Пётр перевёл взгляд на жену. Кристина стояла, вжав голову в плечи, и смотрела куда-то в пол, словно самое интересное в мире сейчас происходило с бетонной плитой у неё под ногами.
— Это правда? — спросил он её.
Кристина молчала. Её молчание было громче любого крика.
— Кристина, я спрашиваю, это правда?!
— Мама… она продаёт свою квартиру, — наконец выдавила она, не поднимая глаз.
— Не продаёт, а почти продала, — вмешалась Римма Георгиевна с деловитой точностью. — Уже и риелтор нашёлся, приличный человек. И задаток я получила вчера. Так что назад дороги нет. Будем жить вместе, большой дружной семьёй. Ты ведь всегда хотел большую семью, Петя?
Задаток. Это слово взорвалось в голове Петра огненным шаром. Это не было спонтанным решением. Это была спланированная, продуманная до мелочей операция, проведённая за его спиной. Они дождались, когда он уедет, и провернули всё в три дня. Он посмотрел на свою жену, на её поникшую фигуру, и понял всё. Она знала. Она была соучастницей.
— Ты знала об этом? — спросил он её тихо, но в этой тишине было больше угрозы, чем в крике. — Ты знала, что она продаёт квартиру и собирается выкинуть мои вещи, и ты просто молчала?
Кристина подняла на него глаза, полные какой-то жалкой мольбы.
— Петя, я хотела тебе сказать… Я не знала, как…
— Не знала, как? — он усмехнулся, но смех получился страшным, похожим на скрежет металла. — Ты просто ждала, когда меня поставят перед фактом! Думала, я проглочу и это? Что я приду, посмотрю на новую кровать в своём кабинете, пожму плечами и скажу: «Ну что ж, добро пожаловать, мама»?
— А что она должна была делать? — вклинилась Римма Георгиевна, делая шаг вперёд и заслоняя собой дочь, как будто та была маленькой девочкой, которую отчитывают в песочнице. — Против родной матери пойти? Я её вырастила, я её воспитала. Её долг — заботиться обо мне. А твой долг, как её мужа, — принять её семью. То есть меня.
Пётр даже не посмотрел на неё. Его взгляд был прикован к лицу жены, которая по-прежнему пыталась спрятаться за материнской спиной. Он сделал шаг с балкона обратно в гостиную, на свою территорию, и этот шаг заставил Кристину вздрогнуть. — Я говорю с тобой, Кристина. Не с ней. Я хочу услышать от тебя. Ты считаешь это нормальным? Что в наш дом, в нашу жизнь врывается посторонний человек, устанавливает свои правила и выбрасывает мои вещи, а ты стоишь и молчишь? Ты считаешь, что это и есть семья?
Кристина открыла рот, но не издала ни звука. Вместо неё, как всегда, заговорила мать. — Я не посторонняя! Я её мать! И я вижу, что моя дочь живёт в грязи и беспорядке, среди какого-то хлама. Моя задача — помочь ей создать настоящий уют, а не склад старьёвщика.
Это было последней каплей. Спокойствие, которое Пётр так отчаянно пытался удержать, лопнуло, как перетянутая струна. Он резко развернулся к тёще, и в его голосе зазвучал металл, которого ни Кристина, ни её мать никогда раньше не слышали.
— Какого чёрта вы с моей женой решили, что можете вот так вломиться ко мне в дом и устроить тут свои порядки? Валите к себе и не лезьте в нашу семью, так же как и в наш дом!
Фраза, брошенная в лицо Римме Георгиевне, прозвучала как выстрел. Тёща на мгновение опешила. На её лице отразилось искреннее изумление человека, который впервые в жизни столкнулся с прямым неповиновением. Она привыкла, что её слово — закон, а тут какой-то зять смеет указывать ей на дверь.
— Да как ты… — начала было она, но Пётр её перебил, не давая набрать воздуха для привычной тирады.
— А вот так! Я в этом доме хозяин. И я не позволю превращать его в вашу личную богадельню. У вас есть своя квартира. Вы её ещё не продали. Вы всего лишь взяли задаток. Так что у вас есть ровно один вариант: вы сейчас звоните своему риелтору, отменяете сделку, возвращаете задаток и возвращаетесь к себе.
— Ты с ума сошёл! — воскликнула Римма Георгиевна. — Я не собираюсь ничего отменять! Я уже всё решила! Кристиночка, ты слышишь, что он говорит? Он выгоняет твою мать на улицу!
Она вцепилась в руку дочери, пытаясь перетянуть её на свою сторону, разыгрывая карту последней надежды. Но что-то изменилось. Кристина смотрела на мужа. Она видела его лицо — бледное, с жёстко очерченными скулами, и глаза, в которых не было ни капли сомнения. Он не шутил. Он дошёл до той черты, с которой не возвращаются. И в этот момент она поняла, что сейчас решается всё. Не только то, где будет жить её мать, но и то, будет ли у неё самой семья.
— Выбирай, Кристина, — сказал Пётр, и его голос снова стал тихим, но от этого ещё более весомым. — Прямо сейчас. Либо она сегодня же уезжает, и мы пытаемся как-то с этим жить дальше. Либо мы с тобой больше не семья. Я не буду жить в одном доме с этой женщиной. Ни дня.
Воздух в комнате стал густым и тяжёлым. Кристина медленно высвободила свою руку из материнской хватки. Она посмотрела на мать — на её искажённое гневом и обидой лицо, на котором проступило властное, эгоистичное желание контролировать всё и вся. А потом посмотрела на мужа. На человека, которого любила, чьё личное пространство, чьи увлечения она позволила растоптать из-за своей трусости.
