Я годами не общалась с родителями, уверенная, что у них все в порядке с моей младшей сестрой Верой. Один звонок от соседки разрушил мой спокойный мир и заставил тайно вернуться. То, что я увидела в родном доме, не укладывалось в голове, а сцена, которую я застала, заставила меня вмешаться.
***
Телефонный звонок разорвал тишину субботнего вечера, как хищник, вцепившийся в горло жертве. Я нехотя потянулась за аппаратом, ожидая услышать мужа, застрявшего в пробке. Но на экране высветился незнакомый номер.
«Алло?» — настороженно произнесла я.
«Катюша? Катенька, это ты?» — раздался в трубке дребезжащий старушечий голос. Я нахмурилась. Голос был смутно знакомым, но я не могла его узнать.
«Да, это я. А кто это?»
«Это баба Валя, соседка твоих родителей. Ты меня, может, и не помнишь уже, сто лет прошло…» — голос задрожал. — «Я, Катюш, по делу звоню. Нехорошо у твоих там, ой нехорошо».
Внутри у меня все похолодело. С родителями мы не общались почти три года. После того как они, не посоветовавшись со мной, отписали свою трехкомнатную квартиру моей младшей сестре Верочке, я затаила обиду. Я не претендовала на метры, нет. Меня оскорбил сам факт: будто я для них — отрезанный ломоть. Верочка же, их любимица, всегда была рядом.
«Что случилось, баба Валя? Они больны?» — спросила я, а сердце уже колотилось где-то в горле.
«Хуже, дочка, хуже. Вера-то твоя… она их изводит. Голодом почти морит. Лидия, мать твоя, вчера ко мне заходила соли попросить. Сама как тень, худющая, в глазах слезы стоят. Говорит, Верочка им счет выставила — за коммуналку, за еду. Представляешь? В их же квартире!»
Я молчала, не в силах произнести ни слова. Этого не могло быть. Вера? Наша тихая, милая Верочка? Родители в ней души не чаяли, всегда защищали, баловали.
«Она на них кричит постоянно, — продолжала тем временем баба Валя, — я через стенку слышу. Отца твоего, Михаила, попрекает, что он мало зарабатывал, пенсия у него копеечная. А мать заставляет всю квартиру драить, как прислугу. Они боятся ее, Катюш. Боятся слово поперек сказать».
Я села на диван. Воздуха не хватало. Чувство вины и жгучей злости боролись во мне. Вины — за то, что я отвернулась от них, обиделась, как ребенок, и оставила их наедине с этой проблемой. И злости — на сестру, на родителей, которые позволили так с собой обращаться, и на саму себя.
«Спасибо, что позвонили, баба Валя», — мой голос звучал глухо и чуждо.
«Ты бы приехала, Катюш. Только без предупреждения. А то они тебе по телефону скажут, что все хорошо. Вера их научила, что говорить. Приезжай, дочка, спасай стариков», — прошептала соседка и повесила трубку.
Я смотрела в темное окно. Мой спокойный, устроенный мир рухнул в одночасье. Я представила маму, всегда такую полную, жизнерадостную, теперь худую и заплаканную. Отца, который всегда был моей опорой, теперь униженного и подавленного.
Нет. Я не могла этого так оставить. Вера? Милая Верочка? Я должна была увидеть все своими глазами. Прямо завтра я поеду туда. Без звонка. И если хоть половина из того, что сказала баба Валя, — правда, Вера очень сильно пожалеет.
***
Всю ночь я не сомкнула глаз. Перед глазами стояли образы из детства: вот мама печет свои знаменитые пирожки, а мы с Верой, еще совсем маленькие, таскаем их с противня. Вот отец учит меня кататься на велосипеде, а Верочка сидит у него на плечах. Куда все это делось?
Утром я сказала мужу, что мне нужно срочно съездить по делам. Вдаваться в подробности не стала, не хотела его волновать раньше времени. Он лишь понимающе кивнул: «Конечно, поезжай. Будь осторожна».
