— Ты не понимаешь, Катя! Её бы просто выкинули из квартиры! На улицу! — Максим повысил голос, в его глазах появилось отчаяние. Он отчаянно цеплялся за этот образ — беспомощная мать, выброшенная на мороз, — как за единственный спасательный круг в море её ледяного презрения. — Это же моя мать! Я не мог поступить иначе!
— Твоя мать — взрослый, дееспособный человек, который прекрасно понимал, что делает, когда подписывал эти бумаги, — ровным, безжизненным голосом ответила Екатерина. Она не двинулась с места, продолжая стоять в центре коридора, словно статуя. — Она не беспомощный ребёнок, которого обманули мошенники. Она просто хотела жить не по средствам. И ты ей это позволил. За наш счёт. За счёт наших детей.
— Мы бы справились! Ну поездили бы на автобусе пару месяцев! Нашли бы выход! Это временно! — он сделал шаг к ней, протягивая руки, но остановился, наткнувшись на её взгляд.
— «Мы»? — она усмехнулась. Короткий, злой смешок без капли веселья. — «Мы» — это кто? Я и дети? Это я бы таскала Полину с температурой по забитым маршруткам. Это я бы вставала на час раньше, чтобы успеть отвезти Дениса на другой конец города и не опоздать на работу. А ты бы что делал? Продолжал бы «помогать маме»?
— Это несправедливо!
— Несправедливо — это втайне от меня продавать единственное средство передвижения семьи, чтобы покрыть долги своей матери, которая эти долги наделала, чтобы красиво жить! — её голос впервые за весь разговор сорвался на крик, но она тут же взяла себя в руки. — Она прекрасно знала, что у нас кредит, что мы каждую копейку считали. Она знала. И всё равно пришла к тебе, потому что знала, что ты не откажешь. Что ты предашь нас, но не её.
И в этот самый момент, когда напряжение в коридоре, казалось, можно было резать ножом, в кармане его треников пронзительно зазвонил телефон. Максим вздрогнул. Он вытащил мобильный, и на экране высветилась фотография улыбающейся Зои Аркадьевны на фоне каких-то пальм.
В его голове мелькнула совершенно безумная, отчаянная мысль. Он решил, что если Катя сама услышит голос его матери, услышит, как ей плохо, как она раздавлена, то она поймёт. Смягчится. Поверит в серьёзность ситуации.
— Вот, смотри! Это она! Я сейчас включу громкую связь, и ты сама всё услышишь! Услышишь, как ей тяжело!
Не дожидаясь её ответа, он принял вызов и нажал на иконку динамика.
— Алло, мам?
— Максик, наконец-то! Я тебе уже полчаса дозвониться не могу! У тебя всё в порядке? Ты перевёл деньги? А то мне уже из агентства звонят, нужно остаток за путёвку вносить, — раздался из динамика бодрый, капризный голос Зои Аркадьевны. Ни тени отчаяния или благодарности.
Максим побледнел. Он бросил затравленный взгляд на жену. Екатерина стояла неподвижно, её лицо превратилось в каменную маску.
— Мам… да, я перевёл, — прохрипел он в трубку. — Тут Катя рядом… Мы как раз говорим о… ситуации.
— Ой, Катюша приехала? Приветик! — тон свекрови ничуть не изменился. — Ну что вы там обсуждаете? Всё уже позади. Слава богу, у меня такой сын хороший, решил все проблемы. Я так из-за этих долгов изнервничалась, ты не представляешь. Мне теперь просто необходимо отдохнуть. Врач сказал — смена обстановки и положительные эмоции. Так что эта поездка в Турцию сейчас как нельзя кстати. Нужно восстановить нервы после всего пережитого.
Максим судорожно нажал кнопку отбоя, но было поздно. Слова, произнесённые беззаботным голосом, повисли в спертом воздухе коридора. «Восстановить нервы». «Поездка в Турцию». Эти фразы прозвучали как контрольный выстрел.
Екатерина молчала. Она больше не смотрела на него с гневом или обидой. Она смотрела на него так, как смотрят на что-то далёкое и совершенно чужое. В её глазах не было ненависти. Было только окончательное, бесповоротное понимание. Она смотрела не на предателя. Она смотрела на глупца. На слабого, безвольного человека, которым так легко управлять, дёргая за ниточки сыновнего долга. В этот момент она поняла, что спорить больше не о чем. Вообще.
Тишина, наступившая после отключённого звонка, была гуще и тяжелее любого крика. Она давила на уши, заполняла собой всё пространство коридора, квартиры, всей их жизни. Максим стоял с телефоном в руке, его лицо было пепельно-серым. Он смотрел на Екатерину, и в его глазах метался страх — страх животного, попавшего в капкан, который оно само же и установило.