— Мама, — произнесла она едва слышно, но в наступившей тишине её слова прозвучали оглушительно. — Тебе нужно уехать.
Римма Георгиевна отшатнулась от неё, как от прокажённой. Её лицо окаменело.
— Что? Ты… против меня? После всего, что я для тебя сделала?
— Уезжай, пожалуйста, — повторила Кристина, уже твёрже.
Пётр молча наблюдал за этой сценой. Он не испытывал ни триумфа, ни радости. Только опустошение. Он подошёл к комоду, взял фотографию тестя и протянул её Римме Георгиевне.
— Телефон вашего риелтора у вас в записной книжке. У вас есть два дня, чтобы освободить мой кабинет и вывезти свои вещи.
После этого он вышел из комнаты. Никто не пытался его остановить. Вечером в квартире воцарилась невыносимая, давящая атмосфера. Римма Георгиевна заперлась в кабинете. Кристина сидела на кухне, уставившись в одну точку. Пётр постелил себе на диване в гостиной. Он не мог спать в одной кровати с женщиной, которая его предала. Война перешла в холодную стадию. В доме жили три чужих друг другу человека, и каждый из них ждал, чем закончится это молчаливое противостояние.
Два дня прошли в густом, вязком молчании. Квартира превратилась в поле боя, где главным оружием была тишина. Пётр спал на диване, укрывшись пледом. Он намеренно не прикасался к еде, которую готовила Кристина, обходясь кофе и бутербродами, сделанными наспех, пока никого не было на кухне. Кристина перемещалась по квартире тенью, не решаясь заговорить ни с мужем, ни с матерью. Римма Георгиевна же, запершись в захваченном кабинете, вела себя так, будто её не существовало. Оттуда не доносилось ни звука.
Утром третьего дня Пётр проснулся с ясным ощущением, что сегодня всё закончится. Он встал, умылся и вошёл на кухню. Кристина сидела за столом, механически размешивая сахар в остывшем чае.
— Она звонила? — спросил Пётр без предисловий. Его голос был хриплым от долгого молчания.
Кристина вздрогнула и подняла на него усталые глаза.
— Я не знаю. Она со мной не разговаривает.
В этот момент дверь кабинета открылась. На пороге стояла Римма Георгиевна. Она была полностью одета: в строгом сером пальто, в шляпке с вуалью, в перчатках. Рядом с ней на полу стоял аккуратно собранный чемодан на колёсиках. Она выглядела не как изгнанница, а как королева, покидающая недостойную её резиденцию. Она окинула их обоих холодным, оценивающим взглядом.
— Можете не волноваться, Пётр, я уезжаю, — произнесла она с такой интонацией, будто делала ему величайшее одолжение. — Я позвонила риелтору. Сделка отменена. Можете и дальше жить в своём свинарнике, среди своих железок и мусора. Мне в этом участвовать противно.
Она взялась за ручку чемодана, и его колёсики громко загрохотали по ламинату, когда она двинулась в прихожую. Пётр и Кристина молчали. Казалось, всё было сказано, и оставалось только дождаться, когда за ней закроется дверь. Но Римма Георгиевна остановилась у порога и медленно обернулась. Её взгляд был направлен не на зятя. Она смотрела на свою дочь.
— А ты, Кристина… Я всегда думала, что воспитала умную женщину. Ту, которая понимает, что такое настоящая жизнь, а что — жалкое прозябание. Я хотела помочь тебе, вытащить тебя из этого болота. Дать тебе нормальные условия, а не существование рядом с человеком, чьё главное достижение в жизни — коллекция поцарапанных пластинок.
Она сделала паузу, давая словам впитаться.
— Я смотрела на тебя эти два дня и поняла. Ты не просто его выбрала. Ты выбрала его уровень. Его мир, состоящий из старого хлама. Ты променяла родную мать, которая желала тебе благополучия, на возможность и дальше обслуживать инфантильного мальчика, который никогда не станет настоящим мужчиной.
Каждое слово было отточено, как лезвие. Она не кричала. Она говорила спокойно, почти буднично, и от этого её слова ранили ещё сильнее.
— Не звони мне. Не ищи меня. Ты сделала свой выбор. Я вижу, что все мои усилия были напрасны. Я растила орлицу, а выросла курица, которая счастлива копаться в пыли на заднем дворе. Живи с этим. Наслаждайся своим счастьем в окружении его мусора.
Она в последний раз обвела взглядом гостиную, задержавшись на своём уродливом комоде, который так и остался стоять посреди комнаты, как памятник её неудавшемуся вторжению. На её губах появилась кривая, презрительная усмешка.
— Надеюсь, когда он притащит в дом следующий ржавый патефон, ты будешь так же яростно его защищать.
После этого она развернулась, открыла входную дверь и вышла. Замок щёлкнул с оглушительной финальной чёткостью.
В квартире повисла пустота. Пётр и Кристина остались стоять посреди гостиной. Он смотрел на неё, она — в точку на стене. Победа, которую он одержал, на вкус была как пепел. Он отстоял свою территорию, свой дом, свои вещи. Но слова, которые произнесла её мать, уже пустили ядовитые корни в самом фундаменте их семьи. Они стояли вдвоём в своей квартире, но между ними теперь была выжженная земля. И оба понимали, что на этой земле уже никогда ничего не вырастет. Квартира снова стала их, но дом был разрушен навсегда…