Я села в машину и поехала по знакомому до боли маршруту, в наш старый район. Десятки раз я мысленно проделывала этот путь, но так и не решалась. Гордость не позволяла. А теперь я летела туда, подгоняемая страхом и злостью.
Я припарковала машину за углом, чтобы ее не было видно из окон. Дом, в котором я выросла, казался серым и чужим. Я набрала номер бабы Вали.
«Баба Валя, это Катя. Я приехала. Я стою у вашего подъезда».
Через минуту дверь открылась. Баба Валя, маленькая, сгорбленная старушка, высунула голову. «Заходи скорее, Катюш, пока никто не увидел».
В ее крохотной квартирке пахло корвалолом и жареным луком. Она усадила меня на кухне.
«Ох, Катюша, хорошо, что приехала. Я уж думала, не послушаешь меня», — запричитала она, ставя передо мной чашку с чаем. — «Я вчера Лиду твою видела, она в магазин бегала. Купила самый дешевый хлеб и пакетик кефира. Я спрашиваю: “Лидочка, что ж ты так? Где мясо, где масло?”. А она глаза опустила и шепчет: “Верочка сказала, мы в этом месяце лимит по тратам превысили”».
У меня затряслись руки. Лимит? Для собственных родителей? В квартире, которую они ей подарили?
«А Михаил, отец-то твой, совсем сдал, — продолжала баба Валя. — Он раньше всегда такой гордый был, прямой. А сейчас ссутулился, ходит, в землю смотрит. Вера ему все высказала, что он нищий, что на его пенсию даже кошку не прокормишь. Заставила его на даче все лето вкалывать, а весь урожай себе забрала, на рынок свезла. А им даже банку огурцов не оставила».
«Почему они молчат? Почему мне не позвонили?» — вырвалось у меня.
«Боятся, Катюш. Она им пригрозила, что если кому-то пожалуются, она их в дом престарелых сдаст. Говорит, у нее везде связи. А они верят. Они ее любят, понимаешь? Все еще любят и оправдывают. Думают, это временно, что она исправится. А она с каждым днем все наглее».
Я встала. «Спасибо вам, баба Валя. Я должна… я должна их увидеть».
«Погоди, не ходи сейчас туда. Вера дома, у нее выходной. Она тебя не пустит, а родителям потом устроит, — остановила меня соседка. — Лучше я посмотрю, когда она уйдет. Она обычно в обед по магазинам ходит или с подружками встречается. Я тебе позвоню».
Я согласилась. Ждать было невыносимо. Я сидела в машине и смотрела на окна своей бывшей квартиры на третьем этаже. Окна, за которыми сейчас разворачивалась трагедия моих самых близких людей. А я, их дочь, сидела в засаде, как шпион, боясь показаться им на глаза. Горечь и стыд обжигали горло.
***
Прошло два часа, показавшиеся вечностью. Наконец, телефон звякнул. «Катюш, вышла! Вся нарядная, надушенная. У тебя есть пара часов, не меньше», — прошептала в трубку баба Валя.
Сердце забилось так, что стало трудно дышать. Я вышла из машины и, стараясь ступать как можно тише, вошла в подъезд. Запах… тот самый запах моего детства. Смесь пыли, борща и чего-то еще, неуловимо родного.
Я поднялась на третий этаж. Дверь… Наша старая дверь, обитая коричневым дерматином. Я замерла, не решаясь нажать на звонок. Что я им скажу? «Привет, я приехала вас спасать»?
Я глубоко вздохнула и нажала на кнопку. За дверью послышались шаркающие шаги. Щелкнул замок.
На пороге стояла мама. Я едва ее узнала. Она похудела килограммов на двадцать. Ее когда-то пышные русые волосы, тронутые сединой, теперь были тусклыми и безжизненно висели вдоль осунувшегося лица. А глаза… потухшие, испуганные глаза, в которых не было и тени былой радости. На ней был старый, застиранный халат.
«Катя?» — прошептала она, и в ее голосе смешались удивление, страх и какая-то виноватая радость. — «Ты… ты как здесь?»
«Мама…» — это все, что я смогла выговорить. Комок подступил к горлу.