— Кать, это не то, что ты подумала… Она просто… она не так выразилась…
Но он говорил в пустоту. Екатерина больше на него не смотрела. Она медленно, словно нехотя, развернулась и молча пошла в спальню. Её шаги были ровными и твёрдыми. Не было ни спешки, ни суеты. Максим бросился за ней, его голос срывался на жалкий, умоляющий шёпот.
— Катя, подожди! Пожалуйста, давай поговорим! Мы всё решим! Я поговорю с ней, я всё ей объясню!
Она не ответила. Войдя в спальню, она подошла к шкафу, открыла антресоль и сняла оттуда свой дорожный чемодан. Тот самый, который только что привезла. Она щёлкнула замками и положила его на кровать. Звук этих щелчков прозвучал в тишине квартиры как выстрел.
— Что ты делаешь? Катя, перестань! Мы же можем всё обсудить! — он схватил её за руку. Его пальцы были холодными и липкими.
Она медленно повернула голову и посмотрела на его руку, лежащую на её предплечье. Потом перевела взгляд на его лицо. В её глазах не было ни гнева, ни обиды, ни боли. Там была только пустота. Холодная, выжженная дотла пустыня.
— Убери свою руку, — произнесла она тихо, но с такой силой, что он невольно отдёрнул её, словно обжёгшись. — Обсуждать больше нечего, Максим. Ты всё решил сам. Ты сделал свой выбор ещё неделю назад, когда отдал ключи от нашей машины чужому человеку. А сейчас ты просто озвучил его вслух, — она открыла шкаф и начала методично, без единого лишнего движения, доставать свои вещи и складывать их в чемодан. Джинсы, несколько свитеров, бельё. Не всё подряд, а только самое необходимое.
— Но это же безумие! Куда ты пойдёшь с детьми посреди ночи? — его голос дрогнул. Он наконец начал понимать, что это не истерика. Это приговор.
— Не волнуйся. Я вызову такси и мы поедем к моим родителям. Там нас всегда ждут, — она говорила это, не глядя на него, продолжая своё дело. — А ты останешься здесь. Со своей мамой. Можешь отдать ей детскую, когда она вернётся из Турции. Ей наверняка понадобится много места для сувениров, купленных на наши деньги.
— Прекрати! Это жестоко! — выкрикнул он.
Она остановилась и впервые за всё это время посмотрела ему прямо в глаза.
— Жестоко? Ты хочешь поговорить о жестокости? Жестоко — это украсть у своих детей. Жестоко — это за их спиной решать свои проблемы, проблемы своей инфантильной матери. Жестоко — это смотреть мне в глаза и врать. А то, что я делаю сейчас, — это не жестокость. Это спасение. Я спасаю своих детей от отца, для которого верность безответственной матери важнее благополучия собственной семьи. Я не позволю им расти рядом с человеком, который учит их тому, что предавать самых близких — это нормально.
Закончив фразу, она застегнула молнию на чемодане, прошла мимо него в детскую, где всё ещё тихо играл планшет. Максим слышал её спокойный, ровный голос: «Денис, Полина, солнышки, выключайте мультики. Одевайтесь, мы поедем в гости к бабушке с дедушкой, устроим им сюрприз».
Через десять минут она вывела одетых детей в коридор. Денис и Полина, ничего не понимая, смотрели на отца, который стоял посреди коридора, как вкопанный. Екатерина молча взяла свои чемоданы и детский рюкзак.
— Катя… не надо… прошу тебя… — прошептал он, преграждая ей путь к двери.
Она остановилась в шаге от него.
— Отойди, Максим.
Это не было просьбой. Это был приказ. Он посмотрел в её лицо и увидел там окончательное решение. Он был для неё чужим. Хуже, чем чужим. Он был пустотой, препятствием, которое нужно обойти. И он отступил в сторону.
Она открыла дверь, вывела детей на площадку, выкатила чемоданы. Перед тем как закрыть дверь, она на секунду обернулась.
— Ключи я оставлю в почтовом ящике. Можешь не беспокоиться.
Дверь захлопнулась. Щёлкнул замок. Максим остался один посреди коридора. У его ног стояли два чемодана, с которыми она приехала всего час назад. В квартире пахло дорогой, домом и уютом. Но дома больше не было. Он спас свою мать от потери квартиры. И только что своими руками сжёг дотла свою собственную семью. Без криков, без скандалов, без разбитой посуды. Просто тихо и навсегда…
