла одну вещь… Мы ведь тоже были слепыми.
Мы думали, что спасаем его, тащим на себе этот крест. Думали, что дарим ему жизнь. А на самом деле… это он нас спасал.
Она перевела взгляд на сына.
— Пашка мой… он был хороший мужик, но тяжелый. Мог и выпить, и сорваться. Жизнь в деревне, она ломает.
А Лёша… он не дал ему сломаться. Он заставил его читать книги, думать, говорить о звездах. Он подарил ему целый мир, и Пашка в нем стал лучше. Стал отцом.
Она помолчала, глядя куда-то вдаль, туда, где за садом начиналось поле.
— А я… я боялась. Боялась сплетен, нищеты, будущего. А сын научил меня не бояться. Он научил меня, что самый страшный мрак — не в глазах, а в душе. У него в душе всегда был свет.
Журналистка смотрела на эту маленькую, высохшую женщину, и ее профессиональный цинизм таял. Она приехала за историей успеха, а нашла историю любви.
— Ваша первая мысль, когда вы его увидели на крыльце? — спросила она шепотом.
Аня улыбнулась одними уголками губ.
— Я подумала, какой же он маленький. И какой холодный. И что его срочно нужно согреть. Вот и все.
Всю жизнь и грела. Сначала его, а потом оказалось, что и он нас. И всех вас, кто читает его книги.
Она поднялась, опираясь на руку Ольги, и ушла в дом.
Алексей проводил ее взглядом.
— Моя мама видит мир силуэтами, — сказал он журналистке. — Для нее всегда были темные и светлые.
Она и отец — они были для меня первыми светлыми силуэтами. И все, что я делаю, — я просто пытаюсь добавить в мир немного этого света. Чтобы таких силуэтов стало больше.
Он замолчал. Слышно было, как в гараже засмеялись его сыновья, как ветер шелестел в ветвях старой яблони.
Журналистка выключила диктофон.
Она поняла, что главный материал — не в словах, а в этом воздухе, в этой атмосфере, в этой незримой связи между людьми, которые однажды ночью решили не захлопывать дверь.