«Проходи, что же ты на пороге стоишь», — она посторонилась, пропуская меня в квартиру.
Внутри все изменилось. Дорогая мебель, модный ремонт. Ничего общего с нашей уютной, хоть и старомодной квартирой. В воздухе витал тяжелый запах чистящих средств.
Из комнаты вышел отец. Он тоже сильно сдал. Сгорбился, под глазами залегли темные круги. Увидев меня, он замер.
«Катюша… дочка…»
Я бросилась к нему, обняла. Он был худой, костлявый. Я чувствовала, как дрожат его плечи.
«Как вы? Что с вами?» — спросила я, заглядывая им в глаза.
«Все хорошо, дочка, все у нас хорошо», — торопливо заговорила мама, оглядываясь на дверь, будто боялась, что Вера сейчас вернется. — «Живем потихоньку. Верочка о нас заботится».
«Заботится?» — я не смогла сдержать сарказма. — «Мама, я же вижу! Почему вы такие худые? Почему ты в этом халате, ему же сто лет!»
«Так дома удобно, Катюш. А худые — так возраст, обмен веществ уже не тот», — она пыталась улыбнуться, но получалась жалкая гримаса.
«Папа, а ты что молчишь?» — я повернулась к отцу.
Он отвел глаза. «Мать правду говорит. Все нормально. Ты лучше про себя расскажи. Как муж? Как работа?»
Они явно не хотели говорить. Они боялись. Я поняла, что давить сейчас бесполезно.
«Я чаю хочу. У вас есть что-нибудь к чаю?» — я решила пойти другим путем.
Мама засуетилась. «Сейчас, сейчас, я поставлю чайник. Только у нас… у нас только хлеб». Она произнесла это таким виноватым тоном, будто совершила преступление.
Я открыла холодильник. Пусто. Абсолютно пусто. Пакет кефира, полбуханки черного хлеба и начатая банка какого-то дешевого паштета. Я сдержала рвущийся наружу крик.
«Это вы называете “все хорошо”?» — я захлопнула дверцу. — «Где еда?»
«Верочка скоро придет, принесет продукты, — тихо сказал отец. — У нас просто все закончилось».
Они врали. Врали мне, глядя в глаза, и это было больнее всего. Они защищали свою мучительницу. Я поняла, что простой разговор не поможет. Нужны были доказательства. Нужно было застать Веру на месте преступления.
***
Я пробыла у них около часа. Разговор не клеился. Они отвечали односложно, постоянно поглядывая на часы. Страх перед возвращением Веры был почти осязаем.
«Мне пора», — сказала я, поднимаясь. — «Дела».
«Ты заходи еще, дочка», — сказала мама, но в ее глазах я видела мольбу: «Только не приходи, не делай нам хуже».
«Обязательно зайду», — твердо пообещала я.
Выйдя из подъезда, я снова села в машину. Руки тряслись от гнева и бессилия. Они не расскажут мне правду. Они слишком запуганы и, возможно, им стыдно признаться, в какое положение они попали. Стыдно передо мной, старшей дочерью, которую они когда-то обидели.
Нужно было действовать по-другому. Я решила позвонить Вере. Нужно было услышать ее версию, понять, как она будет врать мне в лицо. Я набрала ее номер.
«О, Катюха! Привет! Какими судьбами?» — ее голос в трубке был бодрым и нарочито радостным. — «Сто лет тебя не слышала! Как ты?»
«Привет, Вера. Нормально. Я вот думаю, может, к родителям в гости заехать на днях. Как они там?» — спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более беззаботно.
«Ой, да прекрасно они! Я о них забочусь, как никто другой! — защебетала Вера. — Сыты, одеты, обуты. Мама целыми днями сериалы смотрит, папа на даче ковыряется. Живут в свое удовольствие. Я им ремонт сделала шикарный, мебель новую купила. Все для них!»
Кровь стучала у меня в висках. Какая же она лгунья. Циничная, наглая лгунья.
«Вот как… А то мне тут одна старая соседка наплела, что ты их чуть ли не голодом моришь», — бросила я наживку.
