На следующий день Елена обнаружила, что её любимая сковородка «Тефаль» с антипригарным покрытием вычищена металлической щёткой — «по старинке, как нормально». А её косметика переместилась в нижний ящик комода. Видимо, чтобы «не пылилась».
— Ты ведь в суд не подашь, — сказал Дмитрий вечером, когда они уже легли. — Ну ты же не будешь. Это перебор. Мы же семья.
— Я — да. А вы — нет, — ответила она, не открывая глаз.
Он не знал, как реагировать. Не кричал, не оправдывался. Просто замолчал. Уже привычно.
Через неделю она подала заявление. Всё по инструкции. Раздел имущества, аннулирование дарственной на машину — благо, юрист подсказал, как доказать давление. А потом — заявление на развод.
Это стало кульминацией. В доме запахло жареным, хотя никто не готовил. Соседи начали переглядываться. Ольга Петровна вошла в комнату как маршал в штаб: вся в накрашенной решимости и с платком в руке.
— Ты позоришь моего сына. Он тебя любил. А ты… ты квартиру делишь. Как акула, у которой ипотека вместо зубов!
— А вы — как клещ, — не поднимая глаз, ответила Елена. — Только впились не туда. Я же не его мать. Вам, наверное, обидно.
— Я всё для вас делала! Всё! Я ведь даже свои сбережения отдала на ремонт кухни!
— Да не надо было! — повысила голос Елена. — Не надо было ничего делать! Просто жить своей жизнью и не лезть в нашу. Но вы ведь не можете, правда?
— Он мой сын, — прошипела Ольга Петровна. — Я его растила. Я знаю, как ему лучше.
— Да? Тогда пусть он вернётся к вам. В свою старую комнату с постером Metallica и запахом «Сенсодаина». И живите. Вместе. Счастливо. Только без меня.
Сказано было не в сердцах — тихо, устало, с подноготной. Как приговор.
Через два дня Дмитрий собрал вещи. Молча. Без шуток, без прощаний. Взял коробку с надписью «инструменты» и ушёл. Даже не закрыл за собой дверь.
— Хочешь — забирай всё, — сказал он перед уходом. — Я устал. Я между вами сдохну.
— Поздно, — ответила Елена. — Ты уже сдох. Где-то между автосалоном и Сбербанком.
Оставшись одна, она не рыдала. Не билась в истерике. Просто села в тишине, налив себе чаю, и слушала, как капает кран.
И впервые за долгое время он её не раздражал. Потому что он был — её.
В подъезде пахло кошачьим кормом и чужим борщом. Елена спускалась по лестнице — лифт опять стоял с табличкой «ждём мастера». Да и плевать, в конце концов. Она больше не ждала. Ни мастеров, ни извинений. Ни возвращения мужа.
На пятом этаже она столкнулась с Валей — соседкой сверху, той самой, что по выходным сносила потолок перфоратором.
— Ой, Лен, ты чего такая красивая сегодня? — прищурилась Валя. — Это ты с адвокатом в суд опять, или к новому хахалю?
— К новому адвокату, — усмехнулась Елена. — Первый уже морально пострадал.
Смех прервался, когда она увидела знакомый силуэт у подъезда. Дмитрий. В старой куртке, с двумя пакетами из «Пятёрочки». Рядом — Ольга Петровна. Без пакетов. Но с лицом, как будто несёт гроб, в котором лежит её авторитет.
— Я просто вещи вернуть, — сказал он, будто оправдывался заранее. — Ну и чайник.
— Какой ещё чайник?
— Мама говорит, он её. Она его в «Эльдорадо» покупала по акции, когда ещё только…
— Когда ты умел говорить «нет»? — перебила его Елена. — Знаю. Великий день.
Она не пустила их в дом. Пакеты взяла. Чайник поставила на коврик и захлопнула дверь.
Они постояли с минуту. Потом ушли.
На кухне было тихо. Новая тишина. Та, в которой слышно всё: как тик-так у холодильника, как воздух гуляет в вытяжке. И как растёт внутри что-то похожее на покой.
Елена пила кофе. Сильный, без сахара. Такой же, каким она раньше угощала Дмитрия в первые месяцы брака. Когда он ещё умел смеяться. До того, как вошла в их жизнь его мама с фразой: «Я ничего не навязываю, просто по-своему знаю, как правильно».
Раздался звонок в дверь. Она уже знала, кто. Но не открыла сразу. Пусть постоит. Может, подумает. Хотя нет, он не думает. Он — терпит. И сдувается.
— Лена, пожалуйста, открой, — голос был тихим. — Я просто поговорить. Без мамы. Я ей сказал остаться внизу.
Она открыла. Но в дверях не было Дмитрия. Там стояла… Ольга Петровна.
— Я понимаю, ты меня ненавидишь, — сказала она, сжимая сумку, как бронежилет. — Но ты его сломала. Он теперь как пёс — хвост между ног, и всё. С работы ушёл. Спит днём. Не ест ничего. И я подумала… может быть… может, ты передумаешь.
— Я? Передумаю? — Елена рассмеялась. Настоящим, свободным смехом. — А вы? Вы когда-нибудь думали?
— Я просто хотела как лучше! Я не хотела, чтобы он страдал! Вы же семья!
— Нет, — спокойно сказала Елена. — Мы были семьёй. Пока вы не решили, что это ваша война. И знаете что? Вы победили. Можете забирать его полностью. Даже с этой трещиной на подбородке, с ипотекой и с вашей машиной.
Она захлопнула дверь.
Больше никто не приходил.
Прошло три месяца.
Пенсионный фонд прислал письмо: «Уточнение персональных данных». Обычная ерунда, но в очереди в отделении Елена услышала, как одна женщина шепчет другой: «Это она, что мужа выгнала. Говорят, он в Приморье уехал к какому-то другу строить баню».
Елена улыбнулась. Она теперь часто улыбалась. Как-то свободнее. Без дрожи в подбородке.
Работу не меняла — всё та же бухгалтерия, всё те же «девочки» и Серёга из IT, который однажды спросил:
— А если я в кафе позову — вы в суд не подадите?
— Только если с кофе — нет, — ответила она.
Весной Елена переехала. Маленькая двухкомнатная в новостройке на окраине. Сама выбрала, сама оформила. Без чьей-то «маминых» советов. Кухня — прямая, без угловых выкрутасов. Сковородки — свои. И тишина — такая, как она любит.
Однажды, проходя мимо зеркала, она заметила, как изменилась. Глаза спокойные. Спина прямая. И даже седина на виске — будто не возраст, а знак отличия.
— Ну здравствуй, Елена, — сказала она себе. — Как давно не виделись.
Вечером позвонил курьер. Привёз документы — финальное решение суда. Машину вернули. Половина квартиры теперь официально её. Развод — тоже.
Вместе с документами был небольшой бонус. Бумажка с надписью: «Всё ещё люблю тебя. Прости». Рукописная. Не подписанная.
Елена достала зажигалку, которую держала для свечей. Бумажка вспыхнула быстро. Как и чувства, на которых она держалась все эти годы.
Она открыла окно. Впустила ветер. И впервые за долгое время дышала — полной грудью.
Свобода не всегда приходит с аплодисментами. Иногда она просто садится на табуретку и говорит: «Ну что, начнём?»
-Всё-