В трубке на секунду повисла тишина.
«Кто наплел? Баба Валя, что ли? — голос Веры стал жестким и холодным. — Ты эту сплетницу старую не слушай. Она из ума выжила давно. Завидует просто, что у нас все хорошо. Что я, в отличие от некоторых, родителей не бросила!»
Последняя фраза была камнем в мой огород. Она даже не защищалась. Она нападала.
«Ясно, — я с трудом сохраняла спокойствие. — Ну ладно, Вера. Была рада поболтать».
«И я, сестренка! Заезжай как-нибудь, посмотришь, как мы тут шикарно живем!» — она снова перешла на фальшиво-сладкий тон и повесила трубку.
Все стало на свои места. Она не просто манипулировала родителями. Она создавала вокруг них информационный вакуум, очерняя всех, кто мог бы раскрыть правду. Она чувствовала себя полной хозяйкой положения, абсолютно безнаказанной.
Мой план созрел мгновенно. Я больше не буду играть в шпионку. Я приду туда, когда Вера будет дома. Я устрою им «сюрприз». Я знала, что она работает по сменам. Нужно было лишь узнать ее график. Я позвонила ее подруге Ленке, с которой поддерживала редкий контакт, и под предлогом организации «сюрприза на день рождения» выведала, что Вера работает завтра с утра и вернется домой только к вечеру.
Идеально. Вечером она будет уставшая и злая. Именно в этот момент маска «заботливой дочки» слетает быстрее всего. Завтра я приеду к ним вечером. И я была готова ко всему. Этот спектакль должен был закончиться.
***
На следующий день я приехала к родительскому дому около семи вечера. Я снова оставила машину за углом и вошла в подъезд. Внутри все сжалось от предвкушения тяжелой сцены. Я не знала, что именно увижу, но была уверена — хорошего будет мало.
Я поднялась на этаж и прислушалась. Из-за двери доносились приглушенные голоса. Один — резкий, раздраженный — принадлежал Вере. Другой — тихий, оправдывающийся — маме. Я нажала на звонок один раз, потом другой. Голоса затихли. Послышались шаги.
Дверь открыла Вера. Увидев меня, она застыла на пороге, и на ее лице отразилась целая гамма чувств: от удивления до неприкрытой злости. Она была одета в домашний костюм, волосы растрепаны.
«Катя? Ты что тут делаешь? Я думала, мы договорились, что ты позвонишь», — прошипела она, пытаясь загородить собой проход.
«Я решила сделать сюрприз», — я холодно улыбнулась и, мягко отстранив ее, шагнула в квартиру.
Картина, которая предстала передо мной, была хуже любых моих предположений. Мама стояла посреди кухни на коленях и трясущимися руками собирала с пола осколки разбитой чашки. Отец сидел за столом, вжав голову в плечи.
«Что здесь происходит?» — мой голос прозвучал громче, чем я ожидала.
Мама вздрогнула и подняла на меня заплаканные глаза. «Катюша… я… я чашку разбила… Верочкину любимую…»
«Любимую чашку? — взвилась Вера, поворачиваясь ко мне. — Эту чашку мне из Праги привезли! Она стоит кучу денег! А у матери руки-крюки! Только и умеет, что портить все!»
«Вера, это всего лишь чашка! — я шагнула к матери, помогая ей подняться. Ее колени дрожали. — Как ты можешь так с ней разговаривать?»
«А как мне с ней разговаривать?! — не унималась сестра. — Я на них пашу, как проклятая! Содержу их, кормлю, а благодарности — ноль! Только убытки!»
В этот момент ее взгляд упал на отца.
«А ты чего расселся? Пенсию получил? — рявкнула она на него. — Давай сюда! Всю! Мне нужно за кредит платить и коммуналку. А вы тут чашки бьете!»
Это была последняя капля.
«Что?! — закричала я. — Ты еще и пенсию у них отбираешь?! Вера, ты в своем уме?!»
«А что такого?! — она вызывающе посмотрела на меня. — Они живут в МОЕЙ квартире! На МОЕМ обеспечении! Или они думали, что будут жить тут бесплатно? Я не благотворительная организация!»
«В твоей квартире?! — я задыхалась от ярости. — Да это их квартира! Они тебе ее подарили! Они жизнь на нее положили, чтобы ты теперь их за кусок хлеба и разбитую чашку унижала?!»
Скандал разгорался. Родители молчали, оцепенев от ужаса. Они смотрели то на меня, то на Веру.
«Да, в моей! Они сами подписали дарственную! Добровольно! — торжествующе заявила Вера. — Наверное, понимали, что их старшенькая дочка их давно бросила и ей на них плевать! Где ты была три года, а, Катя? Тебя их судьба не волновала! А я была рядом! Я заслужила эту квартиру!»
Вот оно. Вся ее черная, завистливая душа была как на ладони. Она не просто хотела квартиру. Она хотела доказать, что она лучше меня. Она хотела реванша за все детские обиды.
«Заслужила? — прошипела я. — Ты заслужила, превратив собственных родителей в рабов? Ты хоть понимаешь, что ты натворила?»
«Ничего я не натворила! — кричала она. — Это они сами виноваты! Вечно ныли, вечно всем недовольны! Я просто поставила их на место! А ты, если такая защитница, могла бы и деньгами помогать! А то приехала тут, вся из себя правильная!»
Она была в ярости, и маска окончательно слетела. В этот момент я увидела не свою сестру, а чужого, злобного и расчетливого монстра.
***
«Собирайтесь», — тихо, но твердо сказала я, поворачиваясь к родителям. Они смотрели на меня испуганно, не понимая.
«Куда?» — прошептала мама.
«Вы поедете ко мне. Прямо сейчас. Собирайте самое необходимое. Документы, лекарства, теплую одежду».
«Я никуда их не пущу!» — взвизгнула Вера, вставая в дверном проеме. — «Это мои родители! Я за них отвечаю!»
«Отвечаешь? — я медленно повернулась к ней. Мой голос был ледяным. — Ты больше не имеешь к ним никакого отношения. Ни-ка-ко-го. Если ты сейчас же не отойдешь от двери, я вызову полицию. И поверь, им будет что рассказать. И про отнятую пенсию, и про угрозы, и про то, как ты их голодом моришь. Соседи подтвердят».
Упоминание полиции и соседей подействовало. Вера побледнела и отступила в сторону, испепеляя меня ненавидящим взглядом.
Я вошла в родительскую комнату. Боже, какая нищета. Старый продавленный диван, обшарпанный шкаф. Вся новая мебель, о которой щебетала Вера, была в ее комнате и в гостиной. Родителям она выделила самую маленькую и темную комнату, обставив ее рухлядью.
Мама, плача, доставала из шкафа какие-то вещи, складывая их в старую сумку. Отец молча сидел на диване, глядя в одну точку. Он был сломлен. Сломлен не только жестокостью младшей дочери, но и собственным бессилием и стыдом.
«Папа, — я села рядом, взяла его за руку. — Поехали. Все будет хорошо. Я больше вас не оставлю».
Он поднял на меня глаза, полные слез. «Прости нас, Катюша. Мы… мы так виноваты перед тобой».
«Никто не виноват. Кроме нее», — я кивнула в сторону коридора, откуда доносилось злобное сопение Веры. — «Мы со всем разберемся. Главное, чтобы вы были в безопасности».
Через двадцать минут мы были готовы. Две небольшие сумки — вот и все, что они смогли забрать из дома, в котором прожили сорок лет.
Когда мы проходили мимо Веры, она процедила сквозь зубы: «Пожалеете. Вы все еще об этом пожалеете. Квартира моя, и я вас в нее больше не пущу. Будете по судам бегать до конца жизни».
«Посмотрим, кто еще будет бегать», — ответила я, не оборачиваясь.
Я вывела родителей из подъезда. Я усадила их в свою машину. Мама села сзади и беззвучно плакала. Отец сел рядом со мной, молча глядя вперед.
Когда мы отъехали, я посмотрела в зеркало заднего вида. Наш старый дом, наши окна на третьем этаже. Все это осталось там, в прошлой, кошмарной жизни. Я увозила оттуда двух самых родных мне людей, преданных и униженных. Отношения с ними были разрушены моей обидой и ее предательством. Но сейчас, в этой машине, мы были вместе. И это было начало нового, трудного пути. Пути к восстановлению не только справедливости, но и нашей семьи.
***
Первые дни в моей квартире родители были как тени. Они тихо сидели в отведенной им комнате, разговаривали шепотом и вздрагивали от каждого резкого звука. Они ели то, что я им готовила, с какой-то виноватой жадностью, будто боялись, что я тоже выставлю им счет.
Мне приходилось по несколько раз в день повторять: «Мама, папа, это ваш дом теперь. Вы можете делать все, что хотите. Холодильник открыт. Ешьте, когда голодны. Никто вас не упрекнет».
Постепенно они начали оттаивать. Мама стала выходить на кухню, пыталась помочь мне с готовкой. Отец начал разговаривать с моим мужем, сначала на общие темы, потом все более доверительно. Мой муж, Андрей, окружил их такой искренней заботой, что я видела, как оттаивают их сердца.
Через неделю мы сидели на кухне все вместе, и отец, наконец, решился.
«Катя, нужно что-то делать с квартирой. Мы не можем ей ее оставить. Не после всего этого».
«Я уже консультировалась с юристом, — ответила я. — Шансы есть. Дарственную можно попытаться оспорить в суде. Особенно если доказать, что даритель находился под давлением или был введен в заблуждение. А также если одаряемый совершал покушение на жизнь или здоровье дарителя. То, что делала Вера, можно квалифицировать как создание невыносимых условий жизни и угрозу здоровью».
«Она будет все отрицать», — вздохнула мама.
«У нас есть свидетель, баба Валя. Я попрошу ее дать показания. Кроме того, можно запросить выписку по вашим пенсионным счетам, чтобы доказать, что деньги снимались и вам не доставались. Мы будем бороться».
Решение было принято. Мы подали иск в суд об аннулировании договора дарения.
Как только Вера получила повестку, она позвонила. Не мне. Отцу. Я как раз была рядом, когда он взял трубку.
«Ну что, папаша, решил повоевать? — услышала я ее ядовитый голос из динамика. — Зря. Очень зря. Вы же знаете, что у меня связи. Я вам такую жизнь устрою, что мой дом вам раем покажется».
Отец молчал, его лицо стало белым.
«Если вы не заберете иск, — продолжала она, — я расскажу всем, какая у вас “замечательная” старшая дочка. У меня, знаешь ли, сохранились твои пьяные сообщения, папа, которые ты мне слал, когда с матерью ссорился. Хочешь, я их на суде зачитаю? А еще я могу рассказать, как мама бегала к гадалкам, чтобы отвадить от Катьки ее первого парня. Вся ваша грязная подноготная вылезет наружу. Вам нужен этот позор на старости лет?»
Она шантажировала их. Грязно, цинично, используя их старые семейные тайны.
Отец положил трубку. Он смотрел на меня.
«Она… она угрожает».
«Я слышала», — кивнула я. — «Папа, мама. Не бойтесь. Ничего из этого не имеет значения по сравнению с тем, что она с вами сделала. Пусть говорит что хочет. Нам нечего стыдиться. Стыдиться должна она».
Я видела в их глазах страх, но сквозь него пробивалось что-то новое — решимость. Мы были объединены общей бедой и общей целью. Предательство Веры, как ни странно, сплотило нас, как никогда раньше.
Мы знали, что впереди нас ждет тяжелая борьба. Суды, грязь, новые угрозы от Веры. Но мы были готовы. Я смотрела на своих родителей и понимала, что теперь я их опора. И я не отступлю. Ни за что. Справедливость должна была восторжествовать.
Как вы считаете, смогут ли родители вернуть квартиру? И стоит ли прощать такое предательство со стороны родной сестры